Константин
Лобов

Une belle vue

«В Беллевю живу. Из гнёзд и веток

Городок…»

Марина Цветаева. Новогоднее.

Живу не в Беллевю, не под Парижем,

Но в городе, придвинутом горами,

К бессонной бухте, чей простор прокрыжен

Бывает неизбежными ветрами.

И так уж повелось из зимы в зиму,

Сгущаются декабрьские тучи,

И льют дожди, и бури так тягучи,

Что, кажется, вот-вот меня изымут

И унесут из ветреного царства

В какую-нибудь сонную лощину,

И я бегу от их самоуправства,

Наслушавшийся ветра матерщину.

Все чаще виноградники редеют

И заполняются высотными домами,

И  монолитно вверх ползут, радеют

О жизни полноте, что над холмами,

Вполне безудержна и центробежна,

И вьётся, как лоза, уже бессрочно,

Корнями в скалы упираясь прочно,

И омывается волной прибрежной.

Живу не в Беллевю, не под Парижем,

В приморской железобетонной чаще,

И зелен виноград ползёт под крышу,

И поливать его приходится всё чаще.

* * *

«Муза, скажи мне…»

Гомер

Только твой голос, порой,  настроен

задержать мой взгляд хоть на чём-то дважды:

на странице, чей блеск белизной утроен,

на словах, заплетающихся от жажды.

Только твой голос, как озаренье

от всех прочитанных книг, лишь он,

зрачок наделяет способностью зренья

сквозь тьму, чего был до сих пор лишён.

Если видел, вообще:

в чертеже, в мираже.

* * *

В последний раз почувствуешь себя

Приставленным к ветрилу бытия

На утлой лодке, сорванной с причала,

И бурей отнесённой в океан,

В котором, без предела и начала,

Приговорён носиться по волнам.

В ночи, распахнутой над сумрачной долиной,

Волами тучными с блестящей чешуёй

Пасутся волны, перемешивая глины

Глубин глухих. Всю ночь передо мной

Идёт страда, и ветер запрягает

Стада мычащих волн. В продоль и в ширину

Бредут валы, как плугом, налегая

Хребтом вола на встречную волну.

Гуртовщик-ветер неустанно хлещет

Охапкой розг по спинам валунов,

Но вместо крови – горькой пеной блещут

Живые скалы грозных бурунов.

Их не унять. До собственной кончины

Взрыхлят и перемелют наготу

Распаханной в глухой ночи пучины,

Посеют свет. Здесь звёзды прорастут

И отразятся в бездне чернозёма,

Заколосятся вышней тишиной.

Мне не пройти страду – в щепу изломан

Мой старый ялик валовой волной.

сентябрь 2020

Весна

1

Холодный март играет в прятки

С зимой, охрипшей от ветров.

И в этот промежуток краткий

С природы в сонной в лихорадке

Сползает ледяной покров.

Так, каждый март меняя кожу,

Земля, как юная змея,

Глядится в небо в день погожий,

И снег потёртою рогожей

Лежит, раскинувшись плашмя.

И солнце тянется спросонья

Притронуться к моей щеке

Своей шершавою ладонью,

Чтоб мартовское межсезонье

Разлилось в ледяной строке.

2

Короче стопы – жизнь короче,

Но удлиняется строфа,

И набухают кровью почки

Ветвей, немых от многоточий,

Лишённых смысла, счастья, сна.

Им кажется: внутри плотина

Застыла тромбом ледяным,

Смертельным, вечным, неживым…

И не увидят ветви сына,

И не родят деревья дочь:

В аорте вместо сердца льдина

Качает на коленях ночь…

3

…и роща в скрипичных извивах

На струнах, настроенных в тон

Дрожанию, скрытому в ивах,

Не сдержит прикушенный стон

Про мощный поток величавый

От крыльев, от вспухших берёз.

Как воздуха в воздухе мало

Для птиц, и для зелени – слёз.

По капле, по вдоху, раскрытым

И вспухшим от голода ртом

Безгласные, хриплые ивы

Кричат о недуге своём,

О вывихе хриплом, горбатом,

О лопнувших почках, о снах,

О птичьем безумье, распятом

Над проблеском жизни. Весна,

Текущая горечью хлипкой,

Из мглы побывавших в аду

Зелёных проклеенных всхлипах,

Кипящих в прозревшем саду,

Запомнит токкату и фугу

О тяготах первого дня,

Рождаясь во тьме от испуга,

Корнями врастая в меня…

Второе рождение

Елене

Я люблю тебя здесь, в окруженье февральской разнузданной вьюги,

Среди жалящей веки, разорванной в клочья небесной фольги,

Налетевшая заумь ненастья бушует на призрачном юге,

За студеным, зудящим забралом не видно ни ночи, ни зги.

Полустертые профили жизни теряют свое очертанье,

Пропадают из виду, навек, в беспощадном извиве судьбы,

И февраль, укрывая от Бога глаза, доверяет решать трамонтане,

Кому выжить, сегодня, в грохочущем хаосе вирусной злой молотьбы.

