Елена
Безрукова

* * *

В прошлой жизни, ты помнишь, я была воином.

И когда мне башку проломили копьём,

То река из дыры понеслась так упрямо и вольно,

Что собою пробила Великий каньон.

И когда мне потом возвращаться пришлось

в темноту родового припадка,

Прикрывая ладошкой в слепой голове незаросший пролом,

Разве знала она, из советских сестёр повивальная бабка,

Как закрыть

то, во что ей не верилось

в будущем светлом своём.

На младенческой лысой моей голове оставались родимые пятна,

А потом вырастали забвение, волосы, лён.

Но когда я стою на ветру,

то он дует всё время обратно,

Прогоняя коней по хребтам беспокойных времён.

Отражай белый свет, останавливай

в воздухе камень.

Как пружинит земля,  будто вздыбленные стремена.

Через брешь в голове до сих пор

фиолетовый дождь протекает

И сочится по радуге, чтоб не увяла она.

* * *

Доходя до прозрачности,

Воздух находит предел

Состояния, где ни спешить,

Ни теряться не надо.

Ты стоишь в ослепительной точке

Огромного сада:

Это света прибавилось

Или же сад поредел?

Доходя до прозрачности,

Речь опускает на дно

Прошлогоднюю траву,

И камни, и лодку, и остров.

Остаются такие слова,

За которые просто

Полюбить и простить,

Но остаться собой заодно.

И стоит небывалая синь

На земле, на реке.

И летит в измеренье другое

Последняя мошка.

Доходя до прозрачности,

Память оставит немножко.

Чтобы было смешно и свободно

Ходить налегке.

* * *

Как долго мы болеем, точно снег

Летит вовнутрь, не замечая кожи.

И на углях пугливой нашей дрожи

Он тает в нас и каплет из-под век.

И мы зовём, разинув в небо рты,

Кого-то, чтобы жить бесповоротней.

И в нас ещё так много пустоты.

И снег в неё летит, как в подворотню.

* * *

Как хорошо быть девушкой из Сибири.

Переселенье, ссылка,

а нам – домой.

У нас запасная жизнь, наши вехи шире,

Нам некогда жить разною ерундой.

Покуда доверие наше едва оттает,

И резко континентальный проснётся взгляд –

Какие-то люди были – и перестали,

Отчаялись, разлюбили, сменили стаи,

Уехали и вернулись уже назад.

А нам возвращаться всегда –

в самый центр мира,

где ось пролегла от космоса до ядра!

А прочее – командировочная квартира,

Непрочная и простудная, как ветра.

Мы сдержаны и тяжелы –

ничего, привычка

Молчать на морозе

бескрайние наши дни.

Сибирь, вековая песня, тоска и притча.

Мы ведьмы твои. Хранительницы твои.

* * *

Когда я поняла, что не умру –

Вот так, по-детски, от непониманья,

Как тлен растет внутри воспоминанья

И костенеет ночью на ветру,

Когда я поняла, что не умру,

В любви, поскольку в ней

одно бессмертье,

И ты летишь, как весточка в конверте,

Как свет к окошку к самому утру,

Когда я поняла, что не умру

От жара и кровопотока строчек,

О свой неровный спотыкаясь почерк,

Сшивая в строфы разную муру,

Когда я поняла, что не умру

В палате, отрезвляющей от рая,

И где звенит – по ком, не разбирая –

Не колокол, а швабра по ведру,

И со своим бессмертием вдвоём

Когда я поняла – и жизнь зависла, –

Нельзя сказать,

что мир прибавил смысла

В животворящем хаосе своём.

* * *

Мама поцеловала, отвела в детский садик:

играй с другими!

А эти другие растеряны, как и ты.

И воспитатель не так моё

                                    произносит имя

Режущим звуком с вышколенной высоты.

Мама, не вижу лица твоего овала,

Но, как луна, оно высветится ввечеру.

Мама, щека, куда ты поцеловала,

Меньше горит на ветру.

Бог целовал, с рук отпуская:

живи с другими!

(Шумно и душно в детском его саду.)

Он обещал: "Как день за своротком сгинет,

Так я за тобой приду."

Долго гляжу в окно, в его цвет чернильный.

Ты там смотри, не забудь меня  насовсем!

Твой поцелуй горит на щеке так сильно.

Я не пойму, зачем...

* * *

Молоком горьковатое слово запить,

Чтобы вдох был по-прежнему светел.

Глубина, на которой нельзя разлюбить,

Всё прощает, заметил?

Через медленный сад, где гудит чернозём,

А листва говорит еле слышно,

Мы идём, будто мы никогда не умрём,

Собирать перезрелую вишню.

Что делить нам с тобою на этой Земле?

Нам и так-то по темечку било:

Не остаться в гордыне, в обиде, во зле.

А иначе – зачем это было?...

* * *

Мёртвые голуби в дом не стучат.

Спящие пчёлы мёд не приносят.

Мы, вырастающие из девчат

В осень,

Двери откроем листву замести,

Мох пришептать и ворон убаюкать –

Я посчитаю им до десяти –

Ну-ка!

