Пансионат «Крылья»
В «Крылья» Лёху устроил муж сестры – шурин, свояк, как там правильно. Это всё мать: никак не могла успокоиться, что Лёха работает в обычной больничке, за копейки горшки выносит – так ей представлялось. Бессмысленно было объяснять, что медбрат и санитар – разные вещи, мать всегда всё знала лучше всех. Идея с медколледжем, кстати, тоже принадлежала ей. Правда, в соответствии с планом Лёха должен был потом стать врачом, а он отказался наотрез: задолбался учиться, да и денег требовалось немерено. С этим мать смирилась, а вот с больницей никак не могла. В итоге она надавила на Ирку, а Ирка на своего малахольного мужа, и через десятые руки нашелся какой-то знакомый, приятель которого заведовал загородным пансионатом.
Пансионат было сильно сказано, на деле оказалось, что «Крылья» – это дом престарелых, но не простой, а элитный. Мать узнала об этом гораздо позже, и реакция была соответствующей:
– Хос-споди… Час от часу не легче. Ну хоть платят, как обещали?
– Нормально платят, хорошее место, – поспешил подтвердить Лёха.
Мать только вздохнула: да делай ты уже что хочешь.
Платили нормально, но дело было не в этом. Лёхе понравилось в «Крыльях» – сразу, с первой минуты. Понравился большой белый особняк рядом с сосновым лесом – или бором, как там правильно. Окна в комнате досуга – от пола до потолка, так что свет льётся, льётся даже в самый пасмурный день. Позади дома сад. Лёха приехал зимой, в январе: сад спал, лежали под снежным одеялом обведённые камешками клумбы, прятались в громоздких тряпичных кульках кусты – главврач Андрей Рудольфыч, собеседовавший Лёху, сказал, гортензии. Лёха посмотрел в телефоне: огромные шапки цветов – белые, розовые, сиреневые. Наверное, красиво. Старые деревья стояли, как стражники: высокие, грозные. Необычное место.
В пансионате было одиннадцать жительниц. Рудольфыч назидательно сказал Лёхе в первый же день:
– Не пациентки и ни в коем случае не старухи, даже за глаза. Привыкай мысленно называть их дамами – так будет проще сформировать в себе уважительное отношение.
Лёха хмыкнул – про себя, конечно. Возраст дам составлял от семидесяти восьми до восьмидесяти девяти лет, почти все они в прошлом были людьми творческими. Актрисы, художницы, музыкантши, вроде как довольно известные личности – все, кроме Валерии Ивановны Бурцевой. Бурцева никакого отношения к искусству не имела. Она много лет заведовала местным универсамом, на который Лёхина мать плевалась, что там цыганский шик за бешеные деньги. При всём при этом Бурцева обожала театр, просто болела им, могла сказать, когда и где состоялась какая премьера и кто как сыграл.
На почве любви к театру Бурцева недолюбливала Беатрису Павловну. Беатриса когда-то была знаменитой театральной актрисой. Лёха вроде слышал её фамилию, хотя на сцене, понятно, не видал: он в театр ходил дважды в жизни, оба раза на детские новогодние спектакли и никак не в Москве. Так что слава Беатрисина была для него пустым звуком, а сама Беатриса, тощая, с пергаментной складчатой кожей, казалась похожей на прожившего сто лет богомола.
Хмурая Бурцева, грузная, вечно отекшая из-за сердца, бормотала, глядя на Беатрису:
– Такой талант Господь дал, а она всё на мужиков профукала. Тьфу, дура.
Лёхе их тёрки были без разницы. Он делал свою работу, как положено: раздача таблеток, уколы, капельницы. На что-то сложное всегда был дежурный врач, на простую грязную работу – дежурная санитарка. Хорошая работа, элитное место. И правила все были обычные, простые, только на одном Андрей Рудольфович особенно настаивал: следить за окнами. Проветривать комнаты следовало только в отсутствие жилиц. «Дама в помещении – окно закрыто!» – постоянно повторял Рудольфыч, похлопывая ладонью по столу. Это правило тоже было разумным и вполне понятным: в таком возрасте любой сквозняк мог привести к пневмонии.
Нравилось Лёхе в «Крыльях». Иногда он думал, как вообще сюда попал. Как так повезло? Персонала было немного, и отношение очень хорошее, как к людям. Работа шла по графику: дневные дежурства чередовались с ночными, выходные как положено. Сперва он ездил в выходные домой, а потом Рудольфыч сказал: можно работать с проживанием, только зарплата будет меньше. И Лёха перестал мотаться туда-сюда, просто стал брать больше смен – всех устраивало. Отсыпался после ночи, гулял по лесу, по чистому снегу, смотрел на синиц, на непуганых белок – как-то не хотелось в город, не скучал совсем. Библиотека в «Крыльях» была огромная, начал читать. Бурцева посоветовала «Бремя страстей человеческих» – Лёха сперва охнул, что толстая, но ничего, втянулся. Читал, как Филип, сирота и калека, не захотел быть бухгалтером, рванул в Париж учиться рисовать. Дурь, конечно, но интересно.
