Елена Добровенская

Елена Добровенская

Четвёртое измерение № 22 (550) от 1 августа 2021 года

Хорошо темперированный клавир

День поэзии

 

День поэзии полон неправильных слов,

Скулы слов расцарапаны, жжётся в груди.

Дует ветер, а может − дудит Крысолов,

Тот, что с дудкой идёт, как всегда впереди.

 

День поэзии полон носков и носок,

И солёной воды, той, что наискосок

По щеке побежала, ища океан,

И упала в тяжёлый гранёный стакан.

 

День поэзии полон чулков и чулок

И закрытых в чулане глухом беглых строк.

Гулок звук. Он поспел, и ему всё равно:

Не сорвут, упадёт спелой каплей на дно.

 

А в чулане бездонном − носки да чулки,

Да какие-то люди читают стихи.

И не деться, не спрятаться больше от строк,

От прохожих, чужих, от чулков и чулок…

 

Жирафёнок

 

Ужасное время, ужасные вести,

у нас только песни,

У них только штрафы,

Но вдруг понимаешь,

Что в мире, хоть тресни,

Ещё продолжают рождаться жирафы.

 

Да здравствуют длинные шеи,

Глаза удивлённые,

Да здравствует шелест

Предутренних звёзд.

Да здравствуют пятна!

Сказать мне приятно:

Я просто балдею,

Какой замечательный хвост!

 

Неотправленное письмо к Тео

 

Я писал сто тысяч красок земли,

Небо, доходящее до предела.

Тео, мы ведь рядом с тобою шли.

Горный мел нам брат. Трудно жить без мела.

 

Разбежаться в стоптанных башмаках,

Прыгнуть в небо, прямо в нутро заката,

Позабыть про липкий ползучий страх.

Горный мел мне брат. Трудно жить без брата.

 

Защити меня, я пока что жив.

Брезгует, как видно, и смерть-старуха.

Знаешь, Тео, видел вчера во ржи –

У Земли отрезано тоже ухо.

 

День солёной кровью пропах, вот жуть!

Он не то, что, Тео, слегка подсолен…

И осталось только, за что держусь:

Ты и краски, солнышко и подсолнух.

 

Тут нужна ведь смелость, а я – не смел,

В теле закипели морские воды.

Только знаешь, Тео, твой горный мел

Подарил не дни – подарил мне годы.

 

Защити меня, я пока дышу,

Только надоело скупое тело.

Ты прости, что так невпопад пишу,

Это попрощаться хотел я, Тео.

 

Площадь

 

Лицо просторное, лицо – аэродром,

С которого взлетают самолёты.

Лицо квадратное, в котором мы живём,

Жужжащий улей, где созрели соты.

 

Лицо, где нет в помине подлецов,

В котором проступает ясно площадь.

Просторное, прощальное лицо,

Берёезовая тающая роща.

 

Лошадка-память, я ведь не герой,

Лошадка-память, я ведь не безликий.

И где-то далеко тридцать седьмой,

И на руках – не кровь – сок земляники.

 

Чайка

 

Много хлеба, немного лука, взгляд горячий, к нему − чеснок,

Горький запах сырого звука, честный взгляд, да бараний бок,

Горы греют, грохочет море, горе спряталось наконец,

Чача любящим смотрит взором, так глядит на дитя отец.

 

Так и надо всю жизнь прощаться − с чачей, с морем и с чесноком,

Незнакомка кричит: «Я − чайка!» − и от этого в горле ком,

 − Жизнь сюжетна, − пишу в тетради. Чайка падает на песок.

Подниму её Бога ради есть баранину и чеснок,

 

Потому что на белом свете, даже если сойдёшь с ума,

Все живущие − просто дети, эта чайка − и я сама,

Потому что вздыхает чача, и никто не придёт назад,

Потому что я вижу часто чей-то любящий с неба взгляд.

 

Кларнет

 

Говорил мой дедушка: «Миру − мир!»,

Прижимая кларнет, как частичку Бога.

Хорошо темперированный клавир.

Плохо темперированная эпоха.

 

В ней играл мой дедушка. Жил, посмев

Превратиться в музыку. Он любил солянку.

Он рассказывал, как крылатый лев

На спине катает венецианку,

 

Как безногий дяденька-инвалид

Вдруг исчез, сначала добыв победу,

И о том, как солнце внутри болит,

Подчиняясь старенькому кларнету.

