Медленной фурой в Китай
Что я знаю о дальнобойщиках?
Они везут разговоры:
длинномерные, полуночные,
добрые.
Что я знаю о проститутках?
Иначе несут тот же груз.
Беседы в такси, электричках, маршрутках
миля за милей – на ус.
Что я знаю об автостопщиках?
Они растут на обочинах,
их разговоры легче и проще,
в рюкзак умещаются точно.
Я ничего не знаю о трассе,
которая в зеркале тает
попутной, но и без того прекрасной,
Медленной фуры в Китай.
Оттепель
Во дворах замерзают машины,
масло стынет
в звенящих картерах.
Простыней на ветру февраль мельтешит,
и едва ли возможен март.
Но, как стартер,
скрипя провернётся
зачарованный мир
и порвёт сон.
Люди выйдут из тёплых квартир,
принесут с собой...
– Солнце?
– Аккумуляторы.
Уезжай
Тридцать лет, как в былине:
печь, работа, вай-фай.
За сюжетную линию
не заступай.
За границами – гомики
и язычники.
Верь в царя, экономику
и опричников.
По кирпичику перекладывай
быт на бит.
Труд и глад вылей в пёсий лай
ядовитый.
Быстрый сон: у порога
посох и сума.
Это к дальней дороге – тут
много ль надо ума.
Полно верного ветра ждать,
хлеба кус жуя.
Уезжай, Илья.
Уезжай, Илья!
Долго, брат, не раздумывай.
Que tu sabes?
Выбирай: аверс – Дублин,
реверс – Буэнос-Айрес.
Вестероспил
Где-то
на школьном глобусе есть страна,
в стране есть столица и гетто,
между – стена.
В центре паучьей сети автодорог
стоит терракотовый замок, в нём живёт бог.
Он никогда не смотрит в окно;
ему всё известно и всё равно.
А за стеной
живут от заплаты к заплате –
дрянное кино,
хронически провинциальный театр:
заснежены улицы, гладкие честные лица
с плакатов зовут демократии причаститься.
И это не сказки – по улицам ходят медведи,
и даже в машинах со спецсигналами ездят,
учат угрюмый народ улыбаться прохожим,
и с телеэкранов вещают вельможно.
Вслед лаковой бухгалтерии на закат
безропотно и минорно глядят
огненный юг и огненосный север,
а на востоке – тень поднебесной империи.
Так выглядит беглая география
страны, где абсурдные сны попирают явь.
Колыбельная для насекомых
Приходишь домой – привет.
На кухне запах и свет;
все дома.
Паркуешь боты, и талой походкой –
туда где вехотки, зубные щётки,
обмылки, в сушилке носки и колготки;
смываешь остатки ситкома.
Искомое так и не вышло из комы.
Искомое так и осталось искомо.
И сквозь глаза, в экраны смотрящие,
любимых, в медийный ящик играющих,
ныряешь технично, как чемпион,
в свой шанс не жить насекомо –
сон.
Рождественский невермор
Ворон ест то, что было оленем
с благодарностью, с радостью, без презрения.
Проезжающий мимо тлен
проливает на свитер с оленями свой старбак,
отправляя жене сообщения:
Как отличник?
[....]
Двояк?
[....]
Зацеплю пельменей.
[....]
И косит на обочину,
где спасение
происходит без армий, бубенчиков,
и песнопений.
Дальний свет.
Неразборчив,
застенчив,
но жив
черноризец отскочет в кювет
за мгновение
до,
а после
у него будет вдосталь
времени
накануне приезда сочельных машин,
чтоб поужинать и решить:
кто презренен,
кто зрел,
кто прозрел,
кто олень,
где добро,
а где удобрение.
Не поможет ни брань,
ни страховка,
ни сожаление.
С благодарностью, с радостью, без презрения
собирает с падали дань,
тот кто бродит по бровке
вселенной.
Время Z
Представь себе: спину и темя
облизывает озноб,
ни вдоха, ни выдоха – темень.
Скованы сном
руки, в которых Ремингтон,
память, в которой ни зги.
Соседи, коллеги, прочие лемминги –
и все по твои мозги –
замерли в кадре, где скрежет зубовный.
Зомби в Москве – и в Нью-Йорке зомби.
Мир неподвижен,
в нём ужасы множатся.
Единственный выживший –
был осторожен.
Но тут выжидание не приветствуется,
сам-то себе не лги.
Вспомни, что ночь – не время, а место.
И быстро беги!
В другом месте и непохожем времени
И что же мне делать с этим желанием
неистребимым:
жить в другом месте и непохожем времени?
Чтоб мимо –
незваные
тени:
топонимы, вывески, адреса,
фасады в лесах,
голубей и мимов
лица и голоса,
другие глюки.