С дамами тоже интересно было поговорить: с Бурцевой – про театр её драгоценный, иногда про магазин, хоть она про него и не очень любила. С художницей Маргаритой Васильевной – про Италию, где она двадцать лет прожила, с певицей Аслановой – про мужа её, что ревновал до смерти. Иногда такое рассказывали, что и не верилось.
Домой ездил редко, покупал матери дорогих продуктов в бывшем Бурцевском универсаме, всё хотел удивить. Она, может, про себя и удивлялась, но вслух бубнила, что делать ему нечего.
Быстро прошёл январь, февраль тянулся дольше. У скрипачки Симоновой обострился артрит, Асланова стала покашливать, боялись бронхита, но ничего, пронесло. Рудольфыч затеял ремонт в процедурном крыле: хотел всё освежить к лету.
К дамам приезжали родственники – сперва сидели, не зная, куда девать руки, говорили с матерями и бабками церемонно, как с чужими, потом постепенно расслаблялись, начинали болтать, смеяться. Лёха был рядом, следил, чтобы не сказали лишнего, не расстроили, а то потом – сердце, давление.
В марте стало стремительно таять, а после равноденствия началась настоящая весна. Тенькали птички, свет в высокие окна струился ровный, сильный, живой. В лесу сквозь слежавшиеся мокрые листья лезла молодая трава, посверкивали тонкие, будто вырезанные из бумаги подснежники. Садовник Миша раскутал гортензии, убрал с клумб прошлогодний сор. Сад оживал, зеленел, дышал.
Рудольфыч каждый день напоминал персоналу про «окна: открывать, только когда никого нет». И вроде все это затвердили наизусть, а вот смотри ж ты, случилось то, что случилось.
Было Лёхино дежурство, и он, сделав положенные процедуры и пожелав всем подопечным спокойной ночи, пошёл на пост. Книжку прихватил с собой, дочитывал уже: Филип мечтал поехать в путешествие, но сдуру замутил с дочкой друга и теперь должен был жениться. Эх... Хорошо сочинял Моэм, хоть и писали в сети, что был он шпионом.
Где-то в полдесятого позвонили из комнаты Беатрисы. Лёха вскинулся, побежал. Навстречу уже шаркала меховыми тапочками взволнованная Бурцева. Выдала сквозь одышку:
– Лёшенька! Беатриски нету. Я прямо почувствовала! И окно открыто!
– Как нету? Была же…
Одеяло было смято и откинуто, дверь в санузел приоткрыта – никого. Откуда-то слабо тянуло не то ментолом, не то гвоздикой.
– Может, вышла куда?
А куда ей было выходить? Лёха быстро пробежался по комнатам. Не было Беатрисы нигде. Входная дверь заперта, ключи убраны, как положено.
– Окно у ней открыто, Леша! Окно! Надо Андрею Рудольфовичу сказать, – бормотала Бурцева.
Лёха дёрнул слабо трепыхающуюся кремовую штору. Наверху в форточке высвечивалась яркая полоска чёрного неба, сладко дышащего весенней свежестью – открыли на проветривание. Да и шут бы с ней, с форточкой, не до того сейчас!
Лёха отвёл взбудораженную Бурцеву в постель, сбегал к дежурному врачу, вместе с ним ещё раз всё проверил и, уже в отчаянии, стал звонить Рудольфычу. Тот, не дослушав, перебил:
– Что с окном? Открывали?
Опять это окно.
– Форточку кто-то оставил, – начал Лёха.
– Сейчас буду.
Пока ждали главного, Лёха нашел санитарку Аллу. Это она оставила форточку.
– Так она сама же попросила – ну, Беатриса Пална. Она пузырёк с корвалолом разбила, – оправдывалась Алла, нервно расправляя форменный халатик.
Андрей Рудольфович приехал через пятнадцать минут, комнату Беатрисы смотреть не стал – прошагал напрямую к своему кабинету, кликнув по пути Лёху.
– Давай ко мне, живее.
Лёха топтался на богатом узорчатом ковре, не зная, что сказать.
– Андрей Рудольфыч, я это…
Рудольфыч, не слушая, грохотал ящиками стола, дергал и заталкивал обратно какие-то распечатки.
– Чёрт… Недавно же натыкался…
Щёлкнула дверная ручка, на пороге возникла Бурцева. Лёха дёрнулся – чего ещё случилось, но она отвела его руку: нормально всё.
Прогудела одышливо:
– Тюльпаны у ней, Андрей Рудольфыч, помните? Розовые.
Рудольфыч резко задвинул ящик и с облегчением выдохнул:
–Точ-чно… Спасибо, Валерия Ивановна.
Бурцева хмыкнула, неодобрительно качнула кудлатой головой:
– На здоровье. Что это вы так несерьёзно, апрель как-никак.
– Замотался совсем с этим ремонтом...
– Ладно,– сказала Бурцева, – пойду. Не надо, Лёша, я сама. Ты давай тут.
