Игорь
Царёв

 

Ни тебе цыганской радуги,
Ни весёлого шмеля –

От Елабуги до Ладоги
Поседевшая земля…
Но не всё стоит на месте. И
Больше веры нет вралю,
Продувной и скользкой бестии,
Пустомеле февралю.

Пусть и звонкая от холода,
Заоконная тоска
Словно молотом отколота
От единого куска,
Но под снежными заносами,
Попирая все права,
Изумрудными занозами
Поднимается трава.

Не грусти, душа-наставница,
Я не в теле, но живой.
Ничего со мной не станется
От метели ножевой.
Промороженная выжженность,
Синий иней на столбах…
Среднерусская возвышенность,
Среднерусская судьба…

 

 

...Трещали чёрные динамики,
Как на жаровне барабулька.
Сосед, знаток гидродинамики,
В стаканы водку лил «по булькам».
Слепой, а получалось поровну,
И на закуску под тальянку
Затягивал негромко «Ворона»,
Да так, что душу наизнанку!

У Бога мамкою намоленный,
Он вырос не под образами...
Сквозь пелену от беломорины
Сверкал незрячими глазами
И горькие слова выкаркивал
Кусками застарелой боли,
Как будто лёгкие выхаркивал,
Застуженные на Тоболе....

А брат его, картечью меченный,
На вид ещё казался прочен,
Хотя и стал после неметчины
На полторы ноги короче,
Но даже пил с какой-то грацией,
И ордена сияли лаком....
А я глядел на них в прострации.
И слушал «Ворона». И плакал…

 

 

Вида серого, мятого и неброского,
Проходя вагоны походкой шаткою,
Попрошайка шпарит на память Бродского,
Утирая губы дырявой шапкою.

В нём стихов, наверное, тонны, залежи,
Да, ему студентов учить бы в Принстоне!
Но мажором станешь не при вокзале же,
Не отчалишь в Принстон от этой пристани.

Бог послал за день только хвостик ливерной
И в глаза тоску вперемешку с немочью...
Свой карман ему на ладони вывернув,
Я нашёл всего-то с червонец мелочью.

Он с утра, конечно же, принял лишнего,
И небрит, и профиля не медального...
Возлюби, попробуй, такого ближнего,
И пойми, пожалуй, такого дальнего!

Вот идёт он, пьяненький, в лысом валенке,
Намешав ерша, словно ртути к олову,
Но, при всём при том, не такой и маленький,
Если целый мир уместился в голову.

Электричка мчится, качая креслица,
Контролёры лают, но не кусаются,
И вослед бродяге старухи крестятся:
Ты гляди, он пола-то не касается!..

 

 

Опустив уныло долу винты,
На поляне загрустил вертолёт –

И хотел бы улететь из Инты,
Да погода третий день не даёт.
Нас обильно кормит снегом зенит,
Гонит тучи из Ухты на Читу…
И мобильный мой уже не звонит,
Потому что ни рубля на счету.

Знает каждый: от бича – до мента,
Кто с понтами тут, кто честный герой,
Потому что это город Инта,
Где и водка замерзает порой.
Здесь играются в орлянку с судьбой,
И милуются с ней на брудершафт,
И в забой уходят, словно в запой,
Иногда не возвращаясь из шахт.

Без рубашки хоть вообще не родись,
Да и ту поставить лучше на мех.
По Инте зимой без меха пройдись –

Дальше сможешь танцевать без помех.
Что нам Вена и Париж, мы не те,
Иноземца тут собьёт на лету!
И я точно это понял в Инте,
Застревая по пути в Воркуту.

Рынок – Западу, Востоку – базар,
Нам же северный ломоть мерзлоты,
И особый леденящий азарт
Быть с курносою подругой «на ты».
Угловат народ и норовом крут,
Но и жизнь – не театральный бурлеск.
И поэтому – бессмысленный труд
Наводить на русский валенок блеск.

 

 

Бывают зимы в Чили и Гвинее –
Когда дожди становятся длиннее,
Но вызревшим под пальмой золотой
В горячке белой невообразимы
Российские пронзительные зимы,
Царящие над вечной мерзлотой.

Ни волооким мачо Сенегала,
Которых смертной вьюгой не стегало,
Ни кучерявым хлопцам Сомали
Ни дать, ни взять исконно русской дани –
Купания в крещенской иордани
У краешка заснеженной земли.