–
Не выходить, не надевать брюк
без веских.
Задраить все окна, перекроить паруса
на занавески.
Сидеть по-турецки,
баюкать
сердце
аллитераций уютными
арабесками.
Хороший, плохой, эпистолярный
Нормальные люди не пишут писем,
максимум эсэмэски.
По праздникам – в личку по-быстрому,
ещё комментарии неинтересные
и близорукие,
ну или умные, глубокие и занимательные.
Так бедный и одинокий Туко
и стал притворяться писателем.
Листать словари: композиция, тропы...
Выучился на лингвиста.
В чужих сапогах заскорузлые стопы,
между пустыней и виселицей.
Уютно?
Как в перестрелке. Да было бы с кем поболтать.
Грустно, когда, не читая, рвут
письма его адресаты.
Люди Икс
Встречаются люди-сосны –
Высо-о-окие.
Люди-кремень – острые
Не значит жестокие.
Люди-бетонные блоки –
Тяжёлые на подъём.
Пластиковые глоки,
И ружья с резным цевьём.
Бывают люди-осины –
Трясутся без остановки.
Люди из парусины,
Люди из оцинковки.
Со всеми вами непросто,
Спасибо, что и нескучно,
Тебе, человек-солнце,
тебе, человек-туча.
В детстве к разбитым коленкам
Прикладывали подорожник,
Сквозь кожу вплелись в мои гены
Его волокна, похоже.
Вот общество – гладь асфальта,
Где каждый голыш на посту,
Да будь ты хоть глыба базальтовая,
Я сквозь тебя прорасту.
От Марка
В начале не было слова,
не было просто.
А было проще простого –
родился и рос.
Тянулся к плодам и солнцу,
не слушая мнений;
а с точки зрения социума
это – грехопадение.
И вынесли приговор:
всюду влачить тень.
И вор пригвоздил: «Вор!»
И ночь стала день.
В ней рукописи горели
не хуже книг,
и лица фюреров грели
блицы и крик.
Многих ли чтит Википедия:
Бруно, Коперник, Гус?
А мяса неназванных ведьм
вороны помнят вкус.
Потом, говорят, была Ева –
в апокрифе Маргарита –
и вспомнилось знаний древо,
в стыде забытое.
Полёт двух небесных тел
один пророк начертал,
Мудрыми чтимый за то, что смел,
иными – за то, что Шагал.
Огни небольшого города
Ехал, смотрел сквозь окно маршрутки
«Огни небольшого города».
Сошёл на Учебной. У моей куртки
есть капюшон – здорово.
Надел.
Шаг, другой, переход, поворот.
Ближе к реке – холодрыга;
люди на остановках подпрыгивают
и... любят Сибирь,
да-да,
беспредельно.
Иначе зачем же пружинить джигу,
когда можно в Сочи стричь барыши?
Непостижимо
для внешних-нездешних,
и очень похоже на фильм.
А мне не впервой попадать в Заэкранье.
Здесь спят под открытым небом трамваи.
Им снится:
идут, не оглядываясь, полулица
и даже не замечают музыку,
сопровождающую их всю жизнь.
Голубиные предрассудки
Очень редко
(особо от этого ценно)
в человеке
случаются перемены.
Ну, какие?
Велосипед или йога,
бокс, коньки,
или бабушек через дорогу
переводит –
такое вот хобби и всё,
не для профита –
чтобы быть весёлым.
Удивительно?
Не менее странно,
как мы, ближние,
это воспринимаем.
Жизнь – бульон,
без чудинок довольно пресный
Наши вон
чем, скажете, интересны?
Будто голуби серые,
жёванное переживаем,
а чудачит кто –
что мы делаем с непокрытыми головами?
Зима была долгой
...it's been a long cold lonely winter.
Зима была долгой,
тебе такие не снились, Жора.
Зима выла волком,
а то подносила клыки прямо к горлу.
Не спать.
Кривотолки,
опутали мысли и действия (тоже кривые),
наполнили ленты
оранжевым, белым...
Живые
прогнозов эксперимента
не оправдали.
Немели
от холода, но не остыли.
Не правда ли
странно, согретые мартом,
не помним,
забыли:
тепла не отдать
охваченным дрожью –
свинство
почти такое же,
ну... как просить у бездомного
гостеприимства.
Загостился
Впрочем, я загостился,
а город и не заметил.
Не уместился.
Бай-бай-наливай
и отчаливай.
Досвидос-Кальвадос.
На остров,
надолго. Всерьёз ли?
Вопрос,
как Родина – безответен.
Не удержался.
Чао-Блю-Кюрасао.
© Илья Ульянов, 2010–2021.
© 45-я параллель, 2021.