* * *
Блеск асфальта, фонари
под дождём.
Ничего не говори –
подождём.
Первая гроза в Вене
Точно грянули в колокол
у Марии на пристани,
рассыпаясь над городом
колокольными брызгами
да весенними грозами,
небеса окаянные!
Словно высекли розгами
землю ливнями рьяными.
Неудавшийся Шуберт
(концерт Валерия Афанасьева)
Крылья-руки ломали пальцы,
звуки стряхивая с рояля.
Три посмертных экспромта Франца
постепенно себя теряли.
Уронили больные перья
танцы в трауре и капели,
за закрытой алтарной дверью
их оплакали – не отпели.
Меж зеваками – к эшафоту,
средь оваций полна печали,
долго будет тянуться нота,
не отпущенная педалью…
Третье касание
(Момент появления Солнца после полного затмения)
Губы дрогнут – и улыбка
просочится из-под тени,
выплеснет пригоршню злата
между сумеречных крыш.
Ветер двинется со скрипом,
вновь поднимутся растенья.
Губы дрогнут – и заплачет
растерявшийся малыш.
День да ночь – сутки прочь
День.
Лишь чудится порой:
в белом кружеве позёмки
силуэт рыбачьей лодки
разрезает камыши.
Солнца платиновый круг
не справляется с морозом.
На седом стволе берёзы
тихо поползень шуршит.
Ночь.
Лишь серое окно
проступает удивлённо
в черноту, где ветра волны
гривы сосен ворошат.
Можно звёзды, как шары
с ёлки, снять с хрустальным звоном,
чтобы взвесить на ладонях
все созвездья, не спеша.
* * *
Ещё не понятые мной
такие простенькие строки
нам устанавливают сроки
на этой паперти земной.
Часы свиданий и разлук –
на языках, которых нету.
Не хватит солнечного света
питать сердечный перестук
всех, кто записан на скрижалях,
и тех, что мимо пробежали,
и будущих, и ныне сущих...
Но каждому – щепоть ответов
рукой отмерена дающей.
Пять стихотворений
Из цикла «Рёбра жёсткости»
* * *
Как дорого обходятся слова,
застрявшие, как рыбья кость, в гортани.
Несказанное раз, и снова раз, и два
душа из глотки больше не достанет.
Гребёнка слов, как зубы ишака,
торчит, хрипя и кашляя при встрече,
не превращаясь ни в какие речи,
пока не упадёт в один прекрасный вечер
искусственною челюстью в стакан.
И ветер утром, задувая свечи,
даст волю языку, глазам, рукам…
Но поздно – облака,
в окошко заплывая,
подхватят душу – Солнцу на дрова.
* * *
Памяти В. М.
Сохрани меня на флэшке
незабвенных твоих глаз:
две коротких перебежки
и – атас!
Запиши меня на диске
вместе с музыкой твоей.
Будешь слушать – рюмку виски
мне налей.
Разгляди меня на снимке
незапамятных времён:
в том, последнем, поединке –
я и он.
Помяни меня на ленте,
да на траурном венке.
Может, будет нам полегче –
вдалеке.
Уносимые печалью
Не говори о нём,
прошу, не говори.
Однажды сирым днём
погасли фонари,
и кто пошёл конём –
не дожил до зари.
А кто ходил ферзём,
того давно уж нет.
И зябкая позём-
ка застит Божий свет.
Лишь карточка гвоздём
прибита напослед.
И, думая о том,
что мучает спина,
ты выбрал ход слоном –
диагональ длинна,
чтоб как-нибудь потом
нащупать стремена
и где-то по пути,
оставив пешек стаю,
увидеть, как (прости!)
я мимо пролетаю.
Портрет ожидания
(картина в раме, холст, масло)
Гитара с бантом на стене
и собачонка на коленях,
и даже, кажется, олени –
на коврике, в голубизне.
Спина – прямая, как струна,
пучок, струящиеся шпильки,
очки под лампой, томик Рильке.
И только краешек окна,
куда душа устремлена.
Молитва
Помоги мне говорить и думать,
расчерти мои пути-дороги,
чтоб не смела погружаться в юность
по сигналу старческой тревоги,
чтоб решала новые задачи
и смотрела здешними глазами.
Научи мя ничего не значить,
не бросая порванное знамя.
Диптих сонетов
Уходить
Тебя обнять – и думать о любви, не выбирая слов и выражений, не мучась вовсе долгим бездвиженьем. Так далеко… зови – иль не зови.
И ты, конечно, думаешь о ней, выстраивая разные преграды, как будто где-нибудь тебе не рады, – особенно в мечтах или во сне.
Последний день. Часы твердят о том, что мы не знаем, что там – за мостом, а время никуда не возвратится.
И, постепенно сокращая век, бежит навстречу… ангел? человек? А там, за ним, – любимые всё лица. |
Оставаться
Тебя обнять – и думать о любви, не выбирая слов и выражений, не мучась вовсе долгим бездвиженьем. Так далеко… зови – иль не зови.
И ты, конечно, думаешь о ней, пока не загорится лучик красный, и старый путь покажется опасным в неверном свете дальних фонарей.
Последний день – как первый день: опять смотреть, смотреть… и всё тебе прощать. Нам никуда уже не возвратиться.
И, догоняя торопливый век, уйдёт с толпой любимый человек. Сомкнутся спины, расплывутся лица. |
1976
© Анна Виноградова, 1976–2015.
© 45-я параллель, 2015.