* * *
Бёдра твои, как лилии, груди твои, как хлеб,
В ласковом изобилии свет от любви ослеп.
Пламя желанья белое плоть обожгло уже,
Как же, целуя тело, я не прикоснусь к душе?
* * *
Странный дар, мой друг заклятый
Меры носит золотые.
За бессонницу расплатой
Не грозят слова простые.
В хрупком мире только вещи
И дела имеют цену.
Что молчишь, двойник мой вещий,
И какую просишь мену.
Боль небесного глагола,
Что прозреньем обратится
Ощутить душою голой
Мне сегодня не случится.
Но печаль моя стекает
В чашу внутреннего храма,
В свете солнечном сверкает
Тощий гвоздь, пустая рама.
* * *
Плывёшь, как щепка, по течению,
Один, но кажется порой,
Что всё возможно, лишь прощению
Немного сердце приоткрой.
Страданий райское преддверие
Едва ли можно пропустить,
Но как себе своё неверие
И страх небытия простить?
Пороги, подать подорожная,
Река впадёт в небесный свет,
Мне весть шепнула невозможная,
Что вечен я, а смерти нет.
* * *
Тоской не стоит счастья искушать,
Смотри на свет, покуда он неярок,
Легко холодной осенью дышать,
Глубокий вздох встречая, как подарок.
Усталой жизнью грех пренебрегать,
Размытый сохрани её набросок,
Когда-нибудь ты будешь вспоминать
Ненастный день, как рая отголосок.
Спасут, когда не станет ничего,
Когда душе подняться не под силу,
Тебя листвы увядшей волшебство
И влажные железные перила.
Их тайна зазвучит, тебе слышна,
Звучаньем этим целый мир измеришь,
Раздастся голос:
– Дальше тишина.
А ты, его расслышав, не поверишь.
* * *
Вы знаете букву боль? Пожалуйста, не ищите
Живущую в пальцах рук, на кончике языка.
В неведомых письменах, в кириллице и санскрите
Её ни один знаток ещё не нашел пока.
Не выговорить, не спеть, и не написать тем паче,
На белом она белей, чем линия сжатых губ,
И я повторяю:
– Нет. Она ничего не значит,
Она – безобразный бред, а ты не настолько глуп.
И вновь не могу забыть недолгое и живое
Слепящее правотой сияние в тишине,
Когда, доводя до слёз, мерещилась в каждом слове,
И счастьем светясь моим, она улыбнулась мне.
* * *
Таксист Харон катает через Лету
По тёмному и узкому мосту,
Пусть нет сюда пути земному свету,
Соседний берег виден за версту.
Там смерть кипит, всю ночь открыты бары,
Музеи, рестораны, бутики,
А тени разбиваются на пары,
Слоняются и стонут от тоски.
Всё точно так же, как при жизни прежней,
И мост загробный, как любой другой,
Здесь не бывать ни страху, ни надежде,
А над водой дымочек голубой.
Мы все впервые в сумрачной долине,
Ты трогаешь костлявое плечо:
– Остановите здесь, посередине.
Выходишь, чтоб живым побыть ещё.
* * *
Лес последние прячет грибы,
Тихо дышит туман, оседая,
Тяжело, словно пряжа седая,
К небу тянется дым из трубы.
Тишина подбирает слова,
Оставляя желанья покою.
В полумраке, питаясь тоскою,
Жизнью скошенной пахнет трава.
* * *
Овладею тобой, как сокровищем в тёмной пещере,
Ремеслом и искусством, которым я с детства влеком,
Как умением жить, доверяя и следуя вере,
Как наукой запретной, как тайною, как языком.
Овладею тобой, чтобы стать неразумным и смелым,
Раскалив и расплавив, творение перекую,
И пускай не могу совладать даже с собственным телом,
Я смогу приласкать беззащитную душу твою.
* * *
Одари меня пасмурным севером,
Что к чужим беспощаден и строг,
Где гремучим раскинулась веером
Паутина железных дорог,
Где невольные души обламывал
О колючие вышки ГУЛаг
Преисподнею правдой Шаламова,
Непреклонной отметкою «враг».
Где колышется в небе сияние,
Где шаманская стонет тайга,
Где, не веря в своё достояние,
Не ступает людская нога.
