Американо
Он говорит мне, что всё в порядке,
что всё забылось, срослось, как встарь.
А саблезубые жеребятки
жадно вгрызаются в календарь.
Двадцать второе... восьмое мая.
Брякает осень, за ней январь.
И не видать ни конца, ни края.
С медных кастрюль отлетает ярь
в этом безвременном супермаге,
где потроха продают с лотка.
Память – улитка о Пастернаке –
хрупкая и на зубок сладка.
Вырасти трудно, когда ты вырос,
вырастет трутень за март-апрель.
Американо шипит на вынос
под соловьиную трель.
В деревеньку маленькую
А чего нам стоит – ушанка, валенки,
паутинка-шаль, меховой тулуп?
Соберёмся, возьмём и уедем к маменьке,
в деревеньку маленькую, за Тулун.
Представляю, как колуном ты машешь,
как свистят берёзовые дрова.
Через год народится дочурка Маша,
через два – долгожданный сынок Иван.
Будет чисто, простенько, тихо, радостно –
самовар, скатёрочка, пироги,
и мороз румяный сорокаградусный,
и жара на кончике кочерги.
В трамвае
куда ты
никуда не денешься
сыграем на дорожку в города
покатится трамваем медным денежка
уцепится за поручни орда
широколицых смуглых гастарбайтеров
и тонкокостных хипстеров в пальто
зловеще пронесутся мимо байкеры
и с синею мигалкой чёрт те кто
но наш трамвай ни шатко и ни валко
он кораблём плывёт по мостовой
над головами вспыхнет зажигалка
и заиграет на гитаре Цой
* * *
ветер колышет бороду старого ивняка.
выпущу из кубышек строчек для дневника;
поразбежались цыпочки, их позову – цып-цып!
милые, вот вам ясли – рисовый манускрипт.
белое-белое поле, синие точки слов,
в розовой альвеоле воздух почти лилов;
перетекает медленно строфами на ладонь.
муза – морская женщина, спрятанная в чехонь.
всем нептунам по барышне – хвост, чешуя, реликт.
зреет в лесу боярышник красным бельмом улик.
в курицу из чернильницы вырастет жёлтый пух.
чёрных цыплят кормилица, где твой кричит петух?
дворик запрятан в городе, в тёплом пруду лещи.
лето летит на поезде, бабушка варит щи.
Время сухих стрекоз
Время молитвы – время сухих стрекоз,
старых монахинь в выцветших серых рясах.
Это особая человечья раса.
Божьих подвижниц не сокрушит склероз.
Дева Мария за каждой придёт сама,
бликом рассветной зорьки окинув келью;
дрёмой окутает плоть, как дитя – фланелью,
чтобы душа безболезненный сделала взмах.
Время за трапезой – винный букет на губах,
сладкое бремя горней Господней манны.
Справа гремит хорал, а за ним органы
благодареньем о сытных пяти хлебах.
Счёт на века, как пальчики на ногах,
что оставляют следы на песке галилейском.
Пётр встречает у врат, как педант-полицейский.
Время скрипит пшеницей на жерновах.
Господи, я не знаю что сказать
Господи, я не знаю что сказать.
Этот мир застрял по щиколотки,
наткнувшись на рукоять
кортика, торчащего из подлодки.
Господи, я ничего не вижу.
Мутнеет, настоянная на можжевельнике,
в бутылках болотная жижа.
Мы – серые, Господи, а Ты – беленький,
спрятался в ельнике с посохом и мешком,
и потираешь горячие рукавицы.
Свят, Свят, Свят еси в сердце моём!
Когда я была Твоей отроковицей –
Ты носил меня в берестяном тереме,
от родителей к бабушке и обратно.
И я, тогда, как никогда, верила
в то, что у Тебя борода не из ваты,
а из небесного ледяного льна,
и глаза – глубокие и холодные.
Мне думалось, я у Тебя такая одна,
но отходят вселенские воды
и рождаются день ото дня,
сморщенные красноликие дети,
предначертанные, предназначенные для
победы жизни над смертью.
Господь Саваоф
Свят, свят, свят Господь Саваоф –
шестикрылые серафимы – глашатаи этих слов,
которые я, как плащ, на себе носила,
вытаскивая из житейского ила
то серые камни, то ножницы для плавников,
картон и бумагу из стареньких дневников,
браслеты и серьги, и даже часы золотые.
И тщательно мыла налитое козье вымя –
вот так начиналось утро в моём дворе:
горячая плоть земли становилась щедрей,
простуженный хлев царапали когти веток
разросшейся сливы, и выжимали ветошь
мои молодые руки,
и взгляд козы
уставился в свет пропускающие пазы,
где плавился запах когда-то зелёных сосен.
А к шее козлёнка уже подступила осень.
И звали отца, и стол накрывала мать,
я ей помогала из подпола вынимать
морковку и жёлтый пузан картофель.
Художник небесный нас всех нарисует в профиль
и даже анфас для будущего Судьи.
Вот так и живём и крепко на том стоим –
меняем войну на смертный рушник и мир,
и падает снегом протёртый творог и сыр
на ледяное, тугое, как парус, небо.
И точно мохнатый зверь расцветает верба
и пахнет новорождённой в ночи весной.
Держи меня за руку, просто побудь со мной,
послушай, как в сердце стучит Господь Саваоф –
он тянется блеском из чёрных квадратов зрачков.
