Отечество
Отечество моё – в моей душе.
В моей душе дырявой...
Марк Шагал
Отечество моё в моей душе
Таится, словно штрих в карандаше,
Как в птице ощущение полёта.
Покажутся седины городка,
Морщины улиц, сонная река –
И спрячутся под крышку переплёта.
Пуст памяти проржавленный дуршлаг.
Но я упрямо, как Иван-дурак,
Осколки родины держу в ладошке.
И я её совсем не берегу:
Пусть склёвывают люди на бегу
Моей души оброненные крошки.
* * *
Июльский полдень. Вонь от бакалеи.
Парк у реки, покрытый ряской пруд.
Сутулый памятник в конце аллеи
Давно не помнит, как его зовут.
Идёт старик в линялой тюбетейке,
Несёт творог в авоське и кефир.
И я сижу на сломанной скамейке,
Читаю Брехта и курю «Памир».
Лаванда на рабатке лиловеет,
Скучает девушка в дезабилье.
И вечны Брехт, старик и бакалея,
И тень моя на голубой скамье.
Свирель
Сыграй, свирель, апреля акварели,
Угрозы гроз, гипноз девичьих грёз,
Пастели мая, вечер, птичьи трели
И посвисты трассирующих звёзд.
Напой, свирель, о Пане и Сиринге,
О жабьих вздохах в дебрях тростника,
О беспощадном нерестовом свинге
И о ложбинке женского лобка.
Звучи, свирель, порочно, эпатажно,
Спасительно, дыханием рот в рот.
И пусть отчалит на листе бумажном
Игрушечный, забытый пароход.
Пусть он идёт сиреневой рекою,
Даёт гудки в туманном молоке.
И пусть русалка вслед взмахнёт рукою
И иволгой заплачет в лозняке.
Там
Весна. Пальто из коверкота,
Асфальт, как фото, глянцевит,
Трамвай скрипит на поворотах,
И дождь настырно моросит.
Лежат вдоль улицы пустынной
Глазницы сонные окон,
Собака возле магазина,
Театра серенький фронтон.
В киоте подворотни мрачной,
Храня невозмутимый вид,
Пьёт Троица, ругаясь смачно,
И грустно сквозь меня глядит.
Пейзаж от Борисова-Мусатова
Два аиста на луговине,
Старинный дом, заросший сад,
И дама в белом кринолине,
И небосвод голубоват.
Она, подол приподнимая,
Тропинкой глинистой идёт.
Россия. Середина мая,
Неведомо который год.
Пьянит безумие сирени,
В бутонах – роскошь белых роз.
Лень и предчувствие мигрени,
И робкий рокот дальних гроз.
Сад ждёт любви. Земля прогрета,
И поступь женская легка.
Ажур беседки, томик Фета
И лёгкий след от башмачка.
У леса дремлет церковушка,
Свежо дыхание пруда.
И похваляется кукушка,
Что может досчитать до ста.
Предчувствие осени
Вот и лето под горку катится,
И деревья многоузорны.
Если лиственные, то в платьицах,
Если хвойные – в униформе.
На припёке уже не согреться.
Слякоть. Ветра ночные аккорды.
Неизбежность лежит под сердцем,
Как у школьницы перед абортом.
* * *
В грязи буксует грузовик:
Дорога нынче непростая.
Страницами поблёкших книг
Взмахнула осень, улетая.
Всплакнул последний пароход,
На плечи лёг туманный вечер,
Перемежая свой уход
С объятьем долгожданной встречи.
Ручья летейская струя,
Фарфор последний хризантемья…
И непрерывна смерть моя,
Как непрерывно возрожденье.
Нагота
Беспутный путник, путаник и враль,
Я красотой твоей врачую раны.
Ты поднялась сегодня слишком рано
И, стоя у окошка, смотришь вдаль.
А там декабрь, мороз и гололёд,
Нагие почерневшие деревья,
Нагих дымов стоянье над деревней,
Нагих заборов серый хоровод.
Стоят в сугробе брошенные сани.
Конец недели. Затопили бани.
Ты влажное стекло протрёшь рукой –
И глянет Бог на этот мир нагой
Твоими беззащитными глазами.
Осенний хутор
Не спится лунными ночами.
Выходишь на крыльцо босой –
Налито озерцо дождями,
Как девичьи глаза слезой.