Эту ночь отстоять, отмолить все напасти во всенощном бденьи. 

Как впервые увидеть тебя, возвращённую из темноты.

В наступающей жизни, весной, каждый вдох, как второе рожденье.

Я люблю тебя голосом, вырванным из коченеющих лап пустоты.

Продираясь сквозь гулкое горло боры перекрученным хрипом,

Ледяным наждаком, до крови, соскребая с себя немоту,

Я люблю тебя голосом, шепотом, небом услышанным криком,

Шевелением любящих губ на гремучем февральском ветру.

Дидона и Эней

          Я как сон, как продолженье

 Расставания с тобою.

          Ты проснешься, в утешенье

          Будет рай над головою.

          Ухожу. Слезою, пеной

Вслед махнёшь мне, чуть живая.

Назову тебя Еленой. 

Но опомнюсь, узнавая:

 С кем сравнить тебя, Дидона?

 В этой схватке рукопашной, 

 С миром всем, я обнял стоны

          Тех, кто обнял камни, пашни.

 Не хочу тревожить взгляд твой

 Наважденьем стран восточных.

          Непроизнесённой клятвой

          Догорают многоточья.

 Вслед махнешь пурпурной пеной,

 И вернешься за когортой,

 Дым взойдет, над Карфагеном,

 Трои гордой.

Египетская марка

Над урочищем всплывших вдали пирамид

Гром веков из орудий пространства гремит.

Мне навстречу хамсином несутся полки

Колесниц невесомых над призмой реки,

Исчезая, как в протуберанце,

На горячем желтеющем сланце.

Разбиваются армии пришлых невежд,

В плен уводятся сны, не сомкнувшие вежд,

И не счесть удивления всех чужаков,

Захлебнувшихся притчей о смерти богов:

На подбор – лишь одни иностранцы,

Не способные – в преторианцы.

Обойди хоть полмира, не сыщешь уже

Ни намека на истину, что в неглиже

Смела выйти, ступить за дворцовый порог,

Зачиная провидческий древний пролог,

Оставляя на глиняных глянцах

След граффити, покрытый багрянцем.

Скарабеи хранят золотую печать –

Фараона на Царства Египта венчать.

Изумрудна скрижаль, усмирявшая прыть,

От начала бездонных времён. Переплыть

Вплавь спокойно влачащийся низменный Нил

Не дано никому, только гнилостный ил

Доплывает до устья великой реки,

Там уходят в лазурь неживые полки,

Повторяя в заученном танце

Неземные дремучие стансы…

2020

К Урании

Мне бы каплю дождя

на иссохшую в плаванье душу.

До минут низводя

свое прошлое с будущим – в сушу

их вложить бы хотел,

только волны с настоем печали

укрывают предел

горизонта своими плечами.

И как будто во сне,

всё качнулось. Забыв оглянуться,

я плыву в вышине,

столько неба вокруг, но проснуться

всё никак не могу,

усыплённый качаньем напева,

в своём теплом мозгу

я – как маятник – справа налево

или наоборот.

И покажется, что гениален

этот круговорот:

линза – плоска, но взгляд вертикален.

И следит циферблат,

как секунды сцепляются в строчку,

и сквозит через взгляд

то ли вечностью, то ли отсрочкой.

2002

К морю

Филатову Владимиру Борисовичу

Большей радости, чем в букварях,

в их словах, не лишённых известной отваги,

не увидишь нигде, разве только в морях,

среди рваных равнин пересоленной влаги,

пропитавшихся смолью чернильных «ять»

длинной речи, впадающей дельтою, пястью,

в эту выгнутую благодать,

горстью звуков, впечатанных выдохом, страстью.

Вдруг, покажется, выдохся, поредел

воздух весь, что, наверно, невероятно.

Страх отсутствия – это ещё не предел.

Страшно быть, умереть и вернуться обратно,

и кружиться, как бабочка, не торопясь,

сжавшись в точку над линией горизонта,

чтоб бесцельной пыльцой раствориться, пропасть,

над чернильною линзой холодного Понта.

Магдалина. Памяти Марины Цветаевой

«Лицом повернутая к Богу,

Ты тянешься к нему с земли…»

Б.Пастернак. Памяти Марины Цветаевой

I 

До подземных жил

дотянуться, справиться.

Душу одолжил,

а была не праведница,

жгла горящим ртом,

пепел падал кружевцем.

Вспомнится, потом:

так мгновенье кружится,

ровно перед тем,

как померкнет свет. И ты –

в бездне. А затем?

Там, в раю, цветут цветы,

точно так же, как

здесь, перед чистилищем?

Или здесь – пустяк,

или там – узилище?

Свет вообще  – один

крепкий узел связанный.

Раб и господин,

кем, на что помазаны?

Там ты не в раю.

Волями господними,

Там ты на краю

рая с преисподними.

Девять их таких

«дисков атлетических».

(Зрение и стих –

с берегов аттических).