В этом краю заколдованных бед,

Женских, протяжных,

проветренных песен

Нету смертей и прозрения нет,

Хлеб на столе пресен.

Там, на другой половине Земли,

Смертные всадники бьются лучами.

Кажется, были мы вместе вначале,

Ну а потом не смогли...

Ну а потом, наконец, разошлось

Чёрное с белым, и прочие дали.

Как горячо мы других забывали!

Но в забытье не спалось...

Как бы не стать нам обратно людьми,

Чтобы любовь не просилась наружу!

Лёгкая дудочка, пчёл не буди,

Пусть засыхают их лёгкие души.

* * *

На бельевой верёвке за окном

Спят капли, пропустившие минуту,

Когда зима прошла сквозь этот дом,

А нас не разбудила почему-то.

И в этом сне мы долго не умрём.

Пусть мы не знаем, – мы и так не знали! –

Что происходит в воздухе сыром,

Пугливом, как забытый звук в рояле.

Лишь паучок скребёт у потолка,

Мы часть его пейзажа – ну и что же?

И выпускает спящая рука

Ключи от городка, куда мы вхожи.

И падают они сквозь ветхий пол,

И город исчезает постепенно.

И всё, что в нем томилось до сих пор,

Исчезло и растаяло, как пена.

И только снег очнулся и пошёл,

Сугробами пустыми громыхая.

Прости меня, что нам нехорошо.

Что жизнь длинна, как музыка плохая.

* * *

Ненастный свет. Прощёная вода.

Я между "навсегда" и "никогда".

Ты между смертью и её повтором.

На реверсе, на вечном колесе

Мы выживаем, кажется, не все.

...Я прилечу к тебе на самом скором –

На световом, – а он так невесом,

Что мне самой останется, как сон,

Не воплощаться, а висеть на грани,

На грани между вечным и живым,

Где Бог в окне смирен и недвижим,

Как подорожник, прикипевший к ране.

* * *

Нити светонакаливания.

Сонный Бог изнутри...

Поезда покаяния,

Фонари, фонари...

Ночь высокая, целая,

Даже целая мгла.

Я так много не сделала

Для тебя, а могла ...

Мы так много растратили

Слов, и жизней, и бед.

Я как будто сестра тебе,

А как будто и нет...

Как учиться прощению

И не жить правотой,

Раз имеет значение

Только свет пролитой?

Только вещая вкрадчивость.

Только боль про тебя.

Только взгляд – оборачиваясь.

Только жест – уходя...

* * *

Пролетая над жизнью,

успей рассмотреть,

Как она уязвима.

Ты-то думал, что самое главное – смерть,

Будто ей, словно ластиком,

можно стереть

Всё, что живо и зримо.

Ты-то думал, что главное – то, что грубей.

Проигравшись вчистую

В ненадёжной игре меж идей и рублей,

Ты как будто в беспечных стрелял голубей,

В их ненужность пустую.

Но от слабых людей станут сильными те,

Кто в защиту им призван. –

Так с ребенком в опасной бредя темноте,

Ты бесстрашен, как призрак. –

Ты несёшь мотылька в нерушимом огне,

Будто всадник бессмертный на вещем коне,

Потому что любовь – одержимость.

Потому что я верила в то, чего нет:

В невесомую жизнь и спасательный свет.

И скажи мне, что я не ошиблась...

* * *

Протяжное сплетение корней,

Ветвей, и проводов, и рек, и бродов.

Я в бронхи мира вплетена, верней –

Я воздух в их подземных переходах.

Ещё не жизнь, а только кровоток.

Ещё не плод, но музыка над садом.

Услышь, как распускается листок,

Заранее пронизан листопадом!

Скрипиным вздохом, выпавшим из рук,

Замри в огромном небе и не сетуй:

Вот-вот смычок в тебя проденет звук

И понесёт на ниточке по свету.

* * *

Руки в муке измазаны,

В солнце и чешуе.

Лето парит, не сказанное,

В выжженной тишине.

Каплет, как мякоть дынная,

Солнце и плечи жжёт.

И, бесконечно длинная,

Жизнь не торопит счёт.

Ты не спугни, пожалуйста,

Этот слепящий кадр –

Лето, второе августа,

Жаркое, как пожар,

Небо, водой объятое,

Волны, ребячий визг,

Эта вода крылатая

С чайками вместо брызг.

Крылышка стрекозиного

Призрачный божий глаз,

Дай нам для счастья зимнего

То, чего нету в нас. –

Не уготовь из жалости

Вечного лета, нет, –

Выучи благодарности

И отпусти на свет.

* * *

Хорошо

гореть

бессонницей молодой,

Когда понял всё, 

не вопрошая дважды.

Боже, я не могу

напиться твоей водой.

После крови твоей

вода не сбивает жажды.

Хорошо

притихшей скрипкой

дышать в чехле

за твоим плечом,

от жизни тебя врачуя.

Боже, я не могу

вкусить твой горючий хлеб.

После плоти твоей

я вкуса его не чую.

Хорошо

в прихожей тёмной

на ржавый гвоздь,

чтобы болью в лоб

убить и цвета, и звуки.

Боже, я твоих слов

больше не слышу сквозь.

Только руки твои

слышу я,

только руки...