Пять стихотворений памяти Михаила Жванецкого
1
Человек надевает плащ, берёт портфель и уходит сквозь стену,
не оставив пролома, сказав домашним – будьте как дома.
Теперь – что делать? Плакать или искать замену?
Удар судьбы не страшнее удара грома.
Удар судьбы не страшен, страшно место пустое:
дыра, прореха, проталина – чёрная в белом покрове.
Говорят – спи спокойно, а он – оставьте меня в покое.
И вы, братья по духу, и вы, братья по крови.
Так нет же, мы суетимся, несуразную чушь мелем,
что всё не так уже плохо, почти что в норме.
По улице имени Вечности идёт человек с портфелем,
уменьшаясь до первоклассника в гимназической форме.
2
Он шутил − когда над тобою смеются − это неплохо,
хуже, когда над тобою заплачут в миг последнего вздоха,
уж мы смеялись-смеялись, когда всем другим не до смеха.
Был человек-эпоха, осталась эпоха-прореха.
Эпоха-прореха, эпоха-дурёха без шута и пророка.
Одесса была кривобока, теперь она однобока.
Теперь поплачем, горе плачем залечим,
потом опять посмеёмся, кроме смеха утешиться нечем,
«О смехе сказал я − безумен, что толку нам от веселья?»,
но от пустоты кроме смеха нет целебного зелья.
Кроме смеха сквозь слёзы, слёзного смеха сквозного.
Хромало наше грядущее. Теперь оно одноного.
И где семимильный костыль − опора семита,
где твой макияж, Одесса, маска слезами смыта.
Ты привыкла смеяться, весело и притворно.
Высота превращалась в низость. Нагота превращалась в порно.
Мы ещё возгордимся двориком и коммуналкой,
мы ещё пройдём по улицам в колпаке и с пищалкой,
с масками клоунов на утомлённых рожах,
самих себе надоевших, самих на себя не похожих,
с пластмассовым молотком, со стоном в момент удара,
с рожками, ушками, два дурака − пара.
Мы ещё потешимся в толпе карнавальной, жуткой.
Останови нас из облака грустной жванецкой шуткой.
3
Ум не пропьёшь, и юмор не купишь, весь мир − на помин души.
Миллионы тут не более, чем ломаные гроши
или гнутые спины, гибкие, как тростник.
Нет, Михаил − не покойник, так себе − отпускник.
Пожилой человек с портфелем, лысый, с носом таким,
который антисемитам отвратительней, чем экстрим.
Пассажир еврейского парохода, что ни слово, то анекдот.
Смысл вырастает из шутки, из повседневных забот,
такому не удается затеряться в толпе,
ни в широкополой шляпе, ни в белой пасхальной кипе.
Неужели он создан из глины, как когда-то Адам?
Он так наследил, что никто не пройдёт по его следам.
Он так исшутил совок, он так его осмеял,
как будто обрывок советской паршивой газетки измял,
бросил в урну, но промахнулся, и по асфальту – комок.
Он смеялся, когда другие заперли рты на замок.
Кто-то запер рот на замок, а ключ в карман положил.
А этот умер и, как говорится, чтоб я так жил.
Чтоб я так жил, вспоминая о тех глухих временах,
когда мелкая рыбка серебрилась в зелёных волнах,
когда белая брынза овечья украшала одесский батон.
Он любил покушать, возможно никто, как он.
Он был не Михалыч, а Маневич, так бывает − ну что ж!
Он был лицом с ухмылкой среди слишком серьёзных рож.
Серьёзных, чиновных, а тут ещё − нувориш
слушает, лыбится − слушай, что ты мне говоришь?
Говори за нашу Одессу, за портовый фартовый смак,
я знаю, что ты умеешь, что никто не умеет так.
А тут ещё жалкий диктатор с орденом в кулаке.
Чем носить эту тяжесть, лучше ходить налегке.
Итак, ты − лицо с улыбкой среди официальных лиц.
Согласись, Новодевичье кладбище − это намёк на девиц.
За гробом всегда найдётся красотка, какой не найти
даже в Одессе, на улице, телефон записав по пути.
Возвращайся из отпуска по звуку вселенской трубы.
Твой гроб откроется легче, чем все иные гробы.
4
Дошутись, человек, до жути. Вздрогни − и снова шути.
По дороге к смерти лучше задержаться на полпути.
Не вали самолёт на танки, не падай грудью на дот.
По каждому случаю в городе придумают анекдот.
Вбита новая веха. Достигнут новый предел.
Кто-то давился от смеха. Умер − и мир опустел.
Кто-то над старым блюдом резал летний салат.
Улыбка − под спудом. На дыры не напасёшься заплат.
Кто-то отталкивал время, как самокат − ногой.
Выбраться из мелкотемья можно бы, да на кой?
Я ел бутерброды на ужин и яичницу − на обед.
Был никому не нужен, нёс стихотворный бред.
Упорно не спал ночами осмеянный книгочей,
затесавшийся между врачами, никто, ничто и ничей.
5
основные эмоции? страх, подавленность, грусть,
радости мало, сухарик между зубами − хрусть,
скоро все будут счастливы, ну и пусть.
скоро все будут стыдливы − одетыми встанут под душ.
по облакам ходят тихо миллионы блаженных душ.
основные мысли? что было вчера, что будет потом,
лишним умом быть лучше, чем лишним ртом,
в собрании сочинений лучше последний том.