Катманду
Иногда хочется сочинить какую-нибудь ерунду –
липовый мёд, поцелуй меня, обними.
Но сворачиваешь с пути в родное своё Катманду
и полощешь бельё в ледяной Оби.
Распашонки, пелёнки, фланелевые ползунки -
всё богатство укладываешь в эмалированный таз.
Не отвечаешь никому на сообщения и звонки.
Намыливаешь дорожки, ковёр и палас.
Вот она жизнь, думаешь, вот она настоящая!
Редиска, морковка, чеснок и зелёный лук.
На камушке греется живородящая ящерица.
Не выставляй в Instagram пасторальный look, -
говорит в тебе обновлённый голос цветов и полей.
Забудь про вай-фай, про мессенджер и фейсбук.
Напеки лебединых свадебных кренделей,
пригласи на девичник старинных своих подруг.
Иван-чай, берёзовый веник, сосновый дух,
разгорячённая баня на самом краю села.
О сокровенном мечтаю негромко вслух –
как бы я от тебя в эту ночь ангела понесла.
На лодочке
будь мне иваном плыви по реке на моторной лодке
в беленькой вышиванке в красной косоворотке
днепр расходится шире волга стучится в днище
где-то здесь жили-были наши прабабки нищие
а над рекою вотчина десять саженей пашня
домики заколочены выйти на берег страшно
в небе играет солнышко жарит верхушки ёлок
громко бормочет колокол руки съедает щёлок
русь ты моя болотная жирная кровь ярёмная
не проплыви на лодочке мимо меня ерёма
Прости меня
прости меня и я тебя прощу
не вкладывай злой камушек в пращу
ты видишь я размахиваю флагом
он белый из больничной простыни
за всю мою медлительность прости
будь твёрд в любви
в прощении будь мягок
я помню все горячие слова
которые ты каждый день ковал
но выдавал раз в месяц по монетке
я радовалась
мне ладошку жгло
я загибала в книге уголок
и оставляла на полях пометки
прости меня и я тебя прощу
за то что ты не наловил мне щук
не целовал упрямые слезинки
не гладил шёлк
ржаных волос моих
за то что долго обнимал чужих
на перекрёстках Леси Украинки
давай простим друг другу это всё
и нашу встречу вновь перенесём
на новый день
на новый понедельник
ведь мы уже с тобой привыкли ждать
хранить в столе и не сдавать в печать
и поздравлять открытками в сочельник
Рыба-тоска
Утро крадётся, распахивает ресницы.
Свет невечерний сквозь шторы на пол струится.
Я по тебе тоскую и мёрзну и всё такое,
ситцем, под стать раскроенным, вздрагиваю под иглою.
Грусть проникает травой-лебедой под кожу,
я прорастаю тобой, повышаю дозу.
День зачинается, полдень спешит на завтрак.
Рыба-тоска раздувает стальные жабры.
Жду тебя, понимаю, что не напрасно.
На светофоре горит завсегдатай красный.
Рыба сдувает жабры, ныряет глубже
и выплывает, в сковороде, на ужин.
Стихи на постном масле
когда стихи закончились как будто
а может не закончились а спят
стоишь в хрустальный туфелек обута
и примеряешь праздничный наряд
куда пойти вот в этом королевском
на бал пойти какой в деревне бал
повертишься простой крестьянской девкой
разнежишься и вспомнишь как щипал
тебя когда-то барин он же хахаль
дорогу загораживал собой
ты охала и чуть смущённо ахала
и трепеталась птицей крепостной
какие тут стихи на постном масле
горшочек кислых щей и хлеб ржаной
сенца подложишь в золотые ясли
и в сумерках займёшься ворожбой
избитой точно притча во языцех
два зеркала церковная свеча
но ряженый не скрипнет половицей
и не коснётся в темноте плеча
* * *
счастливые стихов не наблюдают
а тянут губы к пламенным губам
их муза молчаливая глупа
мечтает о пришествии джедая
вынашивает белый день строкой
и мечется неловкой трясогузкой
на спинке стула тенниска и блузка
расправленные дышат глубоко
Экзистенциальное зимнее
я не пишу стихов десятый год
или десятый день десятый век
а за оградой местный вальтер скотт
лопатой загребает свежий снег
соседский пинчер смотрит точно лорд
на проходящих мимо лошадей
прикажет звонко девочка апорт
он полетит за палкой как лакей
уткнётся мордой в бархатный сугроб
отроет палку принесёт к ногам
под нами спит арктический сурок
над нами вальтер в руки взял наган
по вечерам селяне жгут дрова
дым прорастает в небо бородой
наш город заметён на Покрова
и даже одинокий конь гнедой
покрыт попоной лёгкого снежка
глаза прикрыл наверное он спит
зима – что утонувшая княжна
воскресшая без боли и обид
тоска её – кристалл снежинка дрожь
дыхание – серебряный Байкал
зачем меня так за руки берёшь
как будто никогда не отпускал
Я ли тебе не ялик
я ли тебе не ялик сон твой и колыбелька
яблоки опадали сахарные поспели
вихри над нами охры шелесты под ногами
ахи и охи вздохи всё что случилось с нами
город сусальным златом выкрашен в этот месяц
я ли тебе не лада мир под ладонью тесен
пахнет домашним хлебом мятным имбирным чаем
я ли тебе не ева та что была вначале