Дверь за Бурцевой закрылась. Андрей Рудольфович встал, вынул из бумажника несколько купюр:
– Вот, Алексей, держи. Давай живо в цветочный. Сколько времени? Глянь там по картам, кто работает. И возьми тюльпанов розовых с голубыми серединками на все. Понял, какие? С голубыми серединками, это обязательно! Давай, давай!
Лёха рванул в ближайший магазин. Тюльпаны там оказались только красные и белые. Во втором розовые, но без голубой серединки, чтоб её. Нужные цветы отыскались в четвёртой лавочке, девчонка уже собиралась закрывать кассу. Успел.
С огромным букетом тюльпанов Лёха ввалился в кабинет главврача. Рудольфыч вскочил, нырнул носом в цветы, громко втянул воздух и удовлетворённо кивнул:
– Оно. Давай, дуй к ней в комнату и поставь там букет в воду. Вазы знаешь где? Окно открой на всю, шторы отдёрни и свет включи. Потом выйди и закрой дверь.
Лёха сделал всё как сказали. Водрузил на Беатрисин стол здоровенную вазу с тюльпанами и открыл шторы. Распахнул окно. С улицы потекла весенняя прохлада, смешалась с приторно-душным запахом цветов.
Беатрисино окно выходило в сад. Ветра не было, ветки деревьев вырисовывались на фоне неба, как нарисованные кисточкой. Никого не было, ничто не шевелилось, только мелькали под садовым фонарём блёклые крылышки: глупый мотылёк прибился на жёлтое, с виду тёплое сияние.
Лёха включил весь свет, какой был в комнате у Беатрисы: кроме большого светильника, зажёг ночник и настольную лампу для чтения. Вышел и закрыл дверь, как велел Рудольфыч. Пошёл на пост, сел, взял книжку. Нет, не шло чтение, мысли были не о том. Что всё это значило? Чего-то Лёха не знал, о чём-то не сказал ему Андрей Рудольфович, а вот Бурцева знала.
Загудел сигнал – звонили из комнаты Беатрисы. Лёха вскочил, побежал, дёрнул дверь. Беатриса в светлом халате стояла, склонившись над букетом тюльпанов. Увидев Лёху, сухо сказала:
– Совершенно невероятный аромат – чистый мёд. Принесите мне травяного чаю, Алексей, будьте так любезны. Для сна.
Утром Лёха зашел к Андрею Рудольфовичу. Тот поднял глаза от бумаг, остро прищурился:
– Садись. Хочешь спросить о вчерашнем?
– Ну… да…
Лёха сел, сложил руки на коленях, как первоклассник.
– Ну что тебе сказать. Контингент у нас, сам видишь, особенный. Люди необычные, творческие, служители муз. Весной у них случается такая… жажда полёта. Наша задача – внимательно следить, чтобы с ними ничего не случилось. Если всё же не досмотрели, как вчера – возвращать. Скоро потеплеет, и можно будет не беспокоиться – прогулок в саду обычно бывает достаточно. А пока – просто следим, окон не открываем. Но уж если такое произошло… Вот.
Андрей Рудольфович протянул Лёхе лист с напечатанным текстом. Лёха, ничего не соображая, взял.
– Это что?
– Их любимые ароматы. Список, чтобы приманить обратно в случае необходимости.
Лёха уставился в распечатку.
«Асланова – фрезии
Вологжанина – жасмин
Сомова – тюльпаны розовые с голубой сердцевиной…»
Лёха прочитал весь список, одиннадцать человек. Бурцева тоже там была, против её фамилии стояло: «ландыши, натуральные или парфюм».
Переговоры
В середине декабря Вика объявила, что Дашку нужно перевести в другой класс. Учительница молодая, а значит, неопытная – это раз. И класс разболтанный, половина хулиганов и драчунов – это два. Да вообще, всё это несложно было понять с самого начала. Первый «И» – название говорило за себя!
– В смысле? Какая разница, что за буква? – спросил Сёма, когда ему в первый раз представили эти выкладки.
– Большая! Самый сильный класс всегда «А», и учителя там тоже самые сильные, – пояснила Вика.
– Так ты ж специально заявление писала, чтоб именно к этой попасть, – напомнил Сёма.
Вика рассердилась.
– И что? Я откуда знала? Говорили, хороший учитель, а оказалось – вот! Теперь надо что-то делать!
– Чего делать? Не драматизируй. Пускай учится.
Вика посмотрела на Сёму и сделала вывод:
– Ясно. Короче, как обычно. Всё мне разгребать.
Вика ничего другого не ждала, она жила с Сёмой уже десять лет. По гороскопу Сёма был Водолей, а по жизни – кукла-неваляшка. Жизнь в лице Вики регулярно тюкала Сёму: он маленько качался туда-сюда, позвякивал, а потом снова твёрдо вставал на старое место. «Не драматизируй» – это было Сёмино жизненное кредо.
– Флегматик, что сказать, – так определяла мужа Вика.
Сама она обладала способностью вспыхивать и гореть синим пламенем по любому поводу – при этом обычно воспламенялись и люди, находящиеся в радиусе её влияния. Сёма привык, он вдобавок ко всему был сделан из жаропрочного материала. История с неправильным классом была не первой и очевидно, что не последней в череде трудноразрешимых задач, которые Вика ставила перед собой и своей семьёй. Вообще школа сулила большие перспективы в плане подобной активности, но сейчас на первом месте стоял перевод в класс «А».
