Борис Юдин

Борис Юдин

Четвёртое измерение № 19 (619) от 21 июля 2023 года

Пейзажи

Отечество

 

Отечество моё – в моей душе.

В моей душе дырявой...

Марк Шагал

 

Отечество моё в моей душе

Таится, словно штрих в карандаше,

Как в птице ощущение полёта.

Покажутся седины городка,

Морщины улиц, сонная река –

И спрячутся под крышку переплёта.

 

Пуст памяти проржавленный дуршлаг.

Но я упрямо, как Иван-дурак,

Осколки родины держу в ладошке.

И я её совсем не берегу:

Пусть склёвывают люди на бегу

Моей души оброненные крошки.

 

* * *

 

Июльский полдень. Вонь от бакалеи.

Парк у реки, покрытый ряской пруд.

Сутулый памятник в конце аллеи

Давно не помнит, как его зовут.

 

Идёт старик в линялой тюбетейке,

Несёт творог в авоське и кефир.

И я сижу на сломанной скамейке,

Читаю Брехта и курю «Памир».

 

Лаванда на рабатке лиловеет,

Скучает девушка в дезабилье.

И вечны Брехт, старик и бакалея,

И тень моя на голубой скамье.

 

Свирель

 

Сыграй, свирель, апреля акварели,

Угрозы гроз, гипноз девичьих грёз,

Пастели мая, вечер, птичьи трели

И посвисты трассирующих звёзд.

 

Напой, свирель, о Пане и Сиринге,

О жабьих вздохах в дебрях тростника,

О беспощадном нерестовом свинге

И о ложбинке женского лобка.

 

Звучи, свирель, порочно, эпатажно,

Спасительно, дыханием рот в рот.

И пусть отчалит на листе бумажном

Игрушечный, забытый пароход.

 

Пусть он идёт сиреневой рекою,

Даёт гудки в туманном молоке.

И пусть русалка вслед взмахнёт рукою

И иволгой заплачет в лозняке.

 

Там

 

Весна. Пальто из коверкота,

Асфальт, как фото, глянцевит,

Трамвай скрипит на поворотах,

И дождь настырно моросит.

 

Лежат вдоль улицы пустынной

Глазницы сонные окон,

Собака возле магазина,

Театра серенький фронтон.

 

В киоте подворотни мрачной,

Храня невозмутимый вид,

Пьёт Троица, ругаясь смачно,

И грустно сквозь меня глядит.

 

Пейзаж от Борисова-Мусатова

 

Два аиста на луговине,

Старинный дом, заросший сад,

И дама в белом кринолине,

И небосвод голубоват.

 

Она, подол приподнимая,

Тропинкой глинистой идёт.

Россия. Середина мая,

Неведомо который год.

 

Пьянит безумие сирени,

В бутонах – роскошь белых роз.

Лень и предчувствие мигрени,

И робкий рокот дальних гроз.

 

Сад ждёт любви. Земля прогрета,

И поступь женская легка.

Ажур беседки, томик Фета

И лёгкий след от башмачка.

 

У леса дремлет церковушка,

Свежо дыхание пруда.

И похваляется кукушка,

Что может досчитать до ста.

 

Предчувствие осени

 

Вот и лето под горку катится,

И деревья многоузорны.

Если лиственные, то в платьицах,

Если хвойные – в униформе.

 

На припёке уже не согреться.

Слякоть. Ветра ночные аккорды.

Неизбежность лежит под сердцем,

Как у школьницы перед абортом.

 

* * *

 

В грязи буксует грузовик:

Дорога нынче непростая.

Страницами поблёкших книг

Взмахнула осень, улетая.

 

Всплакнул последний пароход,

На плечи лёг туманный вечер,

Перемежая свой уход

С объятьем долгожданной встречи.

 

Ручья летейская струя,

Фарфор последний хризантемья…

И непрерывна смерть моя,

Как непрерывно возрожденье.

 

Нагота

 

Беспутный путник, путаник и враль,

Я красотой твоей врачую раны.

Ты поднялась сегодня слишком рано

И, стоя у окошка, смотришь вдаль.

 

А там декабрь, мороз и гололёд,

Нагие почерневшие деревья,

Нагих дымов стоянье над деревней,

Нагих заборов серый хоровод.

 

Стоят в сугробе брошенные сани.

Конец недели. Затопили бани.

Ты влажное стекло протрёшь рукой –

И глянет Бог на этот мир нагой    

Твоими беззащитными глазами.

 

Осенний хутор

 

Не спится лунными ночами.

