* * *
посвящается:
всем тем,
кто осторожно несёт по больничным коридорам
своё новорождённое раскровавленное материнство;
всем тем,
кто пьян от счастья и недосыпа;
всем тем,
кто сходит с ума от беспокойства и неуверенности;
всем тем,
кому страшно;
всем тем,
кто полон нежности, света и беспредельной любви;
нам –
мамам.
Большое в малом или малое в большом,
Звериное – в людском и материнском.
Я сотворю.
Увидишь – это хорошо.
И станет жизнь, и будет больше смысла.
Я сотворю дитя.
И вечность в малых сих
Продолжится, проступит, прорастая.
И прежнее в текущем воскресит,
И точку смерти детства запятая
Изменит, отдалит, сотрёт совсем,
И древнее проступит в современном,
И прекратит пугать небытием
Сердитый Бог за давнюю измену.
Нам – в новой расцветающей любви
Продолжить первобытные начала.
Ты воплоти её, яви, овеществи.
И, выгибаясь, женщина кричала.
* * *
«умножая умножу скорбь твою в беременности твоей;
в болезни будешь рождать детей…»
(Бытие, 3:16)
в приёмном жарко, тикают часы,
на стенах – аллергическая сыпь
потеков краски, и на убыль ночь,
не ново, закольцовано кино,
невыносимо тянет
поясницу,
и кафель сбит, и рукомойник ржав
о хватит Боже умножая умножать всё длится боль и тикают часы и сыро у окна и не спешит мой сын в холодный спящий мир скорей
родиться
за что ты так со мной за что же ты накатывают волны дурноты –
мелькает лампа в перекрестьях лестниц,
боль неотступна,
не-стер-пи-мый вес
внутри меня
Да будет человек.
Три триста,
пятьдесят
и девять/десять.
* * *
и солнечная светлая палата,
и долгая беспомощная ночь,
молочный запах мокрого халата,
я первый раз сказала слово «дочь»
и удивилась новой перемене
и лёгкости свершившейся судьбы.
а май плескал черёмухой весенней
в проёмы окон нежно-голубых.
* * *
не спать, ловить прерывистые вдохи,
и чутко слушать каждое движение,
а поутру в домашней суматохе
не пропустить, как он всё совершеннее
оттачивает навык бытия, осваиваясь в жизненном пространстве,
то тихою улыбкой просияв, то выпевая в небо ассонансы.
* * *
мама учила масло прокипятить –
ставь «винегретное» на паровую баню.
падают ватные шарики из горсти,
голову кружит в бессонном ночном дурмане.
стопкой – пелёнки с зайцами на столе,
и медсестра участковая ворковала:
«пахнет салатиком маленький водолей»,
кутая ножки в колючее одеяло.
запах нагретой байки в окно плывёт,
гнёздышко комнаты гасит чужие звуки.
сыну приснилось, что кто-то его зовёт –
вскрикнул тревожно, и, вздрогнув, раскинул руки.
* * *
разноцветная клумба колясок –
у ступеней районной больницы.
тишина и дремота сончаса,
но не дремлется в нём и не спится.
и прохладой больничного парка
веет март из открытой фрамуги.
Иванова из третьей, бунтарка,
на мятеж подбивает подругу –
убежать втихаря до обхода
к отказным на часок незаконно.
свет оконный и вполоборота –
силуэт подмосковной мадонны,
своё счастье обретшей безгрешно.
убаюкивая, окуная
одинокую в чуткую нежность,
тихо шепчет:
«Родная.
Родная…»
* * *
зима в когтях мороза держит город,
не расцепляя даже к февралю.
родители за пёстрые заборы
сквозь мрак и холод, стылую зарю
ведут свои капризные цветочки
с корнями в новый грунт пересадить.
на лавочке сидит, сосредоточен,
/и долгий, невозможный, впереди
день без тебя/
в игрушечном исподнем
среди такой же грустной детворы.
а как чужие взрослые сегодня
к ним отнесутся, будут ли добры?
а сонные кутята-недотроги,
всё делая неловко и вразлад,
на коврике пушистом греют ноги,
храня в себе домашнего тепла
остатки, так стараясь неуклюже
колготы натянуть и обогнать
соседку.
каждый – солнечен, жемчужен
и каждую растроганную мать
волнует – во вселенной младшей группы
орбитами столкнутся, повзрослев,
прокладывая новые маршруты
в беззвёздной одинокой пустоте
все тридцать центров маленького мира,
ступившие в огромный новый мир.
и дремлет опустевшая квартира,
и тихо-тихо радио шумит.
* * *
отделение патологии.
иззябшие, голоногие.
на стенах запреты – нельзя-нельзя, приказ министерства пятнадцать бис, всяк заходящий боись-боись.
усталая врач говорит:
сальпингит, тонус, опять лейкоциты повышены, я бы вас всех из больницы вышибла,
старородящие доходяги, кто же вас стерпит, Господь всеблагий.
в ночнушках порванных, бесстыдно распахнутых, дыша контрабандным табачным запахом,
соседки стращают новеньких чисткой без обезболивания:
рогатое кресло ледяные-рукояти
из кабинета глядит внимательно.
кто каши не ест, молока не пьёт, того ночью сестра увезёт-увезёт,
с каталки скинет, давай не стони, а с мужем не больно спать?
это тебе, дорогая, не спа,
это карательная гинекология.
ну не сохранили, не боги мы.
санитарочка Вера над шваброй бормочет: «ииих
женская доля тяжкая, терпите, мои хорошие».
расходятся после выписки палаточные попутчицы.
кому – за-вторым-приходите, кому – другой-раз-получится.
кто – с выписной парадной,
кто – с чёрного входа украдкой.
и шепчешь, и шепчешь:
прости
прости
не всем семенам дано прорасти,
пусть время на мукомольне
размелет в пылинки зёрна,
отмолит сорокоустом.
но, Боже мой, как же больно.
но, Боже мой, как же пусто.
* * *
память рода – что-то дикое, животное,
общеженское, запрятанное вглубь.
расстилаясь летописными полотнами
в первозданный инь, сырую полумглу,
превращаясь в безграничное принятие,
в соль и мудрость, растворяется в родстве.
и вперёд идти упрямо новой матери,
через боль – к любви
и сквозь тревогу – в свет.
* * *
Вчера – девчонка, а сегодня – мать.
Жизнь – лестница, и годы в ней – ступени,
И свойственно всем юным забывать
о тьмах и тьмах предживших поколений.
Беспомощным любуясь божеством,
Подумала легко и горделиво:
«Я первая придумала его.
Я первая!»
И тает в перспективе
Среди других, кто пересочинил
Жизнь наново, смешной изобретатель.
Проснувшись в полночь, я зажгу ночник –
И отразится в зеркале праматерь.
© Екатерина Малофеева, 2021.
© 45-я параллель, 2021.