Девять их: круги

этажами стелются

в промежутках зги,

жутких. Вспять не мелется

времени копна.

Маятники, пропасти –

девять раз до дна

сквозь все эти лопасти.

Мысль в мозгу ясна:

выдохнуть конечный стих.

Девять дней без сна:

отоспимся в вечности

времени. Слюда

маятников вертится.

Девять раз со дна,

вспомнишь – не поверится.

Сверху не видна

горловина вечности.

Девять дней без сна,

до бесчеловечности,

через жернова,

горловину мельницы.

Девять – сызнова –

кто еще осмелится?

И, как серафим,

жизнь кружит над гнёздами.

Небо окропим

душами, как звёздами.

Со свеченьем душ

над полями с вязами

Сын, Отец и Дух

в крепкий узел связаны.

Обживай свою

неземную сторону.

Сколько душ в раю?

Что, Цвета…? просторно им?

II

Ты, как Гермесова комета,

Неторною дорогой в рай,

Летишь с другого края света,

Маршрут меняя по заметам,

Настроив слух на звёздный грай.

Ты зачинаешься с фальцета,

По горло в вечности густой.

Ведь в сущем нет такого цвета,

Нет ни центона, ни терцета,

Тобой не взятых на постой.

Ты, каждой ночью расцветая,

И  небу, верно, невдогад,

Что в строфы вены заплетая,

И Божьей искрой опадая,

Подсвечиваешь рай и ад.

Между душой и хрупким телом,

Краёв невидимый разрыв,

Сшиваешь, как бы между делом,

Что сделалось твоим уделом,

Уйдя над временем в отрыв.

Маленькая ода

Георгию Победоносцу на гербе Москвы

Белеют звезды в вышине

И что-то тихо шепчут мне,

И, меж собой вступают в спор,

Поддерживая разговор.

И светом яблочного цвета

Весенняя Москва согрета.

Луна медузой плосколицей

Парит над каменной столицей,

И гомонит ночной прибой

От радиально-кольцевой

До тротуаров Моховой

Под башенных курантов бой.

И, как старинные ларцы,

Стоят московские дворцы.

И тени выбывших жильцов,

Их охраняющих стрельцов,

Гуляют по московским барам,

Мешая тоник с полугаром.

Над белокаменной Москвой

Витает дух сторожевой,

И луч его меча двуостр,

Как бронза древнеримских ростр,

Копьё вознесено над миром,

Клубиться мантия сапфиром,

И светятся, как образа,

Его печальные глаза.

декабрь 2020

* * *

Медленно неба свеча угасает,

Тёмно-лилова ночная шагрень.

Звёзды, как стрелы, бесшумно вонзают

В небо живое калёный кремень.

Тянет на море. Нырнуть, затухая

В черной пучине вселенской искрой,

И развинтить своё сердце до гаек,

Мысли окрасить глубинною мглой.

Вызубрить звёздный учебник от аза

И до омеги, сшивая внакрой,

Тело и душу, от чёрного сглаза,

Острой как бритва кремнёвой иглой.

Мой ангел

Елене

I

Мой ангел, наступила осень,

И, значит, нам идти в пургу

Листвы, взлетевшей с медных просек,

И подчиниться языку

Листвы, в порывистом наклоне

Жёлто-зелёных сиплых сов,

Вершащей, словно на иконе,

Вязь византийских вязких слов.

Нам не понять и половины,

Но узнаваемы вполне

Нерукотворные картины

И письмена на полотне

От осени первоначальной,

Первоначальной немоты,

Под ветра возглас величальный,

В окружье азбучной фиты.

II

Мой ангел, скоро ль нас поманит

К себе бездомная весна?

Нас осень много раз обманет,

К лицу ей неба рыжина.

И мы сдаёмся в плен тоскливый,

Вдыхая полной грудью медь

Листвы, тускнеющей в отливах

Заката, чтобы онеметь

От вечереющей лазури,

От не распознанных теней

Всесокрушающей цезуры

Всё сокращающихся дней.

III

Ты скажешь, дым костра глотая:

«Как холодно. Как даль черна».

Кружит, кружит ночная стая,

Не птиц, то – наши имена,

В дрожащем мареве кострища

Из пепла листьев золотых

Ещё видны, но ветер рыщет

Напрасно в небесах пустых;

Ведь, как во сне, мы невесомы,

По-птичьи вслушиваясь в тьму,

Летим, летим, подобно совам,

Чтобы заполнить пустоту.

2020

На выставке Сальвадора Дали

Вот это и зовётся «мастерство»:

способность не страшиться процедуры

небытия – как формы своего

отсутствия, списав его с натуры.

И. Бродский. На выставке Карла Вейлинка

Я отступлю на шаг и присмотрюсь

Внимательней: похожая на гул

Сорвавшегося с места урагана,

Уже не просто местность или то,

Чем быть она могла вчера и завтра.

Сейчас, похожая скорей на цепь,

На цепь большой сторожевой собаки,

В момент её прыжка на чью-то тень,

На почерк преступленья и на всё,

С чем связано оно одною цепью.

