* * *
Смерзаясь в ком несбывшихся надежд,
Из года в год растет моя планета...
И письма, оставаясь без ответа,
В какой-нибудь небесный Будапешт
Дойдя, устало сыплются назад
С пометками замотанного клерка –
Прилежного по самым высшим меркам:
«Не найден или выбыл адресат».
И в этой строчке, будто в янтаре,
Ни твёрдости, ни красок не утратив,
Застыли окончательные яти –
Ещё при написаньи устарев...
* * *
Наметив жизнь – вчерне и всуе –
На грани пламени и льда,
Слепой художник, ты рисуешь
То, что не видел никогда.
Не отпуская пальцев слабых,
Во тьме замешкавшийся дух
Твой выбирает цвет на запах
И направление на слух.
И так, не зная результата
И слепоту свою кляня,
Боишься выяснить когда-то,
Что всё – бездарная мазня!..
Что вышел кривенький домишко,
И небо цвета не того,
И сам ты выглядишь не слишком…
А больше нету ничего:
Ни синих яблок с красной тенью,
Ни грустных ангелов, ни звёзд –
И даже маминого пенья
Не сохранил увечный холст...
Да нет, не холст, а так, листочек –
по краю тронутый едва...
Открой
глаза,
что среди ночи
ты так упрямо рисовал.
* * *
Допустим, ты лирический герой –
Тогда уж, будь любезен, соответствуй
Зимы непроходимому эстетству,
Деревьям с покорёженной корой...
Прикрой снегами вечный свой раздрай
И ржавчину осеннего распада –
До чёрточки собою предугадан,
Всё лишнее бестрепетно стирай.
Воздав хвалу беспамятству зимы,
Рисуй на окнах изморозью белой,
Пускай дымки из труб осоловело,
Стели себя под ноги горемык
То льдом, то серой кашею из слёз,
То белизной нетронутой ночною.
Задёрни непрозрачной пеленою
Небесный ярко-синий купорос...
Конечно, ты лирический герой,
Живёшь согласно выбранной легенде –
Но так и тянет дать хороший пендель
Тебе, такому томному, порой!
И усадить, замерзшего, к огню,
И в руки дать дымящегося чаю...
Но я в тебе тебя не различаю.
А различив – наверно, прогоню...
* * *
Голый клён, как сурдопереводчик,
За окном качается и машет...
А она устала и не хочет
Ни весны, ни этой манной каши
Из привычных слов и обещаний
Предстоящей радости и рая,
И почти смешных увещеваний,
Что весной никто не умирает,
Потому что это слишком глупо –
Не дождаться солнечного мая...
У неё любовь четвертой группы –
Подойдёт, наверное, любая.
* * *
Так же, как в детстве, играешь в игру,
В мир, разделённый балконною дверью:
То ты снаружи стоишь на ветру,
Робко взывая к теплу и доверью
Добрых хозяев – то снова внутри
Стен нерушимых и прочного крова,
Тянешься к ручке дверной: отворить,
Тихо впустить – и поверить на слово
Нищенке, смутно знакомой...
Но где, где ты могла её видеть и слышать?..
Голос её, до бесстыдства раздет,
Льнёт, забираясь всё выше и выше,
Ближе и ближе – и ломит виски
Непоправимо прекрасным бемолем
Неутишимой и нужной тоски,
Непреходящей, бестрепетной боли...
Снова как в детстве – открыть, не открыть,
Уши заткнуть, отвернуться на время,
Выйти из этой дурацкой игры –
И позабыть эту страшную темень...
Дурочка, дурочка... Ты же сама
Наворожила видения эти.
В окна глядят и стучатся в дома
Каждой любви нерождённые дети...
* * *
Фигурки бронзовых богинь,
И раздает на входе тапочки:
Не натоптали – и аминь.
Душа наполнена шедеврами
Известных в прошлом мастеров.
Глазами тусклыми и серыми
Следит за вами – и готов
Призвать к порядку грозным шёпотом
За смех в обители искусств...
Специалист с огромным опытом
По части сумеречных чувств,
Он чужд наживы и стяжательства –
Ходи, смотри, благоговей.
