Берлин
Я мушкой попала в паучьи тенёта Берлина.
Теперь мне блуждать и блуждать по его галереям,
Исполнясь восторгом от каждой старинной картины,
Скорбя возле памятников убиенным евреям.
Искать филармонии сверхсовременное диво,
Подкармливать лебедя Шарлоттенбургского парка.
Взирая на то, как врата Бранденбурга красивы,
Решиться сравнить их фасад с Триумфальною аркой.
Войти в кафедральный собор. Осмотреть синагогу.
Осмыслить былое, пытаясь найти пониманье
Того, как усердно молиться всесильному Богу,
Народ свой спокойно отдавшему на растерзанье.
Успеть пропитаться насквозь европейской свободой,
Жалея, что в нас толерантность воспитана слабо.
Признаться себе, что порадовал август погодой,
Но небо на город натянуто тонким хиджабом.
Лорета
Восхитительная пражская Лорета
Так намолена, что воздух рядом вязок.
Сохраню ли в сердце выстраданность эту?
Сберегу ли в виде строчек или сказок?
Столько лет Ты наблюдаешь нас в поклонах:
Здесь мы просим, обязуемся, лукавим,
Чтобы сердце растворилось в мягких звонах
Под мелодию «Тысячекратно славим».
Почему ж я в людях радости не вижу?
Вот и Ты на этот мир глядишь с укором.
Почему мы опускаемся всё ниже,
Возводя при этом храмы и соборы?
Для чего рисуем фрески и иконы,
Божью милость получить при жизни силясь?
Нам давно даны Небесные Законы.
Почему мы жить по ним не научились?
Сикстинская Мадонна
Много ль нужно моей натуре,
Коль пьянили, как добрый эль,
Тициан, Каналетто, Дюрер,
А особенно – Рафаэль.
В стенах Дрезденской галереи,
Где Мадонна спускалась в зал,
Прямо в душу мою смотрели,
Обжигая, её глаза.
Как показаны чувства тонко!
Сколь правдив материнский вид!
Как же людям отдать ребёнка,
Зная, что Ему предстоит!
Столь грядущее ужаснуло,
Что, в желанье спасти проста,
Вместо сына сама б шагнула
В нестерпимую боль креста.
Но сомнение сердце гложет:
Защищая от всех обид,
Мать сберечь для себя не может
То, что миру принадлежит.
Отойду я к полотнам прочим,
Где не столь солона слеза,
И отныне частенько ночью
Будут сниться её глаза.
У памятника Мендельсону в Лейпциге
Толпа кипела: «Слушать Баха сложно!»
Толпа орала: «Бах чрезмерно длинен!
Такое построенье невозможно!
Такие сочиненья мы не примем!»
Лишь Мендельсон толпе перечил строго:
«Не всё, что непонятно, значит − плохо.
Бах не случайно поцелован Богом,
Ведь в музыке грядёт его эпоха.
Утерян камень, что стоял над прахом.
Кто скажет, где покоится Маэстро?
Я памятник в честь Иоганна Баха
Сооружу на собственные средства».
Воспринял Лейпциг музыкальность фразы,
Но радоваться не было резона:
За то, что гений Баха понял сразу,
Припомнили истоки Мендельсону.
Кто пояснит идущее с размахом
Из века в век одно и то же действо:
Ты миру открываешь гений Баха,
А мир тебе пеняет за еврейство?
Храм
Архитекторам
Августу Сикарду фон Сикардсбургу
и Эдуарду Ван дер Нелю
I
Построить храм для музыки. Вложить
В него души несметные богатства.
Но слова одобренья не дождаться
И не увидеть смысла дальше жить.
Творцы ушли, а музыка жива.
Она царит в подаренном ей храме.
Она грустит и радуется с нами,
Сопровождая скорбь и торжества.
И чтобы не повадно было нам
Великое считать обыкновенным,
Она гуляет улочками Вены
И славит тех, кто ей построил храм.
II
А город не принял подаренный музыке храм.
Цинично злословил, что тот некрасив и безвкусен,
Что сам архитектор, похоже, весьма безыскусен,
И в Вене такие театры – воистину срам.
И город травил методично, нахраписто, зло.
А путь архитектора стал постоянен и ясен,
Ходил он к театру, вздыхал там: «Ты, милый, прекрасен!
И Вене, бесспорно, с театром таким повезло.
В любую деталь удавалось мне душу вложить.
Здесь будет уютно и зрителям, и музыкантам.
Но раз говорят, что Всевышний не дал мне таланта,
То как же бездарному мне и работать, и жить?!»
Он с жизнью покончил, земные оставил дела.
А всё, что им создано, жалящей Вене досталось.
И вдруг, к удивлению всех горожан, оказалось,
Что музыка лучшего дома себе не нашла.
III
Ах, как мы в оценках поспешны, нелепы и злы!
С течением лет мы нисколько мудрее не стали.
Немало великого мы б на планете создали,
Когда б не старались друг другу добавить хулы.