Я отступлю. Привычные дела

Отступят, заслоняясь дланью пыльной,

Я к ней уже давно не прикасался,

И кожа обросла экземой. Так,

Движенье обрастает сплином,

Ещё тревожа, как воображенье,

Его присутствие привносит за

Собой реальность: значит, отступлю,

Но следом, и впотьмах, бессчётные

Галеры вспышек мысли, слов, не слов,

Покроют метами пространство и

В зазубринах оставят горизонт.

Нелепая случайность: взгляд упал

На расстоянье равное призванью

Постигнуть, по наитью, расстоянья:

Сужать их, смять в секунду, мелочь, но…

Но отступить за горизонт и верить

В незавершённость и свою необходимость.

О, местность: вместо вакуума – сон,

Детали перепадов плоскогорья:

Вся география в одном прыжке.

Перечисляю всё и отступаю,

И, отступая, мокну от дождей,

Вернее, от того, что представляю

предназначенье их, но сам я не

Хотел бы оставаться рядом, зная:

Моя ошибка может стать не вдруг,

Причиной для других последствий, за

Которые в ответе перед тылом,

Вмещающим остаток того дня,

Где всё увиденное греет спину

Армады, отступающей в себя;

Армады перекличек голосов,

В своей телесности отобразившей

Всю местность, гул, захваченный врасплох,

И прочее, и то, что неизвестно:

Пропущено через другую кровь,

Другого, искушённого началом

Загадки неоткрытых тупиков

В открытом лабиринте Минотавра.

* * *

На занавес хрупкая тень прилегла.

На сцену сражения вымысла с ложью

спускалась трагедий шекспировых мгла,

мешая подмостки с галёркой и ложей.

Мне быть и не быть. Я играю с листа.

В мой образ доверчивый входит Отелло.

Возьму смертный грех на себя и с моста

сорвусь в Rivus altus, как бренное тело.

Провалы, аншлаги – заполнен партер.

И тень Каллиопы волною озона

смешает рыданья забытых гетер

с понтийской солёной строкою Назона.

1990/2017

Над закатом далёкого неба

Звёзд отары внезапно под осень

Пропитались парным молоком,

Распуская тяжёлые косы

Ариадниным белым клубком.

Молчаливо глядят на дорогу,

Не галдят и не путают след,

Не спешат возвращаться к порогу

Несуразною разностью лет.

Звёзды лицами прячутся в осень,

Опасаясь ходить нагишом,

Чтоб не рухнуть рассеянно оземь

Вместе с тяжким медвежьим ковшом.

Растворяясь в ночном купоросе,

В пустоту зарываясь ежом,

Словно в хвою под ветками сосен

Налетевшим под утро дождём.

Так и жить бы спокойно, высоко.

Смейся, пой, на судьбу не ропщи.

Но однажды в мгновение ока

Молча сгинуть… Кремнём из пращи

Улетая в кромешную небыль,

Прогорая дотла от тоски

Над закатом далёкого неба

С комом в горле и пеплом в горсти.

январь 2021

* * *

Небо, обретшее тему овала,

лист, запыхавшийся, как покрывало

ветра над стынущей Ойкуменой.

Слева и справа твердят об изменах,

об изменении смысла и духа.

Время, убитое на поруху,

не возвращается с видом скорбным

преодолеть перешеек загробный:

потусторонняя видимость тренья

горше ньютоновых сил тяготенья.

Лица, обретшие тему овала,

Удивлены: «И ты здесь ночевала?

В этой постели, укрытая этим,

Как его там, ну, который светел,

Точно, то облако на рассвете».

Новые слухи скрадут неверье

старых архангелов к новой вере.

Новые слухи ползут проворней

Старых архангелов на амвоне.

Новые слухи ползут прямее

Старых архангелов. На примете:

Странность походки и странная особь,

После исчезнувшая, как осень,

В стынущей зелени кипариса.

(Южная осень дороже Париса,

Но не Елены). Его же свита

Вся разбежалась, едва не бита

Была камнями. Он же, отмыкав,

Положенный срок, руками омытый,

Вышел в пространство, лишённое тверди,

Теперь возвращается через тернии

К телу единственной запретнокожей,

К свету, в котором на вечность умножен…

* * *

О души спасенье

Ветер шелестит,

Придет воскресенье,

Бог нас всех простит.

И, покорны Спасу,

Сгрудимся тишком,

Всей безродной паствой

В рай пойдём пешком.

Ни чинов, ни рангов,

Душам несть числа,

Замыкая фланги,

Мать в чём родила.

От начала жизни

До конца пути

Бог один повсюду

В спину нас крестил.

Долог путь, извилист

По-над пропастью,

В небе кружит финист

Острой лопастью.

Звякнут крючья-годы

Сталью боевой,

Ястреб всепогодный –

Неба смертный вой.

