Никто
Мне сорок шесть. По жизни я – Никто.
Стою в пивной, со мною хрен в пальто.
Ещё два чела мутного разлива.
Одна тарань, четыре кружки пива.
Двум челам ночью был фартовый знак,
Зовут на дело, знают, что верняк.
А мне плевать на их блатные знаки
Мне хоть на брюхе, только б до Итаки.
Я столько шёл, по ходу столько видел!
Врагов при власти и друзей в Аиде.
Отмазался от смерти, на потом,
Не раньше, чем вернусь обратно в дом.
Тут хрен в пальто сказал: плохое дело,
Совсем моя подруга озвиздела,
У ней же хахали... Такая фря!
Пока не трону. Я подумал – зря.
И посредине этого рассказа
Подходит к нам громадный, одноглазый,
Не человек – чудовище, как есть –
Гора горою, под рубахой – шерсть.
Печаль по кружкам, говорит, разлита
На четверых. Я вижу: два бандита,
Угрюмый хрен в коричневом пальто.
Тебя не знаю. Как зовут? – Никто!
Никто – ответил я – стою, не прячусь,
Пусть Полифем ты, люди много злей.
Не брезгуй, выпей с нами за удачу
И, усмехнувшись, он кивнул – налей!
Налил сполна, слежу за монстром в оба.
(Махнул тому, в пальто, не трогать нож) ...
А сам решил – циклоп, твоя утроба
Прочна, как жбан, но нас не перепьёшь...
..............................................................
Поймай меня, попробуй. Я – Никто.
Разоблачи по стёршимся приметам.
Я уношусь на угнанном авто
Сквозь километры мглистого рассвета.
В порту Эгейском люди подсобят.
Я волен, хоть и спаян с остальными.
Как хорошо, что не сложилось имя,
(Иначе вовсе не найти себя).
Когда вернусь, тогда придёт само
Спокойствие – забуду штормы, драки,
Богов, полубогов, героев, мо...
Нет... как забудешь море на Итаке?!
Му-му
Станет ясно – запнёшься, немея,
а пока можешь врать – говори.
Посмотри: вот – ни бе и ни ме я,
хы... аым... временами – ыи...
К ночи ясность возьмёт и потащит,
те слова, что сказал – на убой
в подсознание, в комнату-ящик,
чёрный ящик для встречи с собой.
Как же? в замкнутом наглухо слове
всё живое навроде зека?
Не с того ли Тарковский в «Рублёве»
скомороха лишил языка?
Человек, что большая собака,
но собака так много не пьёт.
А на утро – под мусорным баком
целый эпос в надтреснутом – ёпт!
Сдохнет речь, не захочется гавкать,
в пустоте протрезвеют мозги
и прочтёшь с отвращением Кафку:
обля... родя... усседи... гыги...
Оборотень счастья
успешный малый, (посетивший зону),
недавно лошадь приобрёл к сезону.
погарцевал с любовницей на бис,
прошло два дня – и ноги отнялись.
одна мадам купила шубу Прада
и стала с этих пор себе не рада.
убила ночью мужа и детей
(народ о том узнал из новостей).
родился слух, случившемуся в такт,
мол, существует некий артефакт:
роскошнее, чем Гага на плакатах –
вещь-перевёртыш только для богатых.
не проездной, не куртка с кучей молний,
не в офисной кафешке бутерброд,
но эта вещь желание исполнит,
а, исполняя, – суть перевернёт.
хотел комфорта – подаются пытки,
хотел блистать – пожалуйте в дерьмо
всё что угодно, с горочкой, в избытке,
в цветной обёртке, с золотым клеймом.
(гордыне жмёт ошейник из железа,
глаз выбит, порван рот и нос отрезан.
она в крови, в алмазах и в мехах,
а весь рассказ мой мерзостью пропах)...
Кракен
побиралась в метро в одежде монашки
исчезла на год, появилась с коляской.
что в башке у неё, какие букашки –
хочешь, придумай драму, а хочешь – сказку.
что открыто: образы, символы, знаки
толкователей нет, но многие судьи
а во тьме свернул свои щупальца кракен
в герметично закрытом для всех сосуде.
мелкий кракен на воле разбухнет в монстра
словно китайское полотенце в ванной.
всей картины не видно – но виден остров
чьей-то бедной квартиры и ссоры пьяной.
проявился шалман, лихая бабёнка
в искривлённом пространстве чёрной обиды,
и давно ни в подряснике, ни с ребёнком
героини нашей в вагонах не видно.
только дело не в том, гадаю ли, брежу,
просто, правды не скажут – скорей убьются.
слышат люди в метро удары и скрежет,
снаружи к стёклам липнут присоски – с блюдце.
Гроза
Столичный вечер. Грозовая панорама.
Таксист таксиста оскорбляет: «я твой мама»...
