* * *
Аул Гуниб, аул Карадах
Звали меня к столу.
Крепкие колышки я вбивал
Выше и выше в скалу.
Кто говорил – ждёт меня ночь,
Кто говорил – смерть.
На колышки по отвесной скале
Клал я за жердью жердь.
Аул Карадах, аул Гуниб
Видели третий сон.
Я карабкался по скале,
Как самозванец на трон.
Шаг за шагом, там, где орёл
Чуть замедляет лёт,
Я забирал у диких пчёл
Высокогорный мёд.
Внизу, в ущелье, пел ручей.
Под звёздами и луной
Я был одинок, я был ничей,
Был я самим собой.
И был я такой же, как эта ночь,
Такой же, как эта скала,
И крылья несли меня вниз, к земле,
Такие же, как у орла.
Светало. И кто-то брёл в аул,
Такой же, как я, точь-в-точь.
И кто говорил, что ждёт меня день,
А кто говорил – ночь.
Ночь в Индонезии
Лягушачьи концерты и стрёкот цикад,
Пенье птицы Гаруда.
В каждой луже выводит своих лягушат
Жизнерадостный Будда.
В душной тьме огнедышащей,
в нищей глуши,
Обложившей экватор,
Есть поющее тело для каждой души –
Хочешь пой, хочешь квакай.
Над побегами риса,
над влагой камней,
Надо мхами молелен
Кто живее – щебечет,
урчит – кто земней,
Голосит – кто смелее.
Сколько раз ты закончишь и снова начнёшь
Переход через гибель,
Чтоб расслышать себя в этом хоре ночном,
В этом утреннем гимне?
Ночь пройдёт, день пройдёт –
ничего не пройдёт,
Всё начнётся сначала.
Запасайся бессмертьем на вечность вперёд,
Чтоб душа зазвучала.
* * *
Ас тимбилдинга санаторного и знаток легенд –
Издательство «Детская литература», год шестьдесят лохматый –
Гид Серёжа, простой алтайский интеллигент,
Курит «Винстон» на берегу Катуни и говорит: «Ребята,
Всё уже было когда-то, здешним скалам – тысячи лет,
Хрустят под ногами кости Хазарского каганата,
Обед ваш в билет не входит, а желаете в туалет –
За женским скитом направо, но без удобств, ребята».
А повернёшь налево, где листопада латунь
Джунгарию заметает, – и воют над нею духи,
И снова Серёжа закуривает, и снова со скал в Катунь
Чья-то любовь бросается, как солнце в снега Белухи.
Но если задобрить духов речёвкой дурацкою, да зачерпнуть
Водицы живой с ионами и серебра, и злата,
Запарить маралий корень и дуть чаёк, пока на Шёлковый путь
Старенький КАВЗ выруливает, – всё будет тип-топ, ребята.
* * *
Господин Амстердам,
Оседлай велосипед.
Вот мосты и вот каналы,
Им в обед по тыще лет.
Господин Амстердам,
А тебе и горя мало,
Все мосты и все каналы
Говорят, что горя нет.
– Горя нет, –
Говорят
Узкоплечие дома,
И, грозя потерей слуха, –
– Горя нет, –
Свистит зима.
В древнем небе луна,
Как отрезанное ухо,
А внизу – святая шлюха,
Беззаботная тюрьма.
Господин Амстердам,
Дай мне лишний косячок
И накрой кварталом красным,
Словно бабочку сачок.
Господин Амстердам,
Я люблю твои проказы.
Повтори мне:
– Всё прекрасно.
Горя нет, мой дурачок.
* * *
Покачиваясь в гондоле,
Длинной, как спичка,
Я вспоминаю, как в школе
Укачивала географичка.
Её желтовато-скромные,
Мёртво-куриные веки
Нас обсыпали сонною
Пылью библиотеки.
Её монотонно-скрипучие
Муссоны и пассаты
Нас над партами скрючивали,
Заставляли спать.
О Боже мой, Венеция,
Венец моего сердца!
Я до тебя, Венеция,
Должен был дотерпеться.
Я должен был домушником
Спящий взломать глобус,
До смертной муки домучиться,
До гроба себя угробить.
Давай с тобой, Венеция,
Прокатим географичку
Каналами, Венеция,
Узкими, как спичка.
Быльём поросли палаццо
Четырнадцатого века,
И нечему вспоминаться,
И закрываются веки.
И что там на Адриатике,
Пассаты или муссоны?
Дальше – урок математики,
Безжалостный и бессонный.
* * *
Всё по Каме, по Каме,
По зелёной волне.
Избы машут платками,
Не грустя обо мне.
