День поэзии
День поэзии полон неправильных слов,
Скулы слов расцарапаны, жжётся в груди.
Дует ветер, а может − дудит Крысолов,
Тот, что с дудкой идёт, как всегда впереди.
День поэзии полон носков и носок,
И солёной воды, той, что наискосок
По щеке побежала, ища океан,
И упала в тяжёлый гранёный стакан.
День поэзии полон чулков и чулок
И закрытых в чулане глухом беглых строк.
Гулок звук. Он поспел, и ему всё равно:
Не сорвут, упадёт спелой каплей на дно.
А в чулане бездонном − носки да чулки,
Да какие-то люди читают стихи.
И не деться, не спрятаться больше от строк,
От прохожих, чужих, от чулков и чулок…
Жирафёнок
Ужасное время, ужасные вести,
у нас только песни,
У них только штрафы,
Но вдруг понимаешь,
Что в мире, хоть тресни,
Ещё продолжают рождаться жирафы.
Да здравствуют длинные шеи,
Глаза удивлённые,
Да здравствует шелест
Предутренних звёзд.
Да здравствуют пятна!
Сказать мне приятно:
Я просто балдею,
Какой замечательный хвост!
Неотправленное письмо к Тео
Я писал сто тысяч красок земли,
Небо, доходящее до предела.
Тео, мы ведь рядом с тобою шли.
Горный мел нам брат. Трудно жить без мела.
Разбежаться в стоптанных башмаках,
Прыгнуть в небо, прямо в нутро заката,
Позабыть про липкий ползучий страх.
Горный мел мне брат. Трудно жить без брата.
Защити меня, я пока что жив.
Брезгует, как видно, и смерть-старуха.
Знаешь, Тео, видел вчера во ржи –
У Земли отрезано тоже ухо.
День солёной кровью пропах, вот жуть!
Он не то, что, Тео, слегка подсолен…
И осталось только, за что держусь:
Ты и краски, солнышко и подсолнух.
Тут нужна ведь смелость, а я – не смел,
В теле закипели морские воды.
Только знаешь, Тео, твой горный мел
Подарил не дни – подарил мне годы.
Защити меня, я пока дышу,
Только надоело скупое тело.
Ты прости, что так невпопад пишу,
Это попрощаться хотел я, Тео.
Площадь
Лицо просторное, лицо – аэродром,
С которого взлетают самолёты.
Лицо квадратное, в котором мы живём,
Жужжащий улей, где созрели соты.
Лицо, где нет в помине подлецов,
В котором проступает ясно площадь.
Просторное, прощальное лицо,
Берёезовая тающая роща.
Лошадка-память, я ведь не герой,
Лошадка-память, я ведь не безликий.
И где-то далеко тридцать седьмой,
И на руках – не кровь – сок земляники.
Чайка
Много хлеба, немного лука, взгляд горячий, к нему − чеснок,
Горький запах сырого звука, честный взгляд, да бараний бок,
Горы греют, грохочет море, горе спряталось наконец,
Чача любящим смотрит взором, так глядит на дитя отец.
Так и надо всю жизнь прощаться − с чачей, с морем и с чесноком,
Незнакомка кричит: «Я − чайка!» − и от этого в горле ком,
− Жизнь сюжетна, − пишу в тетради. Чайка падает на песок.
Подниму её Бога ради есть баранину и чеснок,
Потому что на белом свете, даже если сойдёшь с ума,
Все живущие − просто дети, эта чайка − и я сама,
Потому что вздыхает чача, и никто не придёт назад,
Потому что я вижу часто чей-то любящий с неба взгляд.
Кларнет
Говорил мой дедушка: «Миру − мир!»,
Прижимая кларнет, как частичку Бога.
Хорошо темперированный клавир.
Плохо темперированная эпоха.
В ней играл мой дедушка. Жил, посмев
Превратиться в музыку. Он любил солянку.
Он рассказывал, как крылатый лев
На спине катает венецианку,
Как безногий дяденька-инвалид
Вдруг исчез, сначала добыв победу,
И о том, как солнце внутри болит,
Подчиняясь старенькому кларнету.
Язык козы
Ты закруглись, как радуга и езжай в Китай,
Будь, как вода, и в круглом − круглым-кругла.