Выходишь на крыльцо босой –

Налито озерцо дождями,

Как девичьи глаза слезой.

 

С утра росисто и туманно,

Грибами пахнет в сосняках,

Гусиное меццо-сопрано

Плутает в плотных облаках.

 

Недвижима стрела костёла,

Черна стоялая вода.

Разбитый глинистый просёлок

Лежит дорогой в никуда. 

 

Вечер

 

Мерцают светлячки над травостоем,

Спел перепел в хлебах про «Спать-пора».

Играет свет от дальнего костра,

И пахнет вечерницей и левкоем.

 

Осколки звёзд летят в речную студь,

Течёт в лесок заросшая дорога.

И ощутить себя частицей Бога,

Как в детстве в глубь колодца заглянуть.

 

* * *

 

Безоблачно, и к полдню припекло.

Кленовый лист купается в протоке.

Обманчиво осеннее тепло,

Как юношей бездумные зароки.

 

Цветастых листьев медленная падь

Да на лугу стреноженная лошадь.

И хочется не помнить и не знать,

Чтоб словом этот мир не потревожить.

 

* * *

 

Возле клумбы – забытая тяпка,

Угловатых дерев нагота.

И, наверное, зябликам зябко,

Хоть не видел я их никогда.

 

На заборе – охрипшая галка,

У подъезда – хмельной собачей.

Стынут ноги и зябликов жалко,

Но себя несравненно жальчей.

 

Пейзаж со стариком

 

Скамейка. Парк. Старик сидит с газетой.

Он в старой шляпе, в роговых очках.

А в парке тихо созревает лето,

И ангелы витают в облаках.

 

Нет, нет! На нём не шляпа – тюбетейка.

Он кашляет: хронический бронхит.

Поскрипывает жалобно скамейка,

Где наш старик без отдыха сидит.

 

Он щурится светло и близоруко,

Бросая птицам крошек конфетти.

А может, это не старик – старуха,

Блондинка лет примерно двадцати?

 

На ней растут затейливо кудряшки,

По ней плывут французские духи,

Она сдвигает трепетные ляжки,

Когда читает про любовь стихи.

 

Она потна, толста и краснолица,

Но в очень нижнем кружевном белье.

Нет! Всё-таки старик, а не девица,

Устроился на парковой скамье.

 

А день пусть будет пасмурный и хмурый.

А парк – не парк. Тайга и бурелом.

И там старик – садовою скульптурой.

Ненужный, словно «Девушка с веслом».

 

Благодаря земному тяготенью

Старик, российских парков атрибут,

Колышется затейливою тенью.

И облака над головой цветут.

 

Сёстры Бенманъ

 

Время от времени

коммунальщики

делали

косметический ремонт,

но сёстры Бенманъ

упрямо проступали

сквозь эту косметику,

как угри на лице

сквозь тональный крем.

 

Через полвека

я заехал в этот город.

На месте старого дома,

блестя стёклами,

стояло

нечто современное,

но под самой крышей

на теле бетона

видна была надпись:

«Ажур, гофре и плиссе,

момент. исполнение.

Сёстры Бенманъ».

 

* * *

 

Вода была влажна,

А суша так суха,

Что шелушилась по краям немного,

И утонувшая в пыли дорога

Прохожих уводила от греха.

 

Вода должна бы в жирный чернозём

Протечь ручьём и перепачкать пальцы.

И как же не хотелось испаряться,

Чтобы потом упасть слепым дождём!

 

Чтобы пришла осенняя пора,

Чтоб лоси страшно затрубили в трубы,

Чтоб увлажнить потресканные губы

Смогла тампоном ватным медсестра,

 

Чтоб рыба важно вышла из воды

И, жабры обжигая кислородом,

Задумала стать просто земноводным

И толстой жабой уползла в сады.

 

Чтоб, вызревая, хлеб забылся сном,

Чтоб капельмейстер марш сменил на вальсы,

Чтоб Тихий океан разволновался

И бился в берег, словно в стену, лбом.

 

Чёрный Ангел

 

А суд, как водится, был скорый и, как обещано, был страшный.

Как Ангел смерти, над землёю простёр крыла суровый грач.

Там лемехи плугов блестящих зубами разрывали пашню,

И трактор, вспомнив, что он лошадь, ржал и летел по полю вскачь.

 

Шуршали в почве семена о том, как сладко колоситься.

Шёл нерест. Грех почуяв рыбий, рыбак шёл с удочкой к реке. 

И было видно, как над лесом туда, где плещутся зарницы,

Летел суровый чёрный Ангел и червяка держал в руке.