Поживём – узнаем:

Смерти нет в раю,

Смерть – она вне рая,

Где-то на краю,

За межой, за пашней,

В прошлом. Заросла

Призрачностью павших,

Памятью взошла…

В пустоте, над бездной,

Выглянет на свет,

Горечью небесной:

Смерти в рае нет.

Овидий

Над нами ночь, над нами звёзды

И неба чистый чернозём.

И долги дни, и долги вёрсты

По небу, взятому в заём.

Давно распахано другими

И в глубину, и вширь, и вкось,

Но небеса стоят нагие,

И я для них – пришелец, гость.

Иду в бреду глубокой ночи,

Под парусом, без облаков,

И гнётся стеблем позвоночник

Под тягой древних сквозняков.

И, ощущая их бессмертье,

Становишься подвластным им.

И через два тысячелетья

Я древней силою гоним.

Чужой по сути и по виду.

Как рассказать и объяснить,

Что, видимо, ещё Овидий

Нашёл сшивающую нить

И слил в единое пространство

Всё италийское родство,

Всё черноморское убранство

И двух лазурей вещество.

2020

Орфей

Пока ты пела,

вечность пролетела,

над головами,

листьями, крылами,

и клиновидными курлы – курлами.

Осталось золото роскошного надгробья

лесов, с их взглядами сквозь прутья, исподлобья.

Слезящимися, смертными глазами,

следящими за мною, за тобой, за голосами.

Ты, помнишь, Эвридика, тоже, что-то пела,

пока он выводил её из дымного предела,

по рухнувшим с небес, шершавым бликам

заката осени, переча зычным кликам.

Но не довёл: так птица, ненароком,

бросает взгляд назад, до минованья срока,

туда, где смертных ледяные антифоны

стихают навсегда в объятьях Персефоны.

Петербург

Я в стужу держусь лишь «одним Петербургом –

Концертным... зловещим, нахохленным, зимним»,

Он весь на шарнирах, и в шаге упругом

Всю ночь молодеет. На льду тёмно-синем

Невы, отражая свой блеск парусинный,

Топорщится шпилями зданий, оплывших

Под светом коптящей Луны керосинной,

Лучами своими бессмертье суливших.

Заложен в зеркальную заводь музеев

И сам, как в музее, в себе затаился,

И хочет сбежать от шальных ротозеев,

Стыдясь, что за годы вконец обносился;

И мучится тайнами древних фасадов,

Но помнит прекрасно, как вьюги ворчали,

Когда, защищая себя от распада,

Орлов всероссийских на царство венчали.

И мне не найти в продолженье проспекта

Ни грана любви, ни границы у линий,

Проложенных по преломлениям спектра

Сквозь только что выпавший выцветший иней.

Но в стужу «держусь я одним Петербургом…»

Бессрочно в него моё сердце зашили.

А он наплывает на ночь демиургом,

Качая флагштоками царственных шпилей.

октябрь 2020

По дороге в Эльзас

1

Я вспоминал, как позднею весной

Летел в Париж крылатою блесной.

Покачивалось небо. Облака,

Что слюдяные боги из Валгаллы,

В иллюминатор всматривались. Алый

Закат глядел на них издалека.

А может, и не боги, просто скалы

Небес, очерченные высотой,

Сквозь блеск иллюминаторов усталой

Заката восхищались красотой.

2

Сойдя с небес, вручив себя властям

Таможенным, просвеченный рентгеном,

Как праведник, подвергнутый страстям,

Аэропортовым аборигеном

Я ровною, накатанной стезёй

Поплыл в Париж омнибусной ладьёй.

Простые пригороды, люди-прихожане

Без суеты в воскресный вечер свой

Гуляли, как гуляют калужане,

Вдоль парапетов древней мостовой.

3

Здесь, как виденья, ангелы не спят

И продолжаются в немой архитектуре:

Над контрфорсами по прошлому скорбят

И вместе с птицами резвятся в квадратуре

Небес, глядящих на свечной Париж

Уже по-ангельски. Сдувая прочь пылинки,

Восточный ветер – небожитель крыш –

Средневековый обдувает клинкер.

Подслеповатых звёзд ночная карусель

Кружит над городом и, следуя погоде,

То выглянет над аркой Карузель,

То скроется, растаяв, на восходе.

И кажется, вот-вот заговоришь

На языке Монтеня и Бодлера.

При ливне время каплет с местных крыш,

И на карнизах повисает эра.

4

Пишу заметки о Мюлузе и Страсбуре

И растворяюсь в станковой скульптуре.

И неизменно от карандаша

Построчно отделяется душа.

Но время, обнажаясь в темноте, –

Прекрасно в первозданной наготе.

Мгла обрамляет чёрной бахромой

Притихшие дома. Свинцовые светила

Расписывают витражи сурьмой.

А изнутри соборные кадила

Сражаются с потусторонней тьмой…

ноябрь 2020

Пять повестей

Елене

1

Войди в мой дом, перепиши начала.

Поспешность ткани придержи

Неторопливостью причала

И руки тайной обвяжи.