Но трогать – это надругательство,
Вам тут не рынок, а музей.
Хранимый им безукоризненно –
И тишина, и благодать...
Он заключён сюда пожизненно
Своё ничтожество скрывать.
The laws of genre
Да всё еще будет, и, может быть, хорошо –
на выдохе скажем – простая смешная мантра
для тех, кто летит, потому что почти дошёл.
Мы падаем, бэби – и, кажется, мы убились.
Глаза крупным планом – и титры – и вроде всё...
Но Бог на подходе – спокойный, как Брюс Уиллис.
И он, несомненно, успеет – и всех спасёт.
* * *
Я на этом негромком венчании
Оказалась незнамо зачем...
Молчалива невеста печальная,
И жених от волнения нем.
Облака в волосах его – проседью
На щеках – отголоски теней...
Нынче небо венчается с осенью –
С долгожданной любовью своей.
Повстречалась – хмельная красавица –
В свои лучшие, яркие дни.
Как такая могла не понравиться,
Раз в глазах – золотые огни.
Но не знала – что будут недолгими
Красота её, свет и тепло.
Всё бродила чужими дорогами –
Как на душу шальную легло...
А остыла – вернулась притихшая,
Поняла – не нужна никому.
Только небо, её отпустившее,
Дожидалось в холодном дому.
Протянуло к ней руки усталые –
И собой – как могло – обняло.
И не важно, что губы – не алые,
Что ушло и сгорело тепло...
Им деревья – как свечи венчальные,
От земли – то ли пар, то ли дым...
Осыпается Божье молчание
Золотым,
золотым,
золотым...
* * *
Завести себе осень с глазами щенка-лабрадора,
Написать на ошейнике имя на случай пропажи –
И уехать с ней в дальний, огромный какой-нибудь город,
Где никто никому ничего про тебя не расскажет...
Потому что не знает – откуда ты вдруг появилась,
Отчего тут гуляешь по узким сплошным парапетам,
Принимая их серость как самую щедрую милость,
На которую не разорилось законное лето...
Отпустить с поводка свою осень – пускай порезвится
И побегает вдоволь, напьётся туману из лужи.
Поглядит в незнакомые, мимо летящие лица –
Что не лучше знакомых ничем, но ничем и не хуже...
Загоститься вдали от навязших в зубах разговоров,
Обменять свой театр на четыре захватанных сольдо.
Завести себе осень с глазами щенка-лабрадора
И назвать как большую –
Вивальди Адажио Мольто...
* * *
Сказать про зиму, что она пришла –
Банально. Даже более – бездарно.
Сказать, что холодна или бела –
Нелепо... Я не верю календарной
Такой зиме – ведь мне пока тепло
(Два пальца коньяка и крепкий кофе).
Какого чёрта что-то там пришло
И встало горделиво рядом – в профиль?..
Ах, вот что... стало меньше суеты.
Но это мне, скорее уж, по нраву…
Деревьев проступившие черты –
Печальные и читанные главы
В любимой книжке… А меня в ней нет.
Я ловко соскочила со страницы,
Закутавшись в уютный, старый плед.
Со мной мои домашние синицы…
Такое бытиe-небытиё,
Как жили-были-взяли-постарели.
Как имя, что по-прежнему моё,
Но не моё уже на самом деле...
В ушах ещё звучит аккордеон
И силится напомнить, что забыто –
Но... Осень не выходит на поклон.
Да будет снег. Как занавес. Финита.
Один, другой... Конец – на счёте три –
Началом чьей-то новой сказки станет.
Но между двух: «дыши» и «говори» –
Я выберу
на этот раз
дыханье...
* * *
Здесь – без права на ошибку...
Собрались и – «Просим, просим!»
Зажигай свою улыбку,
Твой коронный выход – в осень.
Ты сама их приучила,
Что умеешь – по канатам,
Что любой прыжок – по силам...
Значит, ты и виновата.
И теперь бояться глупо –
Ведь они уже заждались.
В третий раз взревели трубы...
Представленье – über alles.
До погоды нет им дела...