Получив ожидаемое Сёмино «не драматизируй», Вика начала действовать. Время было бесценно, потому что шла к концу вторая четверть, то есть ребёнок уже половину учебного года недополучал знания и общался не пойми с кем. При этом необходимо было соблюдать осторожность, чтобы раньше времени не возбудить никаких подозрений, поэтому Вика продолжала активно организовывать новогодний утренник с родительским комитетом класса «И». За неделю она переговорила с несколькими знакомыми и выяснила, что есть одно серьёзное препятствие.
– Короче, директриса принципиально не переводит детей из класса в класс. Говорят, вообще терпеть не может, когда по такому вопросу приходят. Типа у неё все учителя одинаково хорошие, – подытожила Вика после очередной телефонной беседы.
Она со вздохом уселась напротив Сёмы и стала смотреть, как он ест борщ. Сёма ел с удовольствием.
– Что ты молчишь? Можешь хоть что-то сказать? Это вообще-то и твой ребёнок тоже! – возмутилась Вика.
– Я ем, – напомнил Сёма, – и чего говорить? Ну, жалко, да, но это ж не трагедия. Ничего страшного.
– Ты не понимаешь? – тихо, с придыханием сказала Вика. – Мы же гробим ребёнка в этом классе.
Сёма оглянулся. Дашка никак не выглядела угробленной. Она носилась по дому, как зажжённая петарда, пытаясь напялить на кошку новогодний колпак, сделанный из кухонной варежки-прихватки. Кошка вырывалась и убегала, упорно не желая быть Сантой.
– Не драматизируй, – ответил Сёма, – вроде нормально у неё всё. Дружит там с этой, Анжеликой.
– Миланой.
– Ну Миланой. Чего сразу гробим?
– Потому что это первый класс. Потому что в первом классе её должны научить учиться. А в этом классе её научат только общаться с дебилами, как этот их Павлов, – Вика говорила тихо, безжизненно, в голосе её сквозило отчаяние.
– Чего там Павлов? Обижает Дашку, что ли?
Сёма, насупившись, вытер ладонью рот. Жена раздражённо пихнула к нему салфетницу.
– Ещё не хватало... Она сама кого хочешь обидит! Да не в Павлове дело. Ладно, я вижу, что тебе, как обычно, наплевать.
Вика встала из-за стола и с каменным лицом начала аккуратно складывать мокрое кухонное полотенце.
– Чего ты сразу психуешь? Ну хочешь, я к директрисе этой схожу?
– Сходи! – тут же откликнулась Вика. – Вот сходи, сходи. Я задолбалась всё сама решать!
– Ну и схожу. Когда?
Вика хмыкнула, подумала и сообщила:
– Она с утра бывает. Давай завтра.
– Завтра не получится. Мне на работе надо заранее предупредить.
– Начинается…
– Чего начинается? Ладно, давай завтра. Сейчас позвоню.
Утром Вика стала собирать в школу Сёму и Дашу. Больше Сёму.
– Костюм надень. И галстук. Чтобы солидно.
– Мне брюки малы, я тебе сто раз говорил. Да и вообще, какая на фиг разница, я там раздеваться не собираюсь.
– Расстегнёшься. А пиджак с джинсами можно, сейчас это модно.
– Прям. Я тебе чего, клоун?
– Хорошо, что ты наденешь, что?! Свитер свой?
– А-а-а, блин, ладно, давай.
Наконец собрались. Вика вышла в прихожую, перекрестила Сёму и сунула ему подарочный пакет с бутылкой «Мартини Асти» и марципановыми конфетами.
– Смотри, ты там как-нибудь подипломатичней. Типа учительница у нас очень хорошая, но вот всё-таки класс «А» нашему ребёнку подходит больше. Или знаешь, можно так...
– Ладно тебе. Чего я, разговаривать не умею? Не переживай, разрулим, – успокоил Сёма.
Вике было не по себе. Она не могла усидеть на месте, для неё не было ничего хуже ожидания. Лучше бы сама пошла, честное слово! Помыла посуду – вроде немного отвлеклась. Цветы полила. Время тянулось, как разогретая жвачка на асфальте. Минут через сорок Вика не выдержала и написала: «Ну что???» Сёма тут же перезвонил.
– Да! Ну? Ты сходил? Попал? – Викино сердце исполняло в груди дикую пляску.
– Сейчас, погоди... Блин, поворот проехал...
– Сёма! Ну что?! – задыхаясь, спросила Вика.
– Да нормально всё.
Вот что он был за человек? Флегматик чёртов... Сама она, чуть только выйдя из кабинета, позвонила бы и рассказала всё в подробностях. А из него клещами каждое слово тащить надо.
– В каком смысле нормально? Ты можешь по-человечески объяснить? – отчётливо выговаривая каждое слово, спросила Вика.