Мне руки тайной завяжи

И поднимись на выступ ночи,

Где сны –  пустыни миражи –

Свои слова о воздух точат,

Словно испанские ножи.

И прикоснись холодной местью

Незримой стали острия

К едва заснувшему предместью,

Чтоб предрассветная струя

Гремучей, неусыпной смеси

Блеснула кожей, как змея.

И зашуршала, как змея,

Между лопаток, тратя вечность,

Туда, где рушится заря,

И не дают расправить плечи

Ещё холодные моря.

И как развязывают петли

В полёте утреннем стрижи,

Входя в дождливые столетья,

Мне руки телом развяжи.

1990; 2017

2

То отступала, то пленила,

записывая в посредники.

И окна небом заменила,

срывая крыши, как передники.

Ты та, другая. Или, или…

Все сказано, но повторяться

Приходится. Углом застыли

в ознобе пальцы. Притворяться

собой. Озоновые кили

в промокшем вечере резвятся.

И не понятно: или, или.

И повторять, и повторяться.

И снова по диагонали

Врываться в скученность болезней,

И ждать в приёмной госпиталя, 

Любых перевранных известий.   

Ждать дверь, которой не по силам

Открыть пространства хрупкий полог.

Соединяла, будто мстила.

Дрожа, держала, как осколок.

Но грани удлинялись эхом

И множились, соударяясь.

На площади стояла Гретхен.

Во всех закатах повторяясь.

1989

3.  Фауст

Гроза спешила мир запомнить

Таким, каким он быть посмел:

Не понимающим спросонья,

Что жизнь изводится, как мел.

Вошёл, как будто бы приснился

Обоям тёмным, потолкам,

Камину и бессчётным лицам

Приникших к перекрестью рам.

И, вызванная Сатаною,

Стучалась жажда в окна губ.

Но крыши окатив волною,

Гроза вершила Страшный суд.

Входили: то поодиночке,

То целой сценой, но двоим,

Задуманным единой строчкой,

Никто исчадья не простил.

И мертвенное удивленье

Скользнуло в трещины мостков,

Ища защиту в заточенье,

От стука дамских каблуков.

Трещало платье от разрядов.

Пряма, как молнии ожог,

Она прошла, конечно, рядом,

Что лоб от напряженья взмок.

Она ему ещё не мстила

Плечом, откинутым назад,

И дьявола ему простила,

И сон дурной, зовущий в ад.

Она ему уже не мстила.

Вошла, как Эльмовы огни.

Не узнавала, лишь молила,

Чтоб чашу мимо пронесли.     

1990

4

Заплаты заката на тьме темнокожей

остаток распада на запад рогожу

чадрою восточной бросает, и слепы:

дорога, карета и платье из крепа.

Подъезды далёки, проёмы забиты,

но картою в масть все сомнения биты.

На мост разводной успевает карета.

Дорога, как платье из чёрного крепа.

Тревог перекрёстки в оковы отлились,

на руки упали и в спицы вцепились.

В декабрь, в расход – из бульварного склепа,

несётся карета и платье из крепа.

И за город рвутся, забыв о засаде

по бреши, размытой в гранитной осаде,

по времени, вырванному из вертепа:

дорога, карета и платье из крепа.

1989

5

Вы не видали их, успевших

уйти по неокрепшим вьюгам

и затеряться в захрипевших

метелях, запряжённых цугом.

И, видимо, заставы правы,

колокола твердят об этом,

что нет пронзительней отравы,

чем повесть покидать дуэтом.

В столь бесконечно ясных смыслах

расчерчено свеченье неба,

на оловянных коромыслах

расплескивая всплески гнева.

Так вечность всходит круг над кругом,

чтоб окольцованное время

пространство вспахивало плугом,

в подзол сводя людское племя;

подобие в его деснице:

устанет трепетать запястье,

и снова сыпаться пшенице

в горнило ненасытной пасти,

и снова в забытьи заставы

пройти, укрывшись лунным светом,

и плыть пронзительной октавой

над неоконченным дуэтом.

2019

Ростропович

(Dvorak Cello Concerto in B minor op.104)

Зал лился, заполнялся: крепкий бриз,

Качал смычка упругие качели,

Но пальцы цепенели, как каприс

На струнах вздёрнутых виолончели.

Зал лился, заполнялся по виски

смятением свидетелей, следящих

за восхождением прижизненной тоски,

на стыке будущего с настоящим.

Последний раз, вручая, словно дань,

небесной доле немоту ладони,

на деку обопрётся, как на длань

Господню, обращённую к Мадонне.

Светлой памяти О. Э. Мандельштама

На стёкла вечности уже легло

Моё дыхание, моё тепло.

О. Мандельштам, 1909

Чёрная ночь, душный барак,

жирные вши…

О. Мандельштам, 1938

…Чернела ночь, душил барак,

Жирнели вши от перепоя.

Над саркофагом грозный мрак

Своё правленье моровое

Браздами жутких холодов

Справлял с коварством печенега.

И слёзы всероссийских вдов,

Как звёзды, заливали небо.

