* * *
Вечерней электричкой обратно в Подмосковье,
По внешности – столичный, а по душе – посконный,
Колючий, домотканый, привязанный к осине,
Дрожащей возле бани от неизбывной сини,
Обрушившейся с неба на дедову деревню –
Ещё нигде я не был, и дед ещё не древний;
И живы все соседи, и родственники рядом,
Ведь смерти нет на свете; и карамель – награда
За помощь, от которой есть прок ли – я не знаю;
И высятся, как горы, стога, что дед сметает,
Стоят заговорённо, как дед – прямой и строгий;
Я – маленький ребёнок, а впереди – дороги…
* * *
Вот скажи, к чему мне Москва?
Бросить всё, вернуться домой.
Там, в селе – под утро роса,
И туман встаёт над рекой;
Там по осени – журавли,
И грачи за плугом – весной;
Подымается из земли
Рожь зелёной сплошной стеной,
Там во ржи заблудился «Дон»;
Там скотина бредёт на луг,
И пугает коров кнутом
Однорукий с войны пастух;
Там на ферму народ спешит,
Там старинный гудит завод,
И стране моей жить да жить:
Там идёт мне десятый год…
…Верю я, однажды умру,
Бог не будет строгим судьёй –
Однорукий с войны пастух
Отведёт бродягу домой…
* * *
Горькие травы в бокале моём –
Как их прекрасен яд!
Дарят видения: горы и дом.
Девушка рвёт виноград,
Песню поёт, улыбается мне,
Тонкою машет рукой.
Пёс у калитки, цветок на окне:
Странник вернулся домой.
Горькие травы! Каменных плит
Вы мне сейчас тяжелей:
Девушка в доме, но дом тот закрыт.
Мне до скончания дней
Не развернуть предначертанных троп,
И не вернуться назад…
Горькие травы расскажут мне, что
Девушка рвёт виноград…
Югорское
Говорят, было так всегда:
Над землёй здесь царит вода.
Справа, слева – сплошная топь,
Где-то в центре – крадётся Обь.
Десять тысяч её проток
Заплетает мансийский бог,
И, на семь поделив частей,
Одаряет своих людей.
Только я ему не родня,
Ждут другие пути меня.
Хоть не так уж мой долог век,
Я – своей реки человек.
У неё и прозванья нет,
И на карте невзрачен след,
Но она-то меня несёт
От заката и на восход,
И с любой стороны земной
Возвращает меня домой,
Не к могучим богам чужим –
К незатейливым домовым.
* * *
В Ханты-Мансийске белые ночи.
Делай, что хочешь; думай, что хочешь:
Белые ночи (хоть и не Питер) –
Лучшие в мире, сами смотрите.
Белые ночи в этих широтах –
Северной песни тихая нота.
Белые ночи, белое небо –
Белого края белая небыль.
Белые ночи в Ханты-Мансийске.
Синие буквы в белой записке,
Белого танца синие взгляды;
Белые ночи – значит, так надо.
Значит, так нужно; значит, так важно.
Белый, как ночь, журавлик бумажный:
Для синеглазой на краю света
Синие строки с белым приветом.
* * *
Рассыпают хрусталь апрели
Перезвончатою капелью;
Нечитаемым нонпарелем
Всё рифмуют «люблю» и «верю»…
Отвечают стихам июли
Пыльным гамом спешащих улиц;
И читается в этом гуле:
«Мы служить любви присягнули…»
Октябри увяданья силой
Превращают дары в немилость;
Шепчут тихо в тумане стылом:
«Мы любовь не раз хоронили…»
* * *
Танцуй, Саламандра, раз уж сгореть
В огне тебе не дано.
Пряха слепая по имени Смерть
Крутит веретено.
Пряха слепая, но пальцы верны,
Не дрогнет её рука.
Взвизгнув, затихнет голос струны,
Не спетой станет строка.
Рухнет на землю уснувший певец,
Взамен не придёт другой.
Пламя костра – терновый венец –
Дальше нести одной.
Танцуй, Саламандра! Слепая следит,
И взгляд у неё остёр.
Пеплом горячим рассыплешься ты,
Едва догорит костёр…
* * *
Этот полдень был явно холодным.
Бабье лето – не лето совсем.
Вы дрожали в прозрачно-неплотном
Платье цвета «грущу по весне».
А вокруг все куда-то спешили.
Ветер листья с деревьев срывал.
Вы стояли на площади… Или,
Вы спешили, а город стоял!
Вы спешили за солнца лучами,
За сбежавшим из дома теплом,
В этом платье – нелепом, отчаянном,
Цвета грусти, подёрнутой льдом.
Вы спешили, назло и не вместе:
«Поднажать, торопиться, а то…»
Ну а город – топтался на месте
В своём сером дерюжном пальто...
* * *
Я приду в этот дом, в это сад:
По весне, когда вишня в цвету,
Или позже, когда листопад
И дожди моросят, моросят –
В этот сад, в этот дом я приду.
Я скажу старику у ворот:
Я сюда шёл не годы – века,
Но вели все дороги вперёд.
Та, что в доме, она меня ждёт? –
У ворот я спрошу старика.
Мягкий свет загорится в окне.
Я застыну в тревоге. Да? Нет?
И уже наяву, не во сне
Улыбнётся любимая мне
Из окна, где горит мягкий свет.
* * *
…И вновь понимаю напрасность попыток:
«Чужая! Чужая!» – что толку от крика,
Ведь даже услышав – слегка улыбнётся.
Но разум уж дрогнул под мощью эмоций,
И флаг белый поднял. И логика пала,
И снова кричу, только крика мне мало:
Сигналом о бедствии – рваные строки.
Когда зацветает заря на востоке,
И город гудеть начинает сильнее,
Сквозь гул все же слышатся редкие трели:
Случайная птица, отбившись от стаи,
За мною о ней в унисон повторяет…
* * *
Идёт ребёнок с душою чистой,
Он собирает искусных красок
Хитросплетенье на падших листьях,
Но сохранить их, увы, не властен.
Листок на ветке, на тонкой жиле
За жизнь цепляюсь, попеременно:
То по привычке, то что есть силы,
Хоть точно знаю, что будет время –
Листом осенним, не удержавшись,
Сорвусь с Земли я, и буду падать,
И Бог-ребёнок поймает в пальцы,
И в книгу вложит меня на память.
© Евгений Курочкин, 2020–2023.
© 45-я параллель, 2023.