(Гром заглушает половину фразы,
ай, что там скажет выходец с Кавказа)...
Кругом стемнело. Хлобыснёт определённо.
Гляди, серьёзно ветер принялся за клёны:
кидает их направо и налево.
Галопом скачут офисные девы.
В метро бежит толпа под вспышки синих молний,
теряя портмоне и бегунки от молний.
В стекле хайтека стали много круче,
куда страшнее, чем в реале тучи.
Сквозь воздух движется волна огромной силы.
Ещё немного, чуть, ну всё, копец, накрыло...
А вон стоят два мужика у гастронома.
Перетирают за друзей, за песни НОМа.
Им ливень тёплый, как горох по барабану,
таким большущим, лысым, розовым и пьяным...
Дачные строфы
старый забор совсем завалился на бок,
дачник, уставший, мозоли себе натёр.
в этом году немного созрело яблок,
разве китайка, а так – облепиха, тёрн...
я приезжаю в гости, увы, не часто.
встретятся мать и отец по дороге в дом,
запах укропа, ветер прохладный, счастье...
знаешь, а тихое счастье возможно в том,
в том чтобы, взяв на улицу кружку чая,
видеть, как там, где берёзы густой стеной,
жёлтые косы ветер легко качает...
и ощущать родительский дом за спиной.
здесь у калитки хмель облетает дикий,
слышится голос (сосед наш, Семён Ильич)
– надо, мол, будет срочно купить мастики...
вспомнить, что в среду к пяти подвезут кирпич...
мы же с отцом опилки в траву сметаем...
снова пилою по брёвнышку – вжик да вжик...
а на поленьях белым пятном сметанным
крупный мохнатый котяра, уснув, лежит.
тихо кругом, я – радости мирный пленник,
что мне желать? загадывать я не мастак...
если б Господь в своих неземных селеньях
так же приветил, как в этих земных местах.
здесь ранним утром стынут на травах росы,
где-то у леса дачный стучит молоток.
и не пойму я, мать ли на кухне? осень?
красного перца бросила в яркий желток.
Вечер. Охота
В десять ещё не поздно.
В десять светло в июле.
Кошка, засев под розой,
Бабочек караулит.
Мимо летит огнёвка
Медленно и картинно.
Кошка подпрыгнет ловко
И захрустит хитином.
В мире светло, беспечно,
Солнце лежит у края...
Роза, лиловый вечер...
Так, говорят, бывает:
С крыльев слетают пятна
В жаркой кошачьей пасти.
Это и есть, ребята,
Сущность любовной страсти.
Попытка этюда
Зима – идеал композиций.
В ней краткость, пространство и воля.
Как чётко рассыпаны птицы
По ровному, белому полю!
Как точно расставлены дети,
И мамы расставлены с ними!
«Там скользко, не лезь туда, Петя»!
«Пойдём-ка мы к бабушке, Дима».
А может, и вправду не трудно,
Враз, набело и без помарки,
С натуры списать это чудо –
Январское, жгучее, яркое...
С деревьями – снежными люстрами,
С гирляндами, с запахом пиццы.
И с тем, что не видишь, но чувствуешь –
В мерцаниях, в снах, в композициях...
Алые шары
с проводами и розой ветров перепуталась связка шаров.
(перед окнами хирургии пляшут – звонкие и тугие).
их считает лежачая Тая, да заденет душа, пролетая...
к изголовью больничной постели поднимается звук свиристелей.
как морозные звёзды лучист и наркозу подобен их свист.
перепутались в кружеве веток звон мобильника, щебет студенток...
Тая дремлет, и между миров пляшет алая связка шаров...
а в раю улыбаются, машут – брат Андрюха и бабушка Маша.
там не больно, там свет и уют, там планеты о чём-то поют.
две слезы покатились у Таи, Тая хрупкой снежинкою тает...
...шар над городом, звонкий такой – проплывая задела рукой.
Мультик
На асфальте цветными мелками
Нарисованы чудные звери:
Светло-жёлтая мышь с коготками,
Ёж малиновый в огненных перьях,
Красно-синий жираф между ними.
Вот такие роскошные – трое.
Кто красивей из них? Кто любимей?
Тёплый ливень фигурки размоет...
Мышь и ёж и жираф растекутся
В колыбельных пространствах России,
В снах тюльпанов, фиалок, настурций –
Красным, жёлтым, малиновым, синим...
Если б так же и люди отсюда
Уходили легко и не больно...
В небе мрачная бьётся посуда,
На кусочки, по трещинам молний...
Вот и всё. Три фигурки исчезли,
Но в утрату нисколько не веря,
Смотрит девочка в дальние бездны,
Где лежат облака – точно звери...
© Игорь Гонохов, 2006 – 2016.
© 45-я параллель, 2016.