– Нормально. Приказ подписали. С третьей четверти Дашка будет в первом «А». Тебе классуха позвонит.
– Ты серьёзно?
– Что я, шутить буду? Всё, давай. Скоро приеду.
Через пятнадцать минут Вика услышала, как звякает замок, и выбежала в прихожую. Бросилась Сёме на шею.
– Боже, Сёмка, ты мой герой! Ты не представляешь, как для меня это важно!
Сёма ухмыльнулся:
– Ух ты... Ладно, вечером поговорим. Герой – это мне нравится! Жалко, мне сейчас на работу надо, там зашиваются уже. Переоденусь только. Пиджак этот...
Сёма прошёл в спальню, Вика послушно бежала следом, чуть ли не подпрыгивая от радостного любопытства.
– Ну ты хоть расскажи, что да как!
Сёма снял пиджак и стал расстёгивать рубашку.
– Да чего, нормальная женщина. Я зашёл, поздоровался, с наступающим поздравил. Она говорит: «Спасибо, а вы по какому вопросу?» Я говорю: «По вопросу перевода Даши Сотниковой в первый “А”». Она нахмурилась. Говорит: «Так, а вы кто?» Я говорю: «Сотников Семён Андреевич». Она задумалась, потом спрашивает: «Вы что, друг Щедриных»? Я говорю: «Да-да».
– Каких Щедриных? Это кто вообще? – не поняла Вика.
Сёма снял рубашку, почесал живот и пожал плечами.
– Я откуда знаю? Да у нас город маленький, по-любому
все чьи-то знакомые. Ну, она говорит: «Ясно, ясно, а вы давно из Москвы?» Я говорю: «Да порядком уже». Ну а чего, мы там когда были? Три года назад. Порядком, говорю. Она кивает: «Да, да, конечно». И секретарше громко так: «Анечка, сделай приказ».
Вика молча смотрела на Сёму. Он вынырнул из горловины свитера, глянул в зеркало, пригладил волосы.
– Так, всё, я пошёл, а то часики тикают.
Вика посидела, помолчала. Потом встала, пошла в прихожую. Надо было проводить мужа.
Сёма застёгивал куртку, что-то напевая себе под нос.
– В общем, я сегодня, как Дед Мороз, исполняю желания и дарю подарки! – сказал он с довольным видом.
– Да, насчёт подарков. Ты пакет ей отдал? Что сказала?
Ладно, плевать на всё, а подарок был приличный, за такой не стыдно.
– Блин... – на Сёмином лице отразилась некоторая растерянность, но она тут же уступила место обычной безмятежности. – Слушай, ты извини, я его по ходу в машине забыл. Ну, я так, на словах поздравил. А пакет вечером принесу, как раз отметим. Всё, побежал.
Сёма чмокнул жену и вышел на лестничную площадку.
– Ё-моё... – сказала Вика и опустилась на этажерку для обуви. Этажерка опасно скрипнула – пришлось вскочить.
Вика постояла, вздохнула и пошла в комнату. На ёлочке тускло светились разноцветные шары, мягко поблёскивала мишура. На макушке набекрень сидела присобаченная Дашкой самодельная золотая звезда. Вика нажала кнопочку. Засияла гирлянда, выскочили на свободу непоседливые праздничные огоньки, побежали по веткам.
Как ни крути, а приказ ведь был подписан? Подписан. А значит, всё было хорошо, и новый год обещал быть счастливым и определённо не скучным. Вика кивнула самой себе и улыбнулась.
Слова
На сегодня достаточно! Стюарт нажал кнопку закрытия файла, одновременно зажмуривая глаза. Потряс головой, словно избавляясь от остатков информационного потока, который прошёл через неё за… шесть? Нет, семь часов. Да, семь часов он не отходил от монитора. Чересчур. Вообще-то работа ему нравилась. Да нет, не просто нравилась, в ней было почти всё необходимое для счастья.
Стюарт любил слова, он не знал ничего лучше текста. Он заметил это давно, ещё в школе, эту странную чувствительность к звукам, вылетающим из человеческого рта, к символам, запечатлённым на бумаге. Он не мог слышать речевых ошибок, с трудом выносил людей со скудным словарным запасом. Нельзя, нельзя заменять одно слово другим, – хотелось крикнуть ему невеждам. «Покрывает» и «обволакивает» – не одно и то же. Сливать «вообще» и «в общем» в одно слово – преступление! «Изгой» и «отщепенец» – разные термины. Правила должны соблюдаться! Он знал больше учителей, это было бесспорно! И демонстрировал это без пощады, не ленясь справиться в словаре. Так что учителя его опасались. Что уж говорить о родителях, которые в его присутствии предпочитали помалкивать. Они были люди простые: мать работала в аптеке, отец – на стройке. Откуда у них взялся такой, как они говорили, «книжный» сынок, было непонятно. Иногда отец туманно намекал на возможные выбросы радиации с городской свалки. Но ни у кого из соседей ничего подобного не наблюдалось. Так что со временем все просто привыкли. Друзей у него, понятное дело, не было. Он не мог сблизиться с теми, кто говорил неверно. А его считали ненормальным занудой.