Я б в Петербург дошёл пешком.

Вы видите, как осы бьются

Через игольное ушко

В просвет: прорваться, дотянуться

Хотя б на полувздохе сна.

Кончается моя морока.

Икон небесных кривизна

Плывёт из готики в барокко.

Но нет мне места на «доске»,

Чернеющей в иной стихии.

Один в затерянной строке,

Как тень, лечу на волоске,

Я легче тени, налегке,

На ссыльных облаках России.

__________

На стёкла вечности, как амальгама,

Легло тепло дыханья Мандельштама.

январь 2021

Слова

Слова, как муравьи, их терпкая работа

Сновать туда-сюда, хоть до седьмого пота.

Обрывками корней наполнив кошели,

Тащить ко мне на стол весь сор сырой земли,

И  до утра возиться с дивной дребеденью,

Без роздыху, предавшись всенощному бденью.

Слова, как пришлецы, ведомые Орфеем,

Загадочно сверчат, кто ямбом, кто хореем.

Крылами раздвигая радиус дозора

Вигилий городских, от центра, до зазора

Меж небом и дрожащей рампой горизонта,

Подсвеченной лучом полуночного зонда.

Слова, как гладиаторы, идут на свет, робея.

Им все равно, где жить – на этаже плебея, 

В холодной инсуле в чащобе Авентина,

Или в хоромине, в раздолье Палатина.

На сцену выходя, кричат, в рога трубя:

«Идущие на смерть приветствуют тебя…»

* * *

Так, видимо, растут цветы,

Так прорастают окончанья

Из слов травы. Немы, просты,

Прозрачны жесты, примечанья,

Приметы прошлых зим и лет,

Обеты, данные до смерти

Ворвавшихся слепых комет,

Разбитых в центре круговерти,

В траве из гула снов и слов,

В волне, хлестающею гривой, –

Внезапный, неземной улов

Осколков света: прямо, криво,

Как рикошет из всех пространств,

Пронзительнее ре-диеза,

Так звёзды падают на нас

Монетами из царства Креза.

2003

Троя

«Я думал о происхожденьи

Века связующих тягот.»

Б. Пастернак. Высокая болезнь.

1

Как многотонные гири:

Строй, каталог кораблей.

Лезвия строганых килей

Вскрыли аорту морей.

Мачт островерхие жала

Впились в ночной небосвод.

Будущее дрожало,

Билось ногами в живот.

Мачт бесконечные жерди.

Море, как чаша плывет.

Впрок принесённые жертвы

Трутся о жесткий обвод.

Гордым, безудержным роем,

Западный ветер жесток,

По направлению к Трое

Флот повернул на восток.

2

Гений, владеющий тайной

Дара общенья с богами,

Зёрна наития, дай нам,

Звёздами и жемчугами.

Засти от едкого смрада

Липкого дыма каверны

Адовой. Засти от хлада,

Всепроникающей скверны.

С кем мы, стезёй неизменной,

Выйдем в клыкастое море,

Кто защитит Ойкумену,

Если разрушится Троя?

3

Мы, как былого герои,

Вставшие рядом с богами,

Пели над стенами Трои

И говорили стихами;

Неба дрожащие своды,

Над горизонтом держали.

Где наши горькие оды,

Стансы великой державе,

Времени ямбы, хореи,

Хрупкие, как изваянья?

Все уносимо Бореем,

Кроме имён и призванья.

4

Горьки, как чёрные мысли,

Ветром гонимые волны,

Лбом упираются в мыс ли,

В бухту ли. От своеволья

Антропоморфного тавра

Нету спасенья на суше:

В зелени пряного лавра

Кровь станет тише и суше.

5

Море рифмуется с Троей,

Речь обращается в эпос.

Волны, шагнувшие строем

Тьмы на Троянскую крепость,

Как зачинатели скорби,

Не обуздали свирепость.

Дымом, над пламенем горбясь,

Слепнет Троянская крепость. 

6

Слепнут смиренные звёзды,

Нет у богов заклинанья,

Чтобы сгоревшие вёсны

К жизни вернуть из изгнанья.

Пепельно-чёрное море

В скорбный окутано пеплос.

Море рифмуется с Троей,

Речь обращается в эпос…

* * *

Ты такая же, может, ещё, может быть сиротливо

Смотришь вдаль или спишь, окружённая явью ночной.

Я не помню, когда это было, но память пытливо

Бередит закоулки сознанья зажжённой свечой.

Ты такая же, может, ещё, только дождь кропотливо

Изменяет моё отраженье в далёком небесном окне,

И я знаю, я чувствую: взглядом, как полночь ревнивым,

Ты глядишь на него или спишь, извиваясь в прерывистом сне.

Повторяя движения все и недвижности вторя,

Просыпаешься вдруг и не можешь понять, почему

Млечный Путь, изменив направленье своих траекторий,

Исчезает в предутреннем мареве, как во вселенском дыму.

