Дмитрий Бураго

Дмитрий Бураго

Четвёртое измерение № 24 (480) от 21 августа 2019 года

Начинается город с верлибра

Колокол

 

Начинается город с верлибра, начинается Киев с дождя.

И ещё Оболонь не охрипла, и Подол не молчит, уходя.

Начинается город со звука, начинается осень с нуля.

Что по Павловской метит разлука? Что молчат с высоты тополя?

 

Что на дальних баянах-заборах ветер в пёстрой накидке садов

начинает из скрипа и сора выводить в первый ряд голосов?

Из пугливого ропота листьев, из нестройных порядков жилищ

бьются ставни, и выхода ищет сквозняков потайной пересвист.

 

Перевертыш, Простыш, тише будешь, если дальше и дольше бежать

из соседнего детства Иуды в молчаливую ложь-благодать.

Но взлетают шумы мостовые, собирая обратно круги,

где базары гудят разбитные, вознося над собой пироги,

 

где трамвайные альты и скрипки, контрабасы бетонных цехов,

где гудят изложений ошибки и скребутся обрывки стихов.

И круги, замыкая всё уже, всё настойчивей слух теребя,

под прохожими шлепают лужи из каштанового октября.

 

Даже те, что почти не речивы, что вообще не способны на звук,

полушёпотом, речитативом возвращаются из разлук,

моросят из обид, обещаний, изо всех недосказанных зол.

Ах, как лают дворняги-мещане, сторожа от молчанья Подол!

 

И затягивая пояс туже, собирая звук в скорлупу,

Лаврский колокол голову кружит разгулявшемуся Днепру.

 

2010

 

* * *

 

Я был почти уже несчастен

или уже почти счастливый.

Во мне скулили обе части,

как оба берега залива.

 

И посредине этой муки,

в каком-то каверзном антракте

я сам себя держал под руки

и выводил после теракта.

 

В моём сознании мелькали

восторженные воспаленья,

и убедительные врали

треножили мое сомненье.

 

И отключая звук от смысла

и видимость от содержанья,

я, как ведро на коромысле,

расплескивал своё сознанье.

 

И оказался арестован

в плену предательства и брани.

Допрошен, пытан, истолкован

глотком в смирительном стакане.

 

И что теперь, в каком замесе

очнутся сумерки признанья,

когда из маминой Одессы

скрываются воспоминанья.

 

2014

 

Изъян

 

В.И. Гончарову

 

«волки воют на луне…»

 

Саботаж всего живого,

саботаж.

Шорох голоса чужого –

это ваш?

Наш не может, наш не должен,

наш – живой!

Город гложет. Насторожен

путь домой.

 

Мостовая что-то прячет в кулачок.

За спиною скачет мячик-маячок.

Адрес ясен – мимо яра от Сырца,

Вдоль трамвая до базарного кольца.

 

Что ж торопишься водитель,

погоди!

Буквы сбились в алфавите,

жжёт в груди.

От искуса до прохруста

тянет боль.

Густо – пусто даже оклик

через ноль.

 

Что такое этот город, этот жест

О покое горячительных надежд!

О ломбардах, слово за слово – зачёт,

И на бардах вся ответственность за счёт.

 

А потом, через неделю,

через тьму

Разуменье от Емели

перейму.

И на девять, и на сорок,

и на год –

Топот стопок, уговоры

до острот.

 

Где тот мячик, тот холодный маячок?

Город скачет – хвать и тело на бочок!

Кабы не был так радушен – был живой…

Так нелепа эта ложь наперебой.

 

От запястья до плеча,

От напасти да врача –

Горяча протока!

Как бы сам себе конёк

Закипел и занемог

И свернулся – во как!

Царь, кудесник и злодей

Впрок завёл себе друзей

Чтоб потом отпели,

А друзьям то невдомек –

Скачет загнанный денёк

В круге карусели.

За товарища! За мать!

Погибать, так поминать!

Поминать, так сгинуть!

Ах, ты, господи, волчок,

Воет лунный светлячок,

Выгибая спину.