Был у него и ещё один «пунктик» – соблюдение всех положенных правил поведения. На уроках следовало соблюдать тишину, и Стюарт сидел с плотно сомкнутыми губами в течение всех занятий. Одноклассники давно привыкли к тому, что он не подсказывает и не даёт списать. Они даже перестали на это обижаться. Что толку? Он только удивлённо расширял глаза и разводил руками, говоря что-то вроде: «Но ведь общепринятые правила предписывают самостоятельное выполнение домашних заданий!» На него просто махнули рукой. Он стал чем-то вроде школьной достопримечательности. «А вот, поглядите, тот чувак, что разговаривает, как в телевизоре! А ну, Стю, скажи, какая сегодня будет погода?»
Стюарт почти привык к одиночеству. Лишь иногда в животе возникала странная пустота, и он думал: «Значит, это всё? Мне уготована такая судьба – страдать от непонимания, от невозможности найти кого-то подобного себе?» Вероятно, именно одиночество и подтолкнуло его к решению создать «Корректор».
Идея была блестящей, прекрасной своей красотой и лаконичностью. Всё вышло как будто само собой.
С виду жизненный путь Стюарта был прям, как линейка. Он легко поступил в колледж, легко закончил его, периодически приводя преподавателей в смятение. Затем его взяли на работу в издательство. Он занимался лучшим делом на свете – правил чужие тексты.
Стюарт работал над пособиями и справочниками, в отделе художественной литературы его бы точно не поняли. Все эти глупые образы, странные сравнения…. Ему нужна была точность! Он безжалостно вырезал, укорачивал, заменял. Иногда авторы пытались возражать, но всякий раз они оказывались бессильны перед его холодными аргументами. В мире слов он был королём. Косые взгляды и усмешки коллег не оказывали на него никакого действия – он давно привык к подобному отношению.
Прежде его рабочее место находилось в редакции. Сейчас из-за эпидемии деятельность издательства стала полностью дистанционной. Но если все страдали и возмущались, то Стюарт был рад. В редакционном кабинете ему мешала болтовня. Как же много говорили все эти люди…
Лишние, неправильные слова витали в воздухе, как пыль. Он прямо-таки чувствовал, как все эти «короче говоря», «да ладно тебе», «типа того» мешают ему дышать. К концу дня они оседали вокруг, напоминая невыметенный мусор. Только дома было чисто. И сейчас он был рад вынужденной изоляции. Оставались, конечно, деловые переговоры, но он старался свести их к минимуму, предпочитая переписку. Одиночество, несомненно, имело свои преимущества.
Однако следовало отдать должное человеческим контактам – если бы не знакомство с Джорджем, «Корректор» бы не родился. Как ни силен был Стюарт в словах, создать программу он бы не смог. Это сделал Джордж. Стюарт лишь наполнил её текстом, так сказать, вдохнул в алгоритмы жизнь. Это была большая кропотливая работа, и он гордился собой, ощущая чистую радость творчества.
Целый год он, страдая, изучал разговоры людей. Он слушал болтовню в кофейнях, ругань в метро, запоминал путаные распоряжения собственного начальства. Оказалось, человеческая речь была довольно однообразна в своей неправильности. В этом было что-то убогое – одни и те же нарушения правил. Что же, оставалось только собирать самые распространённые ошибки и исправлять их. Джордж научил его вносить в программу изменения, так что «Корректор» рос и развивался. Сначала он исправлял лишь самые очевидные и грубые нарушения, но постепенно стал доводить до идеала даже вполне сносную речь. Стюарт считал, что эта работа будет бесконечной, но такая перспектива не пугала его. Напротив, он был бы рад заниматься совершенствованием «Корректора» всю жизнь.
Стюарт встал. Сделал несколько упражнений, чтобы размять затёкшую шею и скованные плечи. Следовало следить за своей физической формой. Сейчас, в условиях эпидемии, особенное значение имела степень насыщения органов и тканей кислородом. Когда он выполнял махи руками, раздался сигнал видеозвонка.
– Слушаю, – он нехотя отдал голосовую команду, и на экране монитора появилось лицо матери. Она, как всегда, придвинулась слишком близко, отчего глаза казались неестественно выпученными, а нос гротескно расширился.
– Добрый вечер, Стюарт. Мы с папой решили… эээ… В общем, решили узнать, как ты там.
Стюарт машинально отметил это эээ (лишние звуки) и конструкцию «как ты», в данном контексте совершенно неуместную. Но было и кое-что приятное. Например, то, что родители перестали употреблять слово «проведать». Он объяснял его значение дважды. Также он был рад, что мать перестала звать его «Стю». Он не любил сокращённый вариант своего имени и неоднократно напоминал об этом. Видимо, его призывы возымели действие. Может быть, сегодня «Корректор» не понадобится? Как он всегда надеялся на это…
– Здравствуй, мама. Здравствуй, папа, – голос Стюарта был максимально вежлив. – Я чувствую себя хорошо. Судя по ощущениям, давление и температура соответствуют обычным показателям. Симптомы заражения отсутствуют. Расскажите о вашем самочувствии.