* * *

Утро в город заходит всегда от восточных ворот,

Вперемежку с туманом, а нет – то тогда с облаками,

Всякий раз, натыкаясь на ночь, пробирается вброд,

Будто крот, осторожно, на ощупь, слепыми шажками,

Щурит глаз и пытается каждый неясный предмет

Рассмотреть досконально, обнюхать, погладить по коже

И сравнить первородство с безродностью прошлых примет,

Только, память подводит, рассвет повторить невозможно.

Импрессионистично, по-детски, привстав на носки,

Отвечая урок из-за школьной классической парты,

Свет небрежно тушует неброские с виду куски,

Сквозь туман проступают эмблемы, щиты, алебарды…

…Впечатленье дурное, всё смазано, чья-та мазня.

Но проходит мгновенье. И вот, на картине вельможно

Проявляется город, законченным видом дразня.

Закавыка одна: это всё повторить невозможно.

сентябрь 2020

Цезура

Тень цезуры, как секира,

Над моею головой.

Не молчи, волнуйся, лира.

Ты поёшь, и я – живой.

Солью выстлана дорога

Через поле в тёмный бор.

Погоди ещё немного,

Не гони во весь опор.

Как там будет, я не знаю,

Только слухи, что не та

Жизнь – не жизнь. Тоска сквозная

И забвенья маета.

Бор безбрежный. Мачты-сосны –

Словно в крови от смолы.

Светом выщерблены, звёзды

Догорают до золы…

Позже каяться заставишь

И месить тугую грязь.

Долго, долго жаждой маешь.

И бросаешь, отрезвясь…

декабрь 2020

Цикады Осипа Мандельштама

Пью ночь, как воду из бокала пьют.

И мотыльком, тайком, мечусь по ночи звёздной.

Мне виден свет, мне выделен приют –

Лишь поле перейти по карте пятивёрстной.

Не тороплю мгновенья высоту,

Вцепившись в воздух и держась за стремя,

Как часовой, забытый на посту,

В молчанье скорбном провожаю время.

Пью ночь, обточенную об углы локтей.

Впиваюсь в речь цикадных пилигримов,

В цитатный рой ушедших в ночь гостей,

Летящих впереди и в темноте незримых.

Калёный оттиск, втиснутый в петит.

Под правою рукой белеет, как страница,

Пространство тех, кто следом полетит.

Мне лиц не различить, меня слепит зарница..

сентябрь 2020

* * *

«Что сделать мне тебе в угоду?

Дай как-нибудь об этом весть…»

Б.Пастернак. Памяти Марины Цветаевой

Что стеречь? Стереть и только. Слово

выше всплывшей фразы сквозь засовы

лезет, исправляя гранки;

грудь растеряна. Одна на полустанке

остаётся дожидаться, то, что свыше

будет. Есть, ведь был же

свет: так факелом по коже

– узнаёшь, что ближе, что негоже

смерти перед сетью изобилья

слов. Удавишься? Попытка – не бессилье.

Речью заполняя письма, встречи;

что грядёт – то будет, может сжечь их?

и, вгрызаясь в воздух, в область слуха,

обогнать, умножить? эхо глухо...

Остаётся след, поверхность. Где-то,

очень далеко, письмо – ответом:

что? запреты отстоялись в вина?

пей! верёвка, шарф, там – всё едино.

Без вины она, с одним предначертаньем

дневников. Под чёрной с белым тканью –

руки, грудь растеряна. Ответь: что стеречь,

как быть, когда иссякнет речь?

1990

* * *

Я мало выпил: надо было пять,

Возможно десять,

Я устал считать,

Запоминать и сравнивать предметы.

Но, что-то лезет в душу.

– Изыди.

Не отстаёт и душит.

Впереди

и позади

Мне ничего не видно.

Смотрю на небо –

Есть на свете Бог.

Ко мне он до сих пор не слишком строг.

Возможно, он реликт или творенье

Нездешних мест.

Но с моего рожденья

Он наблюдает, как стараюсь я

Сокрыться от законов бытия:

Уйти в расход,

Окончить дни свои

Без божьей кары и его любви.

В огромном знании, как в чаше золотой,

Не больше золота, чем серебра и меди.

И невзначай, чтоб подтвердить, проверить,

Что всё – разновелико изнутри,

Господь даёт мне шанс,

Но я тоскливо

Взираю на бесцветный потолок

И ничего не вижу, только клок

Безмолвного, как до молитвы, неба.

Возможно, в перспективе Бог на Феба

Похож анфас?

Но в профиль не могу

сказать, я не читал Сковороду

Г.С. А зря:

По сути, лишь пургу

Я различаю. Встану, свет зажгу.

Спасибо, Боже. Разрешил дышать

Душе бессмертной.

Поздно мне решать,

Кем зарождается душа

На первом  вдохе

И после выдоха последнего,

Куда уходит вспять?

Вдруг, не вдохну,

Вдруг – незачем дышать?

Я мало выпил: надо было пять,

Возможно десять.

Я устал считать,

Запоминать и сравнивать предметы.

сентябрь 2020