 

2015 – 2016

 

Цунами

 

Если тень океана, величие дна

в потаённом значении, в скрытом числе,

как иголка в яйце,

как Эдипа жена,

как империя,

как драгоценные угли в золе

бухенвальдских печей,

как замедленный взлёт тополей

 

перед первым ударом в картонные сны «близнецов»,

перед школой, взведённой на дикий алтарь самозванства,

перед страхом майдана в размерной тоске катастроф

на широком экране, в ликующем шоу аванса.

 

Перед тем, как меняя мечту на кредитный билет

в электронную пропасть, в эфир календарного блага,

наливается тень, созревает глубинная брага,

чуть заметным волненьем расшатывая парапет.

 

То рождается штиль. То безветрие сводит с ума.

То стоит карусель на вершине державного взлёта.

То уходит в шумерский песок молодая пехота.

То на дне океана очнулись глухие грома.

 

2006

 

* * *

 

Откорчёмничала осень – полный срок,

Из обмерзлых пихт и сосен – лют острог.

Жалость заживо сжимает – жилы рвёт.

Рвам утробы не хватает – тел не счёт.

 

Где ты, тело Мандельштама? Клюев где?

Где поруганного храма встать звезде?

Где бессилие в зачёте перед злом?

– В окончательном расчёте с языком.

 

2006

 

Косари

 

Я следил за экраном во время дождя –

дождь косился на окна.

Нас сводила на осень не ночь, а вражда,

разложив на волокна.

 

Рассекая на брызги гортани высот,

расплетая разлуки,

дождь выщипывал из пешеходных пустот

босоногие звуки.

 

Карандашные трели вели фонари

по картонным развалам.

Всхлип за всхлипом, а в город вошли косари

в одеянии алом.

 

Их характер известен, движенья просты,

даже псы из окраин

затаились огрызками злой темноты,

как застывшего лая.

 

Косари гонят темень с пугливых дворов,

поддаваясь размаху,

окаянные тени, лишаясь голов,

приседают со страху.

 

Даже дождь, беспокойно сбегая с моста,

опрокинулся в реку –

и открылась забрызганная суета

из окна человеку.

 

2014

 

Снеговик

 

Поле возничим собрано в узелок –

комом за левым плечом.

Небо наотмашь, лес напролом.

Хаты дрожат подпольём.

 

Старая ведьма бредит: «Сынок! Сынок,

где же твой сладенький позвонок,

чтобы звонить по нему тайком

изо всей боли!»

 

Снеговик Голем

с морковкой и в жестяном ведре

грезит на проходном дворе

и почти уверовал, что перешёл поле.

 

Что же ты, Голем? Где твоя власть?

В этих заборах какая страсть,

если за полем город?

 

Если до тридевяти земель

будет бродить в тебе зоркий хмель,

не преломив забора.

 

Если на всех дворовых ветрах

будет распят твой родимый страх,

и до седьмого пота

 

будешь искать свои семь колен

в скрепах имён и расстрельных стен,

перебирая фото.

 

Катит безумие свой клубок,

в сердце губительный погремок

с кровью играет в прятки:

 

Холодно! Холодно! Чуть теплей!

Почерк уборист, ручей острей.

Что же ты ждешь отгадки?

 

Солнце напялило каблуки –

захорошели лучей штыки.

Жарко, уж очень жарко!

 

Это с тебя жестяной должок:

ближе чем насмерть нельзя, дружок, –

Голем насмарку.

 

Тащит морковку шальной ручей

в бликах ликующих палачей.

Имя – воронка.

 

Поле возничий пускает влёт –

в небе отчаянный ледоход.

Жребий вдогонку.

 

2014

 

* * *

 

Украина – имя мило – горькое наречье,

Сколько судеб пригубила, похмелиться нечем.

За Дунаем солнце режет рваными краями

Тучи жадные на межи с рвами та горбами.

Хорохорятся сестрицы – удальцы сподвигли

Рукодельные зарницы запихнуть в глазницы.

Гибли, гибли – сколько цвета запеклось в отваге,

Да такого, что ответа не сносить бумаге!

Да такого, что за Доном Солнце-кабылица

Озаряет терриконам скошенные лица.

Воздух жирный, воронёный, что ни вскрик, то искра!

Как же это невозможно. Как же близко.

 

2015