Озеро Гарда
Хоть я Италии дорог уже немало исходила,
И столько видела всего, что пресыщенья мучит страх,
Но это озеро меня своим безбрежьем поразило,
И тем, что тридцать городов хранят покой его в веках.
Здесь так рельефны времена, что ощутимы их основы,
И сформулировать дано простые принципы основ:
Чтоб приподнять и вознести, чтоб обессмертить – нужно слово,
А для того, чтоб опустить и растоптать, не нужно слов.
Здесь так доступна высота, что я почувствовать сумела:
Способен каждый человек свою мечту осуществить.
Чтоб приподнять и вознести, чтоб обессмертить – нужно дело,
Зато безделия вполне хватает, чтобы умертвить.
Здесь так обычна красота, что породниться с нею просто.
И нужно только разрешить душе возвыситься и сметь,
Когда поймёшь, что жизнь и смерть по существу – родные сёстры,
Но чем прельстительнее жизнь, тем отвратительнее смерть.
Здесь столько хочется постичь, что я, исполнена азарта,
Пытаю взглядом глубину и, широко раскрыв глаза,
Смотрю на дымку вдалеке, где голубые воды Гарды
Так удивительно легко перетекают в небеса.
Верона
Этот город не зря привечают певцы и поэты.
Крепость времени в нём ощущается даже во мгле.
И когда постоишь на балкончике юной Джульетты,
Понимаешь тщету нескончаемых войн на Земле.
Хорошо бы в сердца прописать человечьи законы...
Хорошо бы добро привнести в свирепеющий мир...
Ведь немало красот сохранилось у старой Вероны,
Но помянешь её – убедишься, что вечен Шекспир.
И опять чередой – перекоры, раздоры, напасти,
А любовь меж людьми понимается, как волшебство.
Хорошо б на Земле началась эпидемия счастья,
И под страхом тюрьмы запретили лечить от него...
Прадо
Шла на цыпочках, чуть дыша,
И была несказанно рада,
Что успела моя душа
Пропитаться красою Прадо.
Что текла тишина, звеня,
В каждой комнате, в каждой зале,
Словно люди вокруг меня
Не расхаживали – летали,
Попадая к полотнам в плен.
Я с волнением замечала,
Как взирали на нас со стен
Неуёмная боль Начала,
Череда бесконечных лет,
Груз ошибок, свершённых прежде.
Но горел на картинах свет –
Удивительный свет надежды.
Будто там, посреди дорог,
В вечном поиске вечных истин,
Помогал живописцам Бог,
В красоту окуная кисти.
Барселона
Фантастический город, в котором творил Гауди,
Где округлость пространств изумительна в обликах зданий,
Где нельзя предсказать, что увидишь на шаг впереди,
Ведь реальность давно превзошла высоту ожиданий.
Где свободна душа, не приемля тисков и оков,
Словно мир – лишь подмостки для истинного лицедейства.
Где, гуляя, легко провалиться в глубины веков
И легко воспарить с базиликой Святого семейства.
Где привычно внимать и Каррерасу, и Кабалье,
В симбиозе искусств постигая гармоний основы.
В этом городе можно ходить и ходить в забытье,
Непосредственность чувств переплавив в раскованность Слова.
Ницца
По улицам Ниццы гуляя,
В хмелю от заморских красот,
Увидишь собор Николая –
И сердце в груди запоёт.
Как будто средь долгого круга
Скитаний, которых не счесть,
Встречаешь надёжного друга
И слышишь хорошую весть.
Так что же в душе происходит?
Запутаны нити в узле,
Где крылья стремятся к свободе,
А корни – к родимой земле.
И в этом легко убедиться.
Вселенную исколеси –
Почувствуешь: нравится Ницца,
Но невмоготу без Руси.
Выборы в Брюсселе
Уже Европа знает привкус страха,
Уже Брюссель растерян оттого,
Что множество приверженцев Аллаха –
На шоколадных улицах его.
Что, веря в силу права, силу духа,
Смущается стыдливо не впервой,
Коль европейка в спину слышит: «шлюха»,
Шагая с непокрытой головой.
И ежели раздуется скандальчик
Тут мусульманским племенем лихим,
На свалке будут: «Писающий мальчик»
И ценности Европы вместе с ним.
«Дама с горностаем»
Мне было трудно восходить
По лестницам крутым и длинным.
Кто и зачем решил картину
Под крышей замка разместить?!
Зачем влезать на небеса,
Чтоб разглядеть черты портрета?
Я злилась: «Кто придумал это?!»
И вдруг увидела глаза...
Они сияли в пол-лица,
Они в себя вобрали много:
Её любовь, её тревогу,
Мечту о счастье без конца...
А губ так линия чиста,
Что узнавалось без сомнений:
То Леонардо светлый гений
Вложил загадку ей в уста.
И утончённая рука
Её отнюдь не безмятежна:
Она настойчиво и нежно
По шёрстке гладила зверька.
И был такой у девы вид,
Что от восторга я дрожала.
Казалось, что она дышала,
Ещё чуть-чуть – заговорит.