А нас-то как сподобило, а нас-то!..
Поджаристою корочкою наста
Привычно закусив ядреный спирт,
Пофлиртовав с метелью-завирухой,
От Коми до Курил под белой мухой
Страна в снега закуталась и спит.

Лишь наш «зилок» – раздолбанный, но ходкий,
К Алдану пробиваясь из Находки,
Таранит ночь то юзом, то бочком...
А в тишине значительной и хрупкой
Якутия дымит алмазной трубкой,
Набив её вселенским табачком.

И чтобы удержать тепло и радость,
Поём и пьём лишь повышая градус,
А как иначе угодить душе,
Когда зима – не просто время года,
А в дебрях генетического кода
Невыводимый штамп о ПМЖ...

 

 

Этот стреляный город, учёный, кручёный, копчёный,
Всякой краскою мазан – и красной, и белой, и чёрной,
И на веки веков обрученный с надеждой небесной,
Он и бездна сама, и спасительный мостик над бездной.

Здесь живут мудрецы и купцы, и глупцы и схоласты,
И мы тоже однажды явились – юны и скуласты.
И смеялся над нашим нахальством сиятельный город,
Леденящею змейкой дождя заползая за ворот.

Сколько раз мы его проклинали и снова прощали,
Сообща с ним нищали и вновь обрастали вещами,
И топтали его, горделиво задрав подбородок,
И душой прикипали к асфальту его сковородок...

Но слепая судьба по живому безжалостно режет,
И мелодии века всё больше похожи на скрежет,
И всё громче ночные вороны горланят картаво,
Подводя на соседнем погосте итоги квартала...

Ах, какая компания снова сошлась за рекою,
И с высокого берега весело машет рукою...
Закупить бы «пивка для рывка» и с земными дарами
Оторваться к ушедшим друзьям проходными дворами...

Этот стреляный город бессмертен, а значит бесстрашен.
И двуглавые тени с высот государевых башен
Снисходительно смотрят, как говором дальних провинций
Прорастают в столице другие певцы и провидцы.

 

 

...На Божедомке Бога нет.
И пешим ходом до Варварки
Свищу, заглядывая в арки, 
Ищу хоть отражённый свет,
Но свежесваренным борщом
Из общежития напротив
Москва дохнет в лицо и, вроде,
Ты к высшей тайне приобщён.

Вот тут и жить бы лет до ста,
Несуетливо строя планы,
Стареть размеренно и плавно
Как мудрый тополь у моста,
Во тьму, где фонари растут,
Под ночь выгуливать шарпея,
А после пить настой шалфея
Во избежание простуд...

Столица праздная течёт,
Лукаво проникая в поры:
И ворот жмёт, да город впору,
Чего ж, казалось бы, ещё?
Зачем искать иконный свет,
Следы и странные приметы?
Но кто-то ж нашептал мне это:
На Божедомке Бога нет...

 

 

Непонятную силу таят ковыли...
Притяженье каких половецких корней
Вырывает меня из арбатских камней
Постоять на открытой ладони земли?

И таращится полночь вороньим зрачком,
Наблюдая, как я – без царя в голове,
Босиком, по колено в вихрастой траве,
До зари с деревенским хожу дурачком.

И палю самосад, и хлещу самогон,
И стихи в беспредельное небо ору,
А с утра от стыда и похмелья помру,
Упакованный в душный плацкартный вагон.

И огня не попросит уже табачок,
И засохнет в кармане зерно ячменя...
Дурачок, дурачок, ты счастливей меня.
И умнее меня... Но об этом молчок!

 

 

По нашей ли Тверской, по ихнему ль Монмартру,
Вперёд или назад, куда бы ты ни шёл –
Прими на посошок и повторяй как мантру:
«Всё Будде хорошо! Всё Будде хорошо!»

Какая б лабуда ни лезла из-под спуда,
Какая б ерунда ни падала в горшок,
Ты при любых делах спокоен будь как Будда,
И знай себе тверди: «Всё Будде хорошо!»

Молитвенник оставь смиренному монаху,
И не гляди на баб, как лошадь из-за шор...
А если жизнь тебя пошлёт однажды на кол*,
Конечно же и там всё Будде хорошо!

Закончив путь земной, взойдём на горный луг мы
И канем в облака, как в омут на реке,
Где белые снега великой Джомолунгмы
Куличиком лежат у Будды на руке...

Ну, а пока, дружок, по ихнему ль Монмартру,
По нашей ли Тверской, куда бы ты ни шёл —
Прими на посошок и повторяй как мантру:
«Всё Будде хорошо! Всё Будде хорошо!»