Слишком холодным выдался этот май,
Слишком привычной кажется эта мгла.
Тут не поможет пенье парадных роз,
Время сгустилось в точки из птичьих стай.
Ну а в Китае время летучих коз.
Там Лао-Цзы так мягок. Езжай в Китай!
Может, в Китае освоишь язык козы?
Будет свежо от майских горячих гроз?
Ну и во всяком случае, Лао-Цзы,
Лёгкий и круглый, летит среди этих коз.
Ледоход
А весна уходила за горизонт
И стреляли грозы по городам,
Будто пьяный вдрызг старый гарнизон
Наугад из пушек по нам, по нам...
Мы боимся с детства дырявых шкур,
Мы так долго слушались наших мам.
На дыбы встающий попёр Амур,
И, прорвав преграду, упал к ногам.
Тот, кто знает древний Амур - поймёт,
Унесёт он − точно − ненужный хлам.
Ох, и грозен ты, наш амурский лёд!
И звучит негромкое: аз воздам!
Бомба
Пёс с улыбкою бульдожьей
Тихо писает в кусты.
Кто там шепчет: «Боже! Боже!
Для чего оставил ты,
Для чего меня оставил?»
Свет выносят со двора...
Против жизни, против правил
Начинается игра.
Что там? Снова похоронка,
Или с неба голоса?
Во дворе одна воронка
Для хозяина и пса.
Пионер
В галстуке мальчик, другим пример,
Галстук не алый, но где-то чуть-чуть пунцов,
Мне показалось, всё-таки пионер,
Переместился из времени, где юнцов
Звонкие слышались голоса,
И непременно в общий вливались хор.
Их, говорят, на Землю отправили на пленэр,
Вот они и стараются до сих пор.
Вот посмотрите − в небе висят глаза,
Вот посмотрите − след, самолёт упал,
Вот посмотрите − алые паруса,
Вот − автозак, а вот − ожиданья зал,
Вот и рисуют мальчики этот свет,
Вот и слышны их детские голоса,
Нарисовали много они ракет.
Мальчик шагнёт и крикнет: «Я сам! Я сам!»
Неверморю
Неудобное время, как крошка в ботинке,
Нет, как камешек острый, невидимый глазу.
− Nevermore, − прошепчу я своей половинке,
Той, которую я не видала ни разу.
− Nevermore, − прошепчу я Эгейскому морю,
Чешуёй многоцветною переливаясь.
− Что ты делаешь? − спросят, а я неверморю,
Неудобное время... а ножка − живая.
И врезается камешек острый, зараза,
И лопочет весна свои вечные сказки.
И какой-то там вирус, невидимый глазу
Заставляет на ноги натягивать маски.
Ветреный день
Человетер с ветерьером тихо писали за сквером,
Хи-хи-хи, да ха-ха-ха, а это были облака!
И грозила им старушка выразительной клюкой,
И дождю кричала в ушко: «Ишь ты, ветреный какой!»
Как свет
Уйду легко от бед и от побед,
Превозмогая раннюю зевоту,
Счастливая, отправлюсь на работу,
Когда меня ты выключишь, как свет.
Да, знаю, не сейчас, скажи, когда?
Вот хорошо бы, если б было лето!
И чтобы от мерцающего света
Амурская светилась бы вода.
Не растворюсь в жужжанье лёгких пчёл,
Не стану ни травой и ни трамваем,
Смотри, смотри, какая я живая,
И как поёт насмешливый глагол!
Щегол и только! Отодвинув тьму,
Поёт о чём? О том, что смерти нет.
Когда меня ты выключишь, как свет,
Мне кажется, узнаю, почему!
Кто?
Бедный мой Басё, ты всегда босой,
Ты в любых стихах непременно бос,
Не японский бог твой, слегка косой,
А сквозь марлю дня проступает Босх.
Но, возможно, всё же глаза мне врут?
И, возможно, всё-таки это Бог?
Кто лягушкой прыгнул в твой старый пруд,
Родниковым всплеском отметив слог?
Кто стоит за буквами в феврале,
Брат мой, знаешь, как я тебя люблю?
Ничего, что холодно на земле,
Я, Басё, ботинки тебе куплю.
© Елена Добровенская, 2021.
© 45-я параллель, 2021.