* * *
Кружева кувшинок в ряске,
мошкары вечерней пляски –
полотенца длинные, рукава –
только вышивка чуть жива.
Бедная ты беда моя –
бабушкино приданое.
Там
Там, где проросли мои корни,
я хочу навеки прижиться,
там, где на последней платформе
машут незабытые лица,
провожают маршем ли, вальсом
наши поезда или судна,
там, где… ты поди-догадайся,
с кем – теперь увидеть не трудно.
Там не зарастут наши камни
(разве – луговыми цветами).
Буду пить большими глотками
небо, где когда-то летали.
* * *
Кабы знала я, кабы ведала…
А. К. Толстой
Если б знала я, чем помочь, –
вот тогда говори спасибо.
Но чернеет устало ночь
в занавесок тугих изгибах,
и уходит надежда прочь.
А врачам никакого дела
до любого чужого тела,
и не высказать, что хотела:
ужас рот залепил, как скотч.
* * *
светлых эльфовых волос
нерасчёсанные пряди
на луну в окошко глядя
все заплаканы тетради
Не спалось…
недочитанные письма
не пускают за порог
непроявленные плёнки
как глазёнки у ребёнка
просто, как простые числа, –
некролог
Окраина
Европа. Латвия. Поля.
Такая круглая земля,
где катятся в окне неторопливо
охапки сена по лугам,
и аист, старый хулиган,
стремится сделать каждый дом счастливым.
Европа, краем ветряка
чуть задевая облака,
спешит лететь куда-то над мостами.
Полого стелется на брег
волна. Смеётся человек
из племени слывущих босяками.
Тот человек по-над костром
придумал крышу, сделал дом,
под вечер сел с ребёнком на коленях.
Европе старой всё равно,
скрипит суставами окно,
пугая неразборчивые тени.
Музей Ахматовой – штрихами дождя
Незаметная (из питерских) подворотня –
стены вымараны стихами.
Чайки тень проскользнула мимо.
Вспоминает марш похоронный,
в куцем плащике мокрое пианино.
Липы старые тяжело вздыхают,
заслоняя ветками Шереметевскую корону.
Капли падают с белых цветков жасмина,
и скамья под ними не бывает сухая.
Сила любви
Поколениям родителей посвящается
Заруби себе на носу
и не вздумай перечить бровью:
всю себя тебе принесу,
все секреты тебе открою.
Улыбнусь тебе поутру,
как дитя, поцелую на ночь.
А умру – с собой заберу.
Если ты – то с тобой останусь.
Детям отданы все ключи,
дальше – души за них в ответе.
Сердце, ночь ещё постучи,
чтоб успели приехать дети.
Умирают ведь на рассвете?..
Время есть пока. Помолчим.
Проводы
Я не знаю, что беречь:
птичье утро, тихий вечер,
неожиданные встречи,
исчезающую речь,
догорающие свечи
в медных плошках, золотых –
перед ликами Святых,
запах скошенной весенней
соком брызжущей травы,
письма, что писали Вы
девочке – во двор соседний,
фото бывших ли, живых,
дум ли путаных кривых
нерасчёсанные бредни…
* * *
Хочу в суете не бежать, наконец,
время иметь смотреть в никуда,
слушая нёбом, как малый птенец,
думать, что дырка гнезда – звезда.
Хочу победить этот истовый страх –
долго стоять босиком во дворе,
щупая пальцами пыль (или прах?),
но без намерения гореть.
Хочу распластаться на небе, как стриж,
снять и примерить к себе ветра.
Кто-нибудь ахнет: – Ты же сгоришь!
А я – уже дым от костра.
* * *
Мы перестанем шкандыбать брусчаткой,
повыцветут искусственные розы,
и мир, который был наивно-шаткий,
заговорит почти бульварной прозой.
Иссякнут флёр и образность метафор,
себя настигнет селфи-глупость в лицах,
живая жизнь бессчётных сочетаний
в молчанье камня снова воплотится.
Старая лодка
Кол подгнивший – бывшее деревце –
запутался в камышах и не держит лодку,
которой ещё не верится
в дарованную свободу.
Пару раз оттолкнуться бортом,
оглянувшись в зарю, что под тучей косая,
ветром вздохнуть бодро
и – плыть, никого не спасая.
По этой ли (гляди!) глади,
где бабочек паруса – на каждой пушинке,
так, не спеша, ничего ради,
позабыв про отставшие где-то вершины.
Далеко за туманом ведро звякнет,
в тихом омуте рыба плещет,
раки у берега шевелят клешнями –
всё такие простые речные вещи.
* * *
ища опору
он припадал на сердце
дыбилась земля
© Анна Виноградова, 2016 – 2017.
© 45-я параллель, 2017.