С утра росисто и туманно,
Грибами пахнет в сосняках,
Гусиное меццо-сопрано
Плутает в плотных облаках.
Недвижима стрела костёла,
Черна стоялая вода.
Разбитый глинистый просёлок
Лежит дорогой в никуда.
Вечер
Мерцают светлячки над травостоем,
Спел перепел в хлебах про «Спать-пора».
Играет свет от дальнего костра,
И пахнет вечерницей и левкоем.
Осколки звёзд летят в речную студь,
Течёт в лесок заросшая дорога.
И ощутить себя частицей Бога,
Как в детстве в глубь колодца заглянуть.
* * *
Безоблачно, и к полдню припекло.
Кленовый лист купается в протоке.
Обманчиво осеннее тепло,
Как юношей бездумные зароки.
Цветастых листьев медленная падь
Да на лугу стреноженная лошадь.
И хочется не помнить и не знать,
Чтоб словом этот мир не потревожить.
* * *
Возле клумбы – забытая тяпка,
Угловатых дерев нагота.
И, наверное, зябликам зябко,
Хоть не видел я их никогда.
На заборе – охрипшая галка,
У подъезда – хмельной собачей.
Стынут ноги и зябликов жалко,
Но себя несравненно жальчей.
Пейзаж со стариком
Скамейка. Парк. Старик сидит с газетой.
Он в старой шляпе, в роговых очках.
А в парке тихо созревает лето,
И ангелы витают в облаках.
Нет, нет! На нём не шляпа – тюбетейка.
Он кашляет: хронический бронхит.
Поскрипывает жалобно скамейка,
Где наш старик без отдыха сидит.
Он щурится светло и близоруко,
Бросая птицам крошек конфетти.
А может, это не старик – старуха,
Блондинка лет примерно двадцати?
На ней растут затейливо кудряшки,
По ней плывут французские духи,
Она сдвигает трепетные ляжки,
Когда читает про любовь стихи.
Она потна, толста и краснолица,
Но в очень нижнем кружевном белье.
Нет! Всё-таки старик, а не девица,
Устроился на парковой скамье.
А день пусть будет пасмурный и хмурый.
А парк – не парк. Тайга и бурелом.
И там старик – садовою скульптурой.
Ненужный, словно «Девушка с веслом».
Благодаря земному тяготенью
Старик, российских парков атрибут,
Колышется затейливою тенью.
И облака над головой цветут.
Сёстры Бенманъ
Время от времени
коммунальщики
делали
косметический ремонт,
но сёстры Бенманъ
упрямо проступали
сквозь эту косметику,
как угри на лице
сквозь тональный крем.
Через полвека
я заехал в этот город.
На месте старого дома,
блестя стёклами,
стояло
нечто современное,
но под самой крышей
на теле бетона
видна была надпись:
«Ажур, гофре и плиссе,
момент. исполнение.
Сёстры Бенманъ».
* * *
Вода была влажна,
А суша так суха,
Что шелушилась по краям немного,
И утонувшая в пыли дорога
Прохожих уводила от греха.
Вода должна бы в жирный чернозём
Протечь ручьём и перепачкать пальцы.
И как же не хотелось испаряться,
Чтобы потом упасть слепым дождём!
Чтобы пришла осенняя пора,
Чтоб лоси страшно затрубили в трубы,
Чтоб увлажнить потресканные губы
Смогла тампоном ватным медсестра,
Чтоб рыба важно вышла из воды
И, жабры обжигая кислородом,
Задумала стать просто земноводным
И толстой жабой уползла в сады.
Чтоб, вызревая, хлеб забылся сном,
Чтоб капельмейстер марш сменил на вальсы,
Чтоб Тихий океан разволновался
И бился в берег, словно в стену, лбом.
Чёрный Ангел
А суд, как водится, был скорый и, как обещано, был страшный.
Как Ангел смерти, над землёю простёр крыла суровый грач.
Там лемехи плугов блестящих зубами разрывали пашню,
И трактор, вспомнив, что он лошадь, ржал и летел по полю вскачь.
Шуршали в почве семена о том, как сладко колоситься.
Шёл нерест. Грех почуяв рыбий, рыбак шёл с удочкой к реке.
И было видно, как над лесом туда, где плещутся зарницы,
Летел суровый чёрный Ангел и червяка держал в руке.
© Борис Юдин, 1999–2022.
© 45-я параллель, 2023.