Где в поход молодые да ранние
За своею ходили мечтой,
Где светило встаёт на окраине,
Зажигая огонь золотой,
Где смеются и каются искренне,
Где горбы безымянных могил,
Чтоб застыл, причастившийся истине,
О которой читать не любил.
* * *
То, что люди зовут запустением,
Расцвело паутинкой в углу,
Я считал свою душу растением,
Уходящим корнями во мглу.
В сонный радостный сумрак дородовый,
В золотистый плаценты желток,
Где гудит над уютными водами
Красным смерчем живой кровоток.
И в таком же углу неухоженном
На сторонний придирчивый взгляд,
Мы растём, точно в коконе кожаном,
И на нас наши предки глядят.
Там легко, ненавязчиво дышится,
И оттуда, как будто во сне,
Вырастает душа и колышется,
С древней чащей лесной наравне.
Чахнет тело, и всё рассыпается,
Одинокие тают следы,
Лишь душа в свой покой поднимается,
И на землю роняет плоды.
* * *
Счастье есть. Есть неверие и тоска,
Есть печаль и ненужный смех,
А у жизни опять не нашлось куска,
Чтоб хватило его на всех.
Есть свобода и рабство, и чудо есть,
Что не видим порой в упор,
Есть и ужас, и горе, и ложь и месть,
Вечно юная до сих пор.
Есть деревни, поселки и города,
Это верно, как дважды два,
Время есть, текущее, как вода,
Что мои поглотит слова.
Тот, кто партию начал, не гасит свет,
И за пешку отдаст ферзя,
Есть любовь и прощенье, а смерти нет,
Позабыть ни о чём нельзя.
* * *
Всё, что нами полностью владело
В смертный час не стоит и гроша,
Знаешь ты одна, как дышит тело,
Тоненькая дудочка, душа.
Если не сыграешь ноты вечной,
Я хочу, предчувствуя её,
Знать, что хрупкой музыки беспечной
Стоило дыхание моё.
* * *
Когда боишься умереть, умри,
И ничего плохого не случится,
Во мгле чуть ярче вспыхнут фонари,
Твоя душа, что телом не теснится,
Легко взлетит, не тронув провода,
И чокнутый бродяга засмеётся
И хрипло скажет:
– Это ветер…да…
Хоть листик не один не шелохнётся.
* * *
Ты вышел, целый дом уснул,
И в дрёму погрузились плавно
И стол и твой любимый стул,
Где ты сидел ещё недавно.
Нет надоевших рук и глаз,
Все тени собирая скопом,
Так, видно, выглядел без нас
Застывший мир перед потопом.
По очертанию лица
Не видно, лишь светлеет что-то,
Прости, жилище беглеца,
Пристанище бедняги Лота.
Весь свет погибелью объят,
Но на местах остались вещи,
В золе тысячелетий спят,
И видят сон простой и вещий.
Под скрип касаются земли
Усталого ковчега сходни,
Но быть по-твоему вели,
Преображение Господне!
Ведь шепчет нам благая весть,
Что вслед за ужасом и плачем
Всё станет так, как было здесь,
А мы увидим всё иначе.
* * *
Ирине Евса с благодарностью
Ты чего-то от жизни хотел, добился,
Но, едва твой приятель откроет рот,
Сразу ясно, что перед тобой – убийца,
Нет, скорей, не убийца, наоборот.
Ведь на ямбы с тропами не похоже
Ничего из того, что он говорит,
Но впивается строчка тебе под кожу,
И горит, горит...
Ты в пустыне, в бараке, на поле боя,
Рядом сотни невидимых рук и глаз,
В этой маленькой комнате здесь с тобою
Ясно всё, как и с прочими здесь, сейчас.
Это ты сам себя называл поэтом
В бесконечном ворохе рифм и строф
Разбирался, и мог бы поклясться в этом,
А теперь готов?
Сколько было отточенных и отлитых?
Их тасуя, давно потерял им счет,
А от этих вот, детских, из глаз открытых
По щекам, обжигая, душа течет.
Ты застыл, как будто свидетель чуда,
И сосед трясет тебя за плечо,
Ну, когда ж этот чтец замолчит, паскуда?
Так нельзя. Невозможно. Прочти ещё.
© Григорий Хубулава, 2017.
© 45 параллель, 2017.