Жажда Слова
На муку что ль дана мне эта жажда Слова?
Сказать... Назвать... Всё сказано – и впрок.
Но силой непреклонной и суровой
зачем-то в руку вложено перо?
В открытое окно вошло пространство ночи,
кружение светил и аромат земли.
Чем глуше тишина и чем в ней одиноче,
тем ярче свет в душе, слышней ребёнка всхлип.
И постигая суть предметов и явлений,
увидит сердце то, чего не знает ум, –
зрачок мой и радар, моё второе зренье…
В черёмуховый снег плыви, хмельной Колумб!
Когда накроет вал волны воображенья,
наитьем обретёшь гармонии лады
в хаосе, в суете подспудного движенья,
и строфы возведёшь, и звучных рифм ряды
(сродни здесь зодчего размеренный талант).
За строчками лечу, вперёд, не поспевая.
Что будет? Мне, увы, неведом тайный план.
Гортанью воспалённой выпеваю
мелодию, звучащую во мне, –
раба её и созидатель наравне.
Апрель
Поёт Орфеевою лирой даль,
ей вторит эхом голос Эвридики.
Апреля нежность и весны печаль,
листвы проклюнувшейся лёгкая вуаль,
зимы стираются последние улики.
Счастливый бомж разнежился с утра
на разогретой солнечной скамейке,
чинарик закурив. И бликов перестрелка,
и гвалт, и щебет птиц – у них своя игра.
Долой из города – на волю, на простор,
где розовы берёзы на закате,
и росный жемчуг катится на платье,
и мать-и-мачехой сияет косогор.
Трудяга-дятел, оглашает лес
своим весёлым барабанным стуком.
Столпотворенье запахов и звуков.
В зерцалах вод бессмертен лик небес,
и проницательно Всевидящее Око
взирает снисходительно до срока.
Дышать – не надышаться! Пить вино
весны, хмелея с каждым шагом
и наполняясь юною отвагой,
и верить, что не всё предрешено.
Утраченная в каменном мешке,
нам здесь ещё так явственна свобода,
живая жизнь даёт упорно всходы,
и пребываю от восхода до восхода
со всей Вселенною накоротке.
Но в воздухе разлитая тревога
сгущается у самого порога.
Ночь 19 августа
Падаю, падаю в звёздное небо,
падает небо навстречу ко мне.
Этот пробитый алмазами невод
Землю, как в люльке, качает во сне.
Зыблется нежно-туманно стремнина –
Млечный текучий и призрачный Путь,
словно Вселенной родной пуповина
греет Земли одинокую суть.
Преображенье.
Глубин постиженье,
смыслов и знаков, намёков и снов,
и потаённых, подспудных движений,
несокрушимых и вечных основ.
Стук спелых яблок и шорохи ночи,
месяц – но близко явленье луны.
Весь ты наполнен и сосредоточен,
будто несёшься на гребне волны
августа, взмывшего к финишу лета.
Апофеоз – и паденье в сентябрь.
Следом – дожди без конца, без просвета,
дальше – промозглый московский декабрь.
Не торопись уходить, благодатный
месяц прозрений, прощанья, любви,
тысячеусто и тысячекратно
лозами песен поэтов увит.
Пир урожая, вина молодого,
проливень звёздный – и тишина.
И притяженье родимого дома,
где вся душа этой ночью бездонной
мудростью августа напоена.
Июньское утро
Иван-да-марья, иван-чай,
разлучница разрыв-трава,
и сон-травою невзначай
дурманится вдруг голова.
И таволга, и бересклет,
осот, осока – сабель строй,
и слёт лягушек на совет
в пруду, в тени береговой.
Ласкает бархатный камыш,
и рыба плещет у мостков.
Вставай скорей – ты всё проспишь,
и завтрак на столе готов:
яичницы глазастой зрак
и кофе ароматный дух –
и кружев тени кавардак,
жужжанье пчёл, шмелей и мух.
Счастливых летних дней покой
и разнотравья аромат,
кружащий голову настой
цветов, заполонивших сад.
А рядом – леса волшебство,
тропинок юрких беготня.
И всё земное естество,
ликуя, в плен берёт меня.
* * *
Ещё не все погасли свечи –
одна, упрямая, горит.
Перед беспомощностью речи
молчанье больше говорит.
И память птицей сизокрылой
своим крылом обнимет нас.
Я ничего не позабыла –
я помню каждый день и час:
слова, что ты шептал мне тихо
в осеннем сумраке ночном,
беду и радость, счастье, лихо,
сирени запах под окном.
И этот неостывший пламень
осветит путь в аду, в бреду,
когда неверными стопами
по краю пропасти пойду.
* * *
Коснёшься тёплыми губами
Моей щеки в рассветный час,
И всё, что было между нами,
Вновь вспыхнет и очнётся в нас.
Ведь нужно, в сущности, так мало:
Лишь нежности родник живой,
Морщинки глаз твоих усталых
И запах табака родной.