Я сверху вниз почти бегом
Сошла, пьяна от впечатлений,
Не ощущая ни ступеней,
Ни камешков под каблуком.
И мысль моя была проста,
И согласились с нею чувства:
Когда столь подлинно искусство,
То возвышает красота.
Варшава
В Варшаве Королевский путь
Доводит до дворца.
А вдоль дороги – россыпи
Бесчисленных красот.
Как будто кто-то ценности
Сложил на дно ларца.
И ими восторгается,
Любуется народ.
А сам дворец от площади
Центральной – в стороне.
Он внешне скромно выглядит,
Богатством не потряс.
Зато внутри роскошен он.
И показалось мне,
Что в мире много мудрого
Придумано для нас.
Хлебать бы мудрость ложкою,
Ведь очень нелегко.
Идти до откровения
Немало долгих дней.
Но кто же в этом тереме
Шепнул мне на ушко:
«Чем души в нас роскошнее,
Тем внешне мы скромней»?
Люблин
В сегодняшний Люблин нельзя не влюбиться:
Спокоен, комфортен, законопослушен.
В нём нет суеты и апломба столицы,
Зато он красив, работящ и радушен.
В нём «было» и «будет» сплелись воедино,
По Старому городу бродят студенты.
И радует то, что моя Украина
В любом уголочке представлена кем-то.
Здесь в душах не встретишь губительный холод,
Здесь люди добры и по-детски смеются.
А коль называют по имени город,
То Божьему миру в любви признаются.
Здесь время беременно солнечным светом,
А скверы на райские кущи похожи.
И в городе запросто встретить поэта
В любом из бегущих за счастьем прохожих...
Каплица Святой Троицы в Люблине
Переплетение культур. И в католической каплице,
Средь фресок русских мастеров и византийского письма,
Вдруг обнажаются сердца, и проступает свет на лицах,
Преображая старый мир. Я это видела сама.
Здесь всё чужое и своё, объединённое навеки
В какой-то чувственный, большой, необъяснимый монолит,
Кристаллизуется в душе и остаётся в человеке,
И до конца его пути свечой заветною горит.
Переплетение культур сродни вливанью свежей крови:
И помогает исцелить, и силы новые даёт.
Переплетение культур – наиважнейшее в основе
Моей измученной страны. Иначе – обречён народ.
Нотр-Дам де Пари
Нотр-Дам де Пари! Если станет немного потише
Гомон пёстрой толпы у седой Галереи Царей,
На мгновенье замри. И тогда непременно услышишь
Эсмеральды шаги у твоих отворённых дверей,
Где в красавца – любовь без труда превращала урода.
Чувство столь велико, что нельзя его перебороть.
Помнишь, там наверху, у горгулий стоял Квазимодо
И звонил так, что звук разрывал колокольную плоть.
Нотр-Дам де Пари! Эти стены пропитаны болью.
Нет героев Гюго, но о них не смолкает молва.
Нотр-Дам де Пари! Вспоминая их, перед тобою
Для молитв о любви подбираю простые слова.
Джоконда
Какая загадка в твоей светоносной улыбке,
Сводящей с ума на неё посмотревших людей!
Туман вдалеке удивительно тёплый и зыбкий.
И как же посмел на красу покуситься злодей?
Тебя защитили, меж нами воздвигли преграду.
Картине теперь не страшны кислота или нож.
Но кажется мне, что исчезла доверчивость взгляда,
Ведь мир перестал быть на Божье творенье похож.
Спасёт ли его красота, я сказать не сумею…
Немало веков на земле продолжается зло.
Подумалось мне, что и правильнее, и честнее –
Отнюдь не картину – людей поместить под стекло.
Перед «Большой одалиской» Жана-Огюста Энгра
Что мне линии Энгра, которые он удлинил,
Что мне верность пропорций, которую дерзко нарушил,
Если фоновый бархат пролитых им чёрных чернил
Помогает сквозь тело разглядывать женскую душу.
И её красота очевидна без жестов и слов,
А попытка представить гармонию в цифрах – наивна.
По спине одалиски мой взгляд опускается вновь,
Вызывая желанье смотреть на неё непрерывно.
Мыс Рока
Видишь, Атлантикой я пьяна.
Опровергать нелепо.
Нежится стонущая волна
В жарких объятьях неба.
Там, где вскипает у скал вода,
Манят ветра далёко...
Что же меня привело сюда,
К славному мысу Рока?
Здесь, где не знает душа тоски,
Рвётся в просторы смело,
Запросто – птиц покормить с руки,
Птиц вдохновенья белых.
Синтра
Это – роскошь побережья: пальмы, парки, замки, пляжи,
Колкий ветер океана, вкус трески, изыск приправ.
Это – светлый дух свободы: вдохновение и даже
Счастье просто прогуляться по смарагдам редких трав.
Это – путанные тропы: долгий поиск пониманья,
Не скрывающие тягу к слову русскому глаза.
Это гложет ностальгия по родимой глухомани,
Где над золотом пшеницы вызревают небеса.
© Людмила Некрасовская, 2018.
© 45-я параллель, 2018.