Итальянский цикл
I
…Не гладиатором – варваром праздным
стою я на арене Колизея.
II
Поговори со мной,
Буонарроти,
про Страх и Трепет,
что остаются
от раскалённой плоти,
когда её последний
удар
преображает.
III
Помпеи
Всё кажется – свернёшь за угол,
там – Она, с цветком в руке,
в струящейся тунике,
и вслед за ней
вернутся голоса
разносчиков воды,
раздастся скрип телеги –
и хлынет пёстрая
разноязыкая толпа
навстречу в порт
вплывающей триреме.
И Он, глазами не найдя её,
сойдёт на берег
в ожидании встречи.
Но ей иная суждена судьба –
увековечат кисть и пепел
копну волос,
упавшую на плечи,
цветок в руке
и ремешок сандалии,
вплетённый змейкой в вечность.
IV
1844-й год
Завтра увижу Элизий земной!
Е. Баратынский. Пироскаф
Над лавкой пряностей и трав
алеют связки перца.
В залив заходит «Пироскаф» –
остановилось сердце.
И опустили якоря
мои надежды,
и, значит, было всё не зря,
и будет – не как прежде.
Пресчастливо рассеян я –
мне эта жизнь по сердцу!
Окно в Неаполь растворя,
преглуп по-детски.
«Элегий больше не пишу…» –
вослед за мною
летит Его восторг… Ищу
и я покоя.
Залив покинул «Пироскаф»,
умолкла гавань.
Весь окоём в себя вобрав,
закрылся ставень.
V
На сетчатке моей – золотой пятак.
И. Бродский. Римские элегии
1
На дне фонтана – золотой пятак.
Чьи он рассеивал потёмки?
И жизни тяжкой чьи обломки
свет озарил, вокруг сгущая мрак
былых невзгод?
2
Летит и наш пятак – цена надежды,
что, вынырнув из тверди прошлых лет,
прильнут к истоку две прозрачных тени
и золотой над ними вспыхнет свет.
VI
Распахнулся ларец
замыслов и вдохновений –
на пустынную площадь
Бог обронил колокольню,
купель и храм,
и улыбнулся, увидев,
как накренилось и замерло
Томаззо Пизано творенье,
чтобы верили мы чудесам.
VII
Асе
Ажурная твердь, опираясь на зыбь,
скользит над лазурной лагуной,
струится вода, преломляя лучи.
Тициана поток золотой
льётся с небес, освещая тебя
ликующим солнцем Венеции.
Уязвлённый твоей красотой,
суров гондольер – перевозчик
бесценного дара – бессмертной любви.
VIII
И весь я выгнут, как сирийский лук.
Буонарроти Микеланджело
Что чувствовал Буонарроти,
когда последний положил мазок,
Сикстинский обессмертив потолок?
Титан, своей не узнающий плоти,
что чувствовал?
След гневного отчаянья
оставил молоток.
IX
С молоком волчицы на губах –
потомки Энея.
Ею вскормлены Рим и
империя,
легионы солдат и рабов;
ею вскормлена неутолимая
жажда прекрасного
и совершенства во всём.
…Но над мрамором каррским
щерится время
оскалом голодной волчицы,
кормящей двуногих щенков.
X
Соло архангела
Мы смотрели с тобой,
как уходит, вращаясь, вода
в черный раструб воронки,
словно это – труба Гавриила,
репетиция соло архангела,
уносящего в раструб все звуки,
прежде чем их издать;
уносящего отражение города –
дожей творение,
и крылатого льва,
и колокольню Сан-Марко,
и пронзительность неба,
и нас с тобой уносящего.
На мгновение.
Навсегда.
…Отступила, рыданья свои подавив,
с жалобным всхлипом вода.
XI
Пьета Ронданини
…моля не оставить его,
лицом прижимаясь к руке,
беспомощно тело
прильнёт напоследок
к безмолвной душе.
XII
Асе
Я не сказал тебе о самом главном:
как был всю нашу жизнь с тобой
в тебя влюблён.
…Уходит день за днём,
и вот уже – огарок
ладонь мне жжёт трепещущим огнём.
XIII
Колеблется душа
на грани двух миров.
Всегда – на грани.
И утешенья нет.
И труден поиск слов.
И век изранен.
XIV
А главных слов и нет,
и быть не может.
Всегда не хватит взгляда и улыбки,
луча, скользящего по паутинке,
прикосновенья лёгкого руки…
А потому – прости,
прости за всё,
что не успею я тебе сказать…
XV
Старое еврейское кладбище в Праге
Надгробия –
могила над могилой
уходит вглубь.
Здесь сжато время,
здесь на землю
хозяин скуп.
Жизнь ограждали
и оградили
даже смерть.
Прах к праху льнёт,
и силу эту
не одолеть.
XVI
Чужие следы на песке смывают летейские воды:
надменную гордость империй и крупицы народов –
всё возвращает себе ненасытное чрево природы –
счастья не знает оно и не ведает горя.
© Джамбулат Кошубаев, 2013–2014.
© 45-я параллель, 2014.