Сверху – серые камни
Грозовых облаков.
Всё по Каме, по Каме
Вглубь дремучих веков.
Кама петли рисует
Между изб и легенд.
Каму интересует
Лишь текущий момент.
Надо плыть с облаками,
Быть везде и нигде –
Всё по Каме, по Каме,
По студёной воде.
Всё по Каме, по Каме,
В никуда, в никуда,
И отправится память
Умирать в города.
Красный бакен очнётся,
Ну по воле тужить.
Вправо-влево качнётся
И научится жить.
Севастополь
Над чайками, что посиживают, подобные королям,
На памятнике затопленным кораблям,
И вперевалку прохаживаются в ношеных горностаях;
Над набережной, над россыпью лотков и ларьков
Восходит севастопольская любовь –
Безбашенная, морская, отпетая, городская.
«Сдам комнату незадорого», – сипло она голосит,
Гонконгский грипп её косит и санкционный СПИД.
По-русски вздыхает море за площадью Ушакова,
Уходит на Балаклаву, уходит на Инкерман,
Пространство и время смешиваются в один бездонный туман,
В нём на слезинку женскую – горошина пота мужского.
Здесь ко всему примешаны красные небеса,
На горизонт навешены грозные паруса,
Гортанно на императоров покрикивают императрицы.
Гремят батареи, ревут бастионы, риэлторы верещат,
Шепчет любовь тебе: «Здравствуй», – и сразу орёт: «Прощай,
Пускай тебя угораздит когда-нибудь здесь родиться!»
Киевский вальс
В Киеве старухи вековые,
Храмы молодые.
Не видать из Киева России
В двадцать первом веке.
Сигареткой руки согреваю.
Всё это мне снится.
Еду сквозь зарницы, перестрелки
В стареньком трамвае.
Век мой,
Бесконечно чужой,
Бессердечный, родной,
Кровавый.
Скрывает
Эта осень войну,
И готовит нам снег
Мой век.
Век ползёт со скоростью трамвая.
В лужах мостовая.
Забываюсь, глаз не закрывая.
Всё это мне снится.
Лица и газет передовицы
Мимо проплывают.
Я с войны мечтаю возвратиться
В стареньком трамвае.
Век мой,
Бесконечно чужой,
Бессердечный, родной,
Кровавый.
Скрывает
Эта осень войну,
И готовит нам снег
Мой век.
На войну смеясь уходят детки,
Гаснут сигаретки.
И с войны уйти не могут предки.
Кровь не дорожает.
Осень нас встречает, провожает.
Всё это нам снится.
Мы с войны не сможем возвратиться
В стареньком трамвае.
Век мой,
Бесконечно чужой,
Бессердечный, родной,
Кровавый.
Скрывает
Эта осень войну,
И готовит нам снег
Мой век.
* * *
Под куполом выцветшей синевы
В резной шкатулке Хивы
Колышутся ароматы халвы
В ханской опочивальне.
Дремлет хан, и дремлет Хива,
Но скоро слетит его голова
Под саблей визиря с сердцем льва,
И справят обряд печальный.
Под небом, светлым, как сталь ножа,
Правит новый ходжа,
Сочится шербетом его душа,
Мёдом тянется время,
Мулла заунывно поёт Коран,
Дремлет Хива, и дремлет хан,
Но скоро будет он, как баран,
Зарезан в своём гареме.
И рушат Хиву, и строят Хиву,
Медовую стряпают пахлаву,
Сдирают кожу, очи рвут,
Травят змеиным ядом...
Дремлет солнечная ладья,
Течёт лениво Амударья,
Всё рядом – и слава, и боль твоя,
И небо, и гибель рядом.
* * *
По щебёнке бежать, по просёлочной глине, по лужам,
По песку босиком, по откосам... Родная, послушай,
Это галька шуршит, это чавкают вязкие грязи,
Это время спешит обогнать и уйти восвояси.
По зелёной траве, по опавшей листве, по тропе,
Посреди буреломного тёмного леса петляющей.
Не беги, не спеши так, родная, я криком кричу по тебе,
А за лесом – река, а за нею – поля и поля ещё.
По лесным паутинным углам, по заросшим полям,
По осколкам росы, предзакатным багровым углям
За тобою бежать, задыхаясь, к мольбе прибегая,
За тобою скучать привыкая. Послушай, родная,
Как пульсирует нитка железной дороги вдали,
Как сползает под землю пожар, молчаливо пылающий.
До предела бежать, до пожара, до края земли,
А за лесом – река, а за нею – поля и поля ещё.
© Эдуард Коридоров, 1997-2019.
© 45 параллель, 2019.