И не пробуй отвертеться –
Засвистят остервенело,
Стылым ветром – прямо в сердце.
Любят, да... Но сильной, ловкой –
В настоящем, а не в прошлом.
Унижать себя страховкой –
Слишком мелочно и пошло.
А сорвёшься – повздыхают
И напишут пару строчек:
Мол, судьба у них такая,
У гордячек-одиночек.
Не поверят, что хотела
Не любви... а просто – выжить.
Засмеется клоун белый
И заплачет клоун рыжий...
* * *
Ну, вот и всё, окончен год,
простились вроде...
А он сидит, чего-то ждёт – и не уходит.
И теребит мои ключи
в ладони красной...
Но я молчу – и он молчит:
и так всё ясно.
И тот, другой, уже звонил: мол, на подходе.
А он – глазами: «Не гони!» – и не уходит. –
«Ну, хорошо, я хулиган, со мной не сладко...»
А сам – ключи себе в карман, почти украдкой.
«К чему они тебе, чудак? Бывают круче...»
– Да так, – смеется он, – Да так... на всякий случай.
* * *
Вот те, бабушка, Юрьев день,
Вот и ночка ему под стать...
Шапку красную мне надень,
Научи меня умирать.
Так, чтоб с песней потом – на свет,
Так, чтоб волка потом – не жаль,
Чтобы снова привет–привет,
Пирожок – и обратно вдаль.
Завещай мне скорей чепец
И веревочку, и кровать,
И... прошу тебя, наконец,
Научи меня умирать.
Так, чтоб жёлтых не помнить глаз,
Шкуру на стену – и забыть.
Чтобы радостно, чтобы – в пляс,
Лесорубам целуя лбы,
Зарубив на своем носу:
Бог не выдаст, а волк – не съест...
Потому что придут, спасут
Те, кто люпусу люпус эст.
Fermata
Всё это – лишь моя земная сущность.
Ты лучше расскажи о чём-нибудь...
А то, боюсь, тут стало слишком скучно –
В гостях у бессловесной суеты,
И не хватает главного чего-то.
Мы с немотой давно уже на «ты»...
Но паузы не лучше, чем длинноты –
Когда они затянуты в корсет
Болезненно-навязчивого страха,
Что нового на свете больше нет,
А старое – ушло и стало прахом.
Ах, может, всё иллюзия, шери!..
Но – с ноты «до» до тихой ноты «после» –
Так много есть звучащего внутри...
Не в сердце, нет. Но точно где-то возле...
Где Осени усталою рукой
Поставлена над паузой фермата.
И длить ли молчаливый непокой –
Решать придётся каждому когда-то...
* * *
Нет, не дадут. И не догонят.
Не прокричат тебе вослед.
Чем выше, дальше и бессонней –
Тем отрицательней ответ
На твой вопрос – немой – глазами –
На твой незаданный вопрос...
Провалят с лёгкостью экзамен –
И пустят время под откос.
Кому есть дело, Маргарита,
Что разобьёшься вместе с ним?
Пей молча, что уже налито –
Оно останется твоим.
А тот, который... Он лукавил –
Как и положено ему,
Когда настаивал на праве
Не поклоняться никому...
Всеотреченьем перекрещен –
И рассечен им по оси –
Мир безнадёжно гордых женщин,
Которым нечего просить...
* * *
На высоком стуле, среди пыли,
Занавесок, плюшевых зверей,
Ты боялась, что тебя забыли,–
И хотела к маме поскорей.
Платьице расправив аккуратно,
По плечам кудряшки распустив,
Замирала в страхе непонятном,
Глядя в равнодушный объектив.
А фотограф с розою в петличке,
Поднырнув под чёрное сукно,
Обещал загадочную птичку:
– Улыбайтесь, детка, как в кино!
Годы шли, менялись, как и платье.
Ты ждала, ты всё ещё ждала...
– Улыбайтесь, детка, не зевайте!
Будет птичка... Вот и все дела.
...Ателье закрылось. На закате
Старый мастер съехал – и исчез.
Улыбайтесь, детка, улыбайтесь...
Вас фотографируют с небес.