в нём − страница последняя, там же − строка,
что длинна, как осенняя ночь, и как жизнь − коротка.
основные потребности? несомненно − телесный низ.
если уж пить, так до положения риз.
наклейки на чемодане важнее просроченных виз.
в кино важнее – билет, в ресторане − меню.
не волнуйтесь, девушка, я вас не изменю.
остальное всё − наносное, его легко соскрести,
смять в комок, сжать на миг в горсти,
воспоминания тяжелы, их слишком легко нести.
иное дело − старый фотоальбом.
его листать − словно биться о стену лбом.
и ещё − годами пластинка вертится на штырьке.
закат напоминает след от пробы пирке.
новости и сигареты продаются в ларьке.
туман накрывает море. сирена гудит в порту.
остаётся камень на сердце и привкус крови во рту.
Приближаются холода
* * *
Не всё ли равно, что на поверхности, наверху?
Недавний опыт срезаешь как шелуху.
Ищешь ядро. А его − как не бывало.
Человек удоборасположен греху.
Ему со всего бы снять стыдливости покрывало.
С женщины, со Вселенной. Мелодия, что на слуху,
звучит пошловато. Похоже, что всё пропало.
Похоже, что где-то там остались виола, орган,
Бах Иоганн, чекистский наган, уркаган,
семь козлят и семь Вселенских Соборов,
капитализм, прибавочный чистоган,
диктатура, нам всем показавшая норов,
алкоголизм многогранен, что твой гранёный стакан.
Этот мир несносен. Проснёшься ночью − беда!
Кончается осень. Приближаются холода.
Глобальное потепление укрывается клетчатым пледом.
В луже за ночь подмерзает вода.
Город твой до смерти заисследован краеведом,
разум быстро стареет, а пошлость − всегда молода,
пошлость − всегда впереди, а разум плетётся следом.
Ветер гонит по тротуару сморщенную листву.
Пророк и порок на пару объясняют, зачем я живу.
Сто стихотворных строк − поперёк горла эстету.
Эстет в сигарету набивает траву. На плаву
ветер держит облако. Всем шкафам − по скелету,
всем спящим − по сновидению, что сбудется наяву,
каждому − по секрету, всему известному свету.
Иду, спотыкаясь о камни бывших торжественных дат,
сам себе − худший враг, сам себе − неизвестный солдат,
павший в бескровной битве за выполнение плана,
за пополнение счёта, за всеевропейский закат,
за еврейское счастье, за тусклые звёзды экрана,
за папки спецхрана, за мощный начальственный мат,
за ржавое время по капле из старого крана.
* * *
свита знает много голого о короле
кладбище точно знает сколько людей перемёрло
турок знает что армянину места нет на земле
исламист с ножом помнит где у еврея горло
римлянин знает что терновый венец на челе
и копьё под ребро все грехи человечества стёрло
это врожденное знание это ненависть до конца
это язык без костей это развязаны руки
это лицо спадает с маски а не маска с лица
это вечная схватка лжерелигии и лженауки
это стих покаянный застрявший в горле чтеца
это муки небытия побеждают предсмертные муки
век смеётся и кто нам расскажет что рассмешило тьму
на всякий ген свой геноцид как на корыто корыто
это загадка о гробе и чего не хватает ему
думаю и не пойму подсознание шито-крыто
учитель даёт уроки лицемерия на дому
бел хитон жаль пятно кровавое не отмыто
все говорят как будто бы а настоящее не в чести
облака продырявлены истребителями навылет
штыки прорастают сквозь землю им ещё расти и расти
воздух выпит и огнь из геенны вылит
губитель приходит в дом говорит что пришёл спасти
зло вступило в схватку со злом но никто не осилит
* * *
Печальная биография − список анкетных данных.
К примеру, был ли ты, родившийся после войны,
на оккупированных территориях? Или, сидя на чемоданах,
обозреваешь просторы бывшей родной страны?
И к чему этот перечень − города, профессии, даты,
не забрили в солдаты, что же, спасибо на том.
Всё равно твоя страна была оккупирована когда-то,
или − не дай Господь − если будет оккупирована потом.
Или ещё − есть ли родственники за границей?
То ли границы изменятся, или уедет родня.
Важнее − останется ли текст за страницей,
когда закроется книга и не будет меня?
* * *
Диоген днём с фонарём ищет в городе человека.
В ванне − кровь с водой − лежит Луций Анней Сенека.
Пароль: Ночь, улица. Отзыв: Канал, аптека.
Я жил как умел, не учил философских законов.
Мне что древний Платон, что писатель Платонов,
что поэт Некрасов − какая песня без стонов?
Я состоял из текста, как пасхальный кулич из теста,
я состоял из протеста против эпохи и места.
Я бы жил в Италии − после обеда сиеста.
Но я жил в Одессе у самого Чёрного моря,
часто впадая в отчаянье или с собою споря,
думал молча, а говорил − тараторя.
Я был подростком, я был бодрая смена,
ходил в театр − там галёрка, партер и сцена.
На одесских улицах я встречал Диогена.
Он ходил днём с фонарём ободранный и печальный.
Обескровленный Луций Анней в ванной лежал коммунальной.
Фрейд объяснял, как спать одному на кровати двуспальной.
© Борис Херсонский, 2021.
© 45-я параллель, 2022.