 

Язык козы

 

Ты закруглись, как радуга и езжай в Китай,

Будь, как вода, и в круглом − круглым-кругла.

Слишком холодным выдался этот май,

Слишком привычной кажется эта мгла.

 

Тут не поможет пенье парадных роз,

Время сгустилось в точки из птичьих стай.

Ну а в Китае время летучих коз.

Там Лао-Цзы так мягок. Езжай в Китай!

 

Может, в Китае освоишь язык козы?

Будет свежо от майских горячих гроз?

Ну и во всяком случае, Лао-Цзы,

Лёгкий и круглый, летит среди этих коз.

 

Ледоход

 

А весна уходила за горизонт

И стреляли грозы по городам,

Будто пьяный вдрызг старый гарнизон

Наугад из пушек по нам, по нам...

 

Мы боимся с детства дырявых шкур,

Мы так долго слушались наших мам.

На дыбы встающий попёр Амур,

И, прорвав преграду, упал к ногам.

 

Тот, кто знает древний Амур - поймёт,

Унесёт он − точно − ненужный хлам.

Ох, и грозен ты, наш амурский лёд!

И звучит негромкое: аз воздам!

 

Бомба

 

Пёс с улыбкою бульдожьей

Тихо писает в кусты.

Кто там шепчет: «Боже! Боже!

Для чего оставил ты,

 

Для чего меня оставил?»

Свет выносят со двора...

Против жизни, против правил

Начинается игра.

 

Что там? Снова похоронка,

Или с неба голоса?

Во дворе одна воронка

Для хозяина и пса.

 

Пионер

 

В галстуке мальчик, другим пример,

Галстук не алый, но где-то чуть-чуть пунцов,

Мне показалось, всё-таки пионер,

Переместился из времени, где юнцов

Звонкие слышались голоса,

И непременно в общий вливались хор.

Их, говорят, на Землю отправили на пленэр,

Вот они и стараются до сих пор.

Вот посмотрите − в небе висят глаза,

Вот посмотрите − след, самолёт упал,

Вот посмотрите − алые паруса,

Вот − автозак, а вот − ожиданья зал,

Вот и рисуют мальчики этот свет,

Вот и слышны их детские голоса,

Нарисовали много они ракет.

Мальчик шагнёт и крикнет: «Я сам! Я сам!»

 

Неверморю

 

Неудобное время, как крошка в ботинке,

Нет, как камешек острый, невидимый глазу.

 − Nevermore, − прошепчу я своей половинке,

Той, которую я не видала ни разу.

 

 − Nevermore, − прошепчу я Эгейскому морю,

Чешуёй многоцветною переливаясь.

 − Что ты делаешь? − спросят, а я неверморю,

Неудобное время... а ножка − живая.

 

И врезается камешек острый, зараза,

И лопочет весна свои вечные сказки.

И какой-то там вирус, невидимый глазу

Заставляет на ноги натягивать маски.

 

Ветреный день

 

Человетер с ветерьером тихо писали за сквером,

Хи-хи-хи, да ха-ха-ха, а это были облака!

И грозила им старушка выразительной клюкой,

И дождю кричала в ушко: «Ишь ты, ветреный какой!»

 

Как свет

 

Уйду легко от бед и от побед,

Превозмогая раннюю зевоту,

Счастливая, отправлюсь на работу,

Когда меня ты выключишь, как свет.

 

Да, знаю, не сейчас, скажи, когда?

Вот хорошо бы, если б было лето!

И чтобы от мерцающего света

Амурская светилась бы вода.

 

Не растворюсь в жужжанье лёгких пчёл,

Не стану ни травой и ни трамваем,

Смотри, смотри, какая я живая,

И как поёт насмешливый глагол!

 

Щегол и только! Отодвинув тьму,

Поёт о чём? О том, что смерти нет.

Когда меня ты выключишь, как свет,

Мне кажется, узнаю, почему!

 

Кто?

 

Бедный мой Басё, ты всегда босой,

Ты в любых стихах непременно бос,

Не японский бог твой, слегка косой,

А сквозь марлю дня проступает Босх.

 

Но, возможно, всё же глаза мне врут?

И, возможно, всё-таки это Бог?

Кто лягушкой прыгнул в твой старый пруд,

Родниковым всплеском отметив слог?

 

Кто стоит за буквами в феврале,

Брат мой, знаешь, как я тебя люблю?

Ничего, что холодно на земле,

Я, Басё, ботинки тебе куплю.