Денис
Берестов

* * *

Затерялось письмо.

Дольше года идёт.

Был отправлен весной

Тот конверт. Недолёт.

Почтальон, дорогой.

Приходи, посидим,

Над спокойной рекой

Лишь останусь один.

Чтоб дорогу ко мне

Ты потом не искал.

Я твержу о письме,

Что никто не видал…

Хоть бы знать – от кого?

И что сказано там?

Вместо сна моего –

Фиолетовый штамп.

Чья-то подпись грешит

Разорвать беловик.

Перед датой размыт,

Вижу почерк, язык…

Не могу разобрать,

Различить, дочитать…

И всегда, каждый раз,

Как подходит зима.

В лицах чувствует глаз

Очертанья письма.

Точно чьё-то прости

В полутьме, в полусне,

В тупике на пути

От кого-то ко мне.

Трамвайчик

По улице печали

Заблудшею овечкой

Без времени отчалил

Трамвайчик до конечной.

Не будет контролёров,

Вожатых и ведомых.

Надолго и так скоро

Он выехал из дома.

Ни дождика, ни снега,

Ни листьев, ни прохожих...

Вдвоём под ручку с небом,

Чем дальше, тем моложе.

Чем искренней, тем выше,

Как солнечный тот зайчик,

Над фонарём, над крышей

Звенит, звенит трамвайчик.

Я только первый встречный,

Попутчик твой случайный,

Трамвайчик до конечной

По улице печальной.

* * *

Комната-колокол, первый час
Ночи, маятником к стене

Припав, тело – всего лишь часть
От целого Языка во мне.
Звук вылетает в форточку, двор,
Заставая врасплох, наугад…
Так, зачеркнув героя, смывая с лица свой хор,
Трагедия сходит со сцены
В первый ряд.

* * *

Скорый, что разинская корма,
Рассекает ночной перелесок.
Ветер взбивает пену из занавесок.
Как мотыль о стекло
Ледяного плацкарта,
Бьётся разбуженный дождь
Из прошлогоднего марта.
С той стороны окна
Смотрит цыганка-равнина:
Сколько осталось пути?
Вечность? Сон? Половина?

* * *

Я должен быть сильным, мобильным, двужильным!
Метро-жерновам, проспектом-давильней
Не сбить, не погнуть, не сломать, не стреножить
Слоновий хребет под китовою кожей.
Я должен быть чутким и вечно на стрёме,
Приучен, натаскан, заочно настроен.
Наш выход отсюда затоптан усердно.

Шестимиллиардным стотысячным смертным

Я должен, я должен скрести по бумаге,

Когда все молчат и приспущены флаги.

И многое скрыто за пульсом немногих.

Мне следует вбить два гвоздя в эпилоге,

Что всё это стоило, значило, было
Работой костей, капилляров, прожилок...

* * *

Что-то случилось, включилось, стряслось в этом мире.

Грузчик Осман, продавщица мясного отдела,

Пьяница Ваня, сонное рыхлое тело

Местной Венеры, вдохнув нашатыря –

Все за Отцом Александром твердят:

Бог есть Любовь, где её нет, там ад.

Протянутых рук леса, безрукий солдат.

Свихнувшийся в ночь поэт.

Убивец, смотрящий кому-то вслед.

Бродяга в скобках и он же вор.

Отборный последнего сброда хор.

В утренний душный московский смог

Стонет, ревет, хрипит:

Любовь есть Бог.

* * *

Вечер. Рабству конец. Золото упразднили.

Я иду домой, дом – это там, где тебе простили.

Дом – это где тебя вечно нет.

И у входа воспоминанья, как сторожевые псы.

И у выхода – трафарет

Будущего,

Эти продавленные часы

из Бергмана…

Подошел к двери,
И не слышно псов.
Через стенку тикает
Бесстрелочный циферблат.
На дверях с бедой пополам – засов.
То ли нет живых, то ли крепко спят…

* * *

У прошлого нет продолженья, нет связи, оно –

Марионетка на нитках воспоминаний.

Разбавленное вино

В чужом стакане.

Недописанный натюрморт с больной геранью.

Недосказанное словцо

В момент прощанья,

Незапомненное лицо…

Этот аптекарь, брезгливый до мелочи,

Отвергающий напрочь календари…

Отдыхай – беспокоиться не о чем.

Прими душ, опрокинь чаю и закури.

Он уже никогда не придёт,

Не выбьет тебя из седла.

Две тыщи какой-то год,

Какого-то там числа…

* * *

Что опять без стихов, то себя лишь вини.
И что век-ростовщик повышает проценты
На бесцельные мысли, безликие дни...
Что уходишь со сцены от аплодисментов.
Даже если услышишь два жалких хлопка –
Это твой Режиссер и Надсмотрщик строгий,
Повелел разойтись, видя наверняка
Той пиесы провал, слыша фальшь в монологе.

Закругляться пора! По домам, по домам...
Острие тупика и размытый снаружи
Макияж января, где портвейна сто грамм
Только штору задвинут и сделают хуже.
По домам, по домам... Это бред сквозняка:
Хуже некуда нам! Щеголяем героем
В тусклом зеркале, ищем себе двойника.
И находим того, кто во всём нас устроит.

Наш сюжет – в черно-белом кино, где лишь снег
Узнаваемо чист, когда всё, что под снегом
Словно умерло вдруг, и не ляжет плач-смех
Неизведанным черным на белое – следом!
В схватке избранных тем с кровью черновиков,
Всех бесплотных разлук и ночей многотомных...
Где виски забинтует крещенский покров,
И лица сам Господь не узнает, не вспомнит.

На Крещение

Январь. Всё снегом заросло.
Ртуть скачет бешено в окошке.
В заиндевевшее стекло
Глядится мысль о неотложке.

А той всё нет и нет… но вой
Непрекращающейся бури,
В сон опрокинув с головой,
Сознанье наше не зажмурит.

И мы, от холода трясясь
Или от страха перед худшим,
Еще нащупываем связь
С благоразумьем, ибо тут же

И речь, и трапеза простая
Да полусвет в полутепле…
Где кисть герани зацветает,
Чуть отогревшись на столе.

* * *

Август. Настала расплата.

Время воздеть на крюк

Твое полинялое платье,

Поношенный мой сюртук.

Прошлое – тот пергамент,

Чьи литеры перетлели,

Сыпется под руками

Сургуч впечатлений...

Из комнаты-паутины

Бабочка мысли в ночь

Смотрится как руина

В озеро. Превозмочь,

Тем более отвратить,

Будущее – нельзя.

Сумраку взаперти

Бабочкою грозя…

Андреевский спуск

Путь голубя,

выпорхнувшего из Подола.
Жест-волна от запястья к плечу.
Булыжник пристально и подолгу
Смотрит вдаль

сквозь каштановую парчу.

Это единственный выход

к набережной, к точной
своей копии

на смятом рябью холсте.
И река с переулком,

избрав тебя точкой
 

Пересеченья,

оказываются в хвосте
Воспоминаний чрез год иль два.
Когда отсутствие твое там
Подвигает к письму слова,
Что взгляд с высоты к шагам.