К камере придвинулся отец. От напряжения кожа на его лбу собралась в четыре глубокие складки.
– Что ж… Мы в порядке.
Стюарт покачал головой и включил «Корректор». Одни и те же ошибки, каждый раз. Небрежность – вот как это называется.
Отец, словно почувствовав это, поправился:
– То есть у нас все в порядке. Миссис Литти с первого этажа забрали в больницу.
В нижней части монитора появились титры: «Отклонений от нормы нет. Миссис Литти, живущую на первом этаже, госпитализировали».
– Госпитализировали? – нахмурился Стюарт.
– Да. Вчера приехала неотложка, и…
Корректор перевёл: «Вчера её подвергли экстренной госпитализации и…»
– Её экстренно госпитализировали?
– Говорю же, неотложка, – отец всегда был менее терпелив, чем мать. – В общем, вот мы и беспокоимся. Из дому выходить боязно.
«Я уже сообщил вам об экстренной госпитализации. В связи с этим мы опасаемся покидать пределы жилого помещения»
– Вы совершенно правильно связываете выход из квартиры с опасностью заражения. Нет никакой необходимости покидать пределы жилого помещения. Следует полностью положиться на службу доставки продуктов и медикаментов. Это более безопасная модель поведения. Я надеюсь на ваше благоразумие.
- Ага… ну вот, в общем, и все. Ну, пока, Стюарт. Береги себя.
«Я предлагаю закончить разговор. Спокойной ночи, Стюарт. Береги своё здоровье».
– Спокойной ночи. Берегите своё здоровье.
Стюарт отключился. Что ж, конечно, родители старались говорить правильно. Но без «Корректора» общение с ними было невыносимо. Программа невероятно упрощала жизнь. Странно, что сам Джордж отзывался о ней крайне негативно. Что ж, Стюарт привык к непониманию. «Корректор» был прекрасен. Как жаль, что его можно было использовать только в общении через сеть… Когда-нибудь Джордж сможет сделать что-то вроде аудиопереводчика. Вставляешь в уши наушники, и слушаешь чистую, правильную речь!
Однако было что-то важное в этом разговоре с родителями. Ах, да. Следовало самому пополнить продуктовый запас.
Стюарт по очереди проверил содержимое кухонных шкафчиков и холодильника. Затем он взял блокнот с ручкой и составил список. Ему нравился процесс написания слов вручную. Автоматический набор текста на клавиатуре никогда не будет таким приятным. Не имеет значения, что для отправки в службу доставки список пришлось всё же напечатать. Двойная работа, но и удовлетворение она также приносит удвоенное! Что ж, обычно заказы доставляют в течение часа. Значит, можно пока принять душ.
Однако едва он встал, раздался сигнал видеозвонка.
– Слушаю, – Стюарт нахмурился, машинально включая «Корректор».
На мониторе появилось лицо девушки. Он совершенно точно прежде её не встречал. Строгие серые глаза и серьёзно сдвинутые брови наводили на мысль о полиции. Волосы девушки были туго стянуты сзади, отчего лицо выглядело странно открытым.
– Добрый вечер, мистер Уэстер. Я – Лиза Стейн, оператор службы доставки. Я сочла необходимым связаться с вами. Речь идёт о вашем заказе.
Что-то было не так, но что именно – он не понимал.
– Я вас слушаю. Какие именно проблемы возникли у вас в связи с моим заказом?
Девушка на секунду поджала и без того узкие губы, затем ответила:
– Я бы сформулировала этот вопрос иначе. Но в данном случае это не имеет значения. Заказанные вами яблоки сорта «Гренни Смит» подверглись порче. Я рекомендую вам выбрать другой сорт.
«Корректор» молчал, вот в чём было дело. Стюарт не поверил, мигнул кнопкой, включая и выключая. Нет, всё было исправно. Она просто говорила правильно. Не веря частому биению сердца, он тихо спросил:
– А как бы вы сформулировали мой вопрос?
Девушка растерянно моргнула и так же тихо ответила:
– Простите, мне не следовало этого говорить. Подобные рекомендации не входят в круг моих полномочий.
– Нет-нет, – ласково попросил Стюарт, – я прошу вас. Меня интересует ваша формулировка.
– Я бы сказала так: какие именно проблемы связаны с выполнением моего заказа?
Стюарт закрыл глаза. Он чувствовал внутри необыкновенную лёгкость и, вместе с тем, наполненность.
– Мисс Стейн, мой следующий вопрос не связан с доставкой заказа.
– Я готова вас выслушать, – голос девушки дрогнул.
Чувствуя себя ребёнком, влезающим в санки на вершине горы, Стюарт спросил:
– Возможно ли общение между нами вне рамок делового процесса? Я ощущаю общность между нами. Я чувствую к вам большую симпатию.
Девушка глубоко вздохнула и неожиданно улыбнулась, показав идеальные зубы:
– Я буду этому очень рада. Я тоже чувствую к вам симпатию.
– Значит... – Стюарт уже летел с кручи, нёсся на максимально высокой скорости, – между нами возможен личный контакт?