* * *
Не ускользай от меня, погоди!
Не уходи в ледяные дожди,
в охряно-сумрачный свет ноября,
взмахом руки на прощанье даря.
Оцепененье души и ума.
Дышит на стёкла седая зима.
Встречным дыханьем протаю окно –
крутится снежное веретено.
Пусть помело равнодушной пурги
спрячет следы и твои, и мои.
Я отыщу те тропинки любви,
где в вешних рощах поют соловьи,
где медуниц голубые глаза
вторят лазурной реке в небесах.
В яростном мире непросто найти
к сердцу от сердца дороги-пути,
душу родную в потёмках сыскать.
Нет, невозможно друг друга терять.
* * *
Огнём полыхают созвездья калины
из ржавой листвы под осенним дождём.
Тяжёлые ветви любовно раздвину
и куст обниму: мы ещё поживём!
Как женщины зрелой вечерняя нежность,
налившихся ягод согреет пожар.
Горчащая сладость. Зимы неизбежность.
Жгут прелые листья – и дыма угар.
Закончилось лето. Багряная осень.
Грозит впереди ноябрём календарь.
А время всё тает... Его не попросишь:
постой, не спеши, передышку хоть дай.
И я – как калина под ветром осенним.
Дрожа, воротник поднимаю пальто.
Одна на юру, позабытая всеми,
ныряю в разверстую глотку метро.
Стократно острей одиночества мера
в толпе, равнодушной, усталой и злой.
И, корчась, сгорает в людей моя вера,
становится пеплом и серой золой...
Мне стали дороже обычные вещи:
уютного пледа ласкающий ворс,
цветок, на окошке под утро расцветший,
и твой: «Это ты?» – на звонок мой – вопрос.
В ожидании бабьего лета
В ожидании бабьего лета
смотришь с грустью в белёсый туман.
Моросящая муть без просвета...
Это просто мечта и обман?
Нет! придёт в золотистом свеченьи,
свой багряный костёр разожжёт.
Вот сентябрь при его приближеньи
протрубил уже в медный рожок.
Напоследок теплом утешая,
нежность мудрую в сердце прольёт
и, взмахнув разноцветною шалью,
обречённо по тропке уйдёт.
Но аккордом крещендо прощальным,
словно женщина в поздней поре –
яркой страстью с горчинкой печали,
куст рябиновый будет гореть.
* * *
Век ищет краткости – он строг
и в отношениях, и в слоге.
Едва наметившись в прологе,
уж состоялся эпилог.
И, как курьерский, жизнь летит.
Дай насладиться, наглядеться…
Мелькнуло полустанком Детство –
а вот и Юность позади.
Прекрасны Зрелости года,
осенней мудрости прозренья.
Мёд собран. Времени даренья
пришла счастливая страда.
В одном лишь перегоне Старость...
Ещё чуть-чуть – конец пути.
…О, как непросто нам пройти
с достоинством то, что осталось.
* * *
Мир исчислен, измерен и взвешен
на Всевышних весах роковых,
найден лёгким, ничтожным, кромешным
в устремлениях ложных своих.
«Мене», «текел» и грозное «фарес» –
на стене проступают слова...
Что осталось и что с нами сталось?
Хлеб – полынь… Горький дым… Трын-трава...
* * *
Истончается день, увядает,
стрелки еле ползут на часах.
Тихо сумерки в город вползают,
и летит снежный тающий прах.
И сиротства вселенского эхо –
в суетливой усталой толпе.
Декабря одинокая веха.
Монотонного ветра распев.
О, согрей мне озябшие пальцы
и вдохни тёплой радости свет.
Подари мне волшебные пяльцы,
чтоб я вышила летний букет.
Пусть иголка, порхая, спроворит
васильков и ромашек наряд,
зимним вечером, будто бы зори,
пусть в нём алые маки горят.
Показалось, что в комнате тесной
нам защёлкали вдруг соловьи,
и слетелись все птицы небесные
в луговые поляны мои.
И стежки вдохновенные лягут
на пустынную почву канвы.
А под снегом мерещится взгляду
разноцветье цветов полевых.
* * *
Пью воздух, пьяный и прозрачный,
мелодия в душе слышна,
и, как старательная прачка,
отстирывает грязь весна.
Подспудно, в суетных заботах
отчётливей и ярче мысль,
что за ближайшим поворотом
откроются и суть, и смысл.
* * *
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу.
Данте. «Божественная комедия», песнь «Ад»
Так же будет небо без меня
Голубеть и хмуриться прилежно,
Зреть и падать яблоки, звеня,
Птицы – слух голубить песней нежной.
Жизнь свою земную перейдя
Далеко уже за середину,
Сумрачного леса жуть и явь
Проживаю в самой сердцевине.
Жизни смысл, наверно, в ней самой,
Суетной, трагической – прекрасной,
Пусть нелепой, горькой, – но одной,
В сполохах негаданного счастья.
© Инна Ряховская, 2020.
© 45-я параллель, 2020.