– Да, – Лиза закрыла глаза и еле заметно кивнула, – да. Между нами возможен личный контакт.
Лиза позволила связаться с ней на следующий день в 19.00. Стюарт ждал, следя за сменой цифр на часах. Он был рад, что всё рассчитал верно – первый гудок пошёл ровно в назначенное время. Лиза оценила эту точность, отметив её в разговоре. Так всё и началось.
Целую неделю они говорили, говорили, говорили. Они узнавали друг друга и поражались тому, как похожи. Лиза тоже была одинока, даже более одинока, чем сам Стюарт. Ещё ребёнком она потеряла семью и нашла успокоение в соблюдении правил. Она решила, что будет контролировать то, что поддаётся контролю. Как разумно это было…
Стюарт долго не мог поверить в такую удачу. Сначала он включал «Корректор». Да, он стыдился своего недоверия, но иначе не мог. Он думал так: «Пусть даже её речь не идеальна, я сам исправлю мелкие недочёты и не буду заострять на них внимание». Он обманывал себя, конечно. Он не смог бы не заострять внимание. К счастью, выяснилось, что в «Корректоре» не было нужды – её речь действительно оказалась идеальной.
В понедельник она не ответила на звонок в назначенное время – в 19.00. Сперва Стюарт не беспокоился. Но она не ответила и в 19.03, и в 19.05. И через тридцать три минуты, и через тридцать шесть ответа всё ещё не было.
В животе Стюарта как будто лежал кусок льда. Он чувствовал тошноту, пальцы неприятно подрагивали. В мозгу попеременно вспыхивали обрывки сетевых новостей: «…эпидемия продолжает уносить жизни…», «…иногда летальный исход наступает в течение нескольких часов…», «…резкое повышение температуры…». Вчера она жаловалась на усталость. Он решил, что виной всему её работа оператором в службе доставки, и сказал ей об этом. Она согласилась с этим предположением. Стюарт хотел предложить ей оставить эту должность и стать его женой, но смолчал. Он боялся. Он не знал, по правилам ли это. Следовало сначала изучить требования этикета и только потом начинать разговор. И вот теперь она не отвечала на звонки.
Стюарт сглотнул, чтобы тошнота хоть немного отступила, и снова нажал кнопку вызова. Бесполезно, ответа не было. Он надел медицинскую маску и перчатки. На улицах патрулировала полиция, покидать пределы жилых помещений после 19.00 можно было только на основании пропусков. У Стюарта пропуска не было. Весь дрожа, он запер входную дверь и нажал кнопку вызова лифта.
Лиза ещё прежде сообщила ему свой адрес – её дом находился недалеко, Стюарт надеялся добраться туда незамеченным.
Он быстрым шагом двигался вниз по улице, стараясь держаться в тени домов. На одном из углов мелькнула человеческая тень, и Стюарт прижался к стене. Вот и седьмая улица, а Лиза жила на восьмой. В чём дело? За седьмой улицей сразу следовала девятая. Это было против правил. Стюарт ещё раз внимательно изучил указатели. Седьмая улица, девятая улица. Где же восьмая?
Страшная мысль ударила его. А вдруг нет никакой Лизы? Что, если он всё это время общался с программой? Совершенно точно, это была программа… Кто в наше время будет нанимать диспетчером живого человека? Боты… Он почувствовал слабость в ногах и прикрыл глаза, привалившись к стене ближайшего дома.
– Эй, парень, ты чего? Плохо?
Он открыл глаза. Перед ним маячило небритое мужское лицо. Голос звучал хрипло. Пахло перегаром. Стюарт сглотнул и с трудом ответил:
– Не могли бы вы проинформировать меня…
– Чего? – лицо придвинулось ближе. – Говори яснее, я ни хрена не пойму.
– Не могли бы вы… Ах, – Стюарт всхлипнул, – где здесь восьмая улица?
– А! – мужчина усмехнулся и почесал затылок под шапкой. – Вот кто не местный, сроду не найдёт. Сюда, направо и там, значит, и восьмая. Ясненько?
– Да, – кивнул Стюарт, облегчённо выдыхая, – ясненько. Спасибо.
– Ага, – человек растворился в темноте.
Он нашёл её дом. В лифте тошнота стала невыносимой, холодный ком в животе как будто вырос. Возможен был лишь один вариант из двух. Или она бот… Бот… Как он сразу не подумал? Кто ещё мог бы говорить так чётко, так правильно? Или же… Эпидемия… Что лучше: быть обманутым или найти и потерять? Он не знал.
Стюарт протянул руку к звонку, нажал и всхлипнул. Он знал, что ему никто не откроет, чувствовал. Послышались лёгкие шаги.
– Стюарт? Милый! Откуда ты взялся? У меня что-то случилось с сетью! Сижу без связи целый день! Я так рада, что ты пришёл! Ты в порядке? – Лиза взволнованно ощупала его лицо.
– Я в порядке! – он не мог сдержать слёз облегчения. – А ты как? Ты-то как?
© Екатерина Каграманова, 2023.
© 45-я параллель, 2023.