Яблоневые сны. Седмица
Вторая седмица месяца,
малиновый выпит квас,
и яблоки тихо светятся,
предчувствуя скорый Спас.
Предчувствуя осень скорую
да ранние холода,
плетёную гладкость короба
да стылую мглу в садах.
Туман заставляет плакать их,
иль знают – обречены…
спят семечки в неге мякоти
и вещие видят сны.
Им, семечкам, снится-верится,
что солнце растопит лёд,
зелёной стрелою деревце
из сонной земли взойдёт.
И всё повторится заново,
и будто бы смерти нет,
и влажную землю саваном
укутает палый цвет…
И в эту седмицу, в августе,
так ночи и дни ясны,
и в воздухе столько благости,
что яблоням снятся сны.
* * *
Только-только месяц зарев в окна постучит,
плачут горькими слезами яблоки в ночи.
Прилетает Сирин-птица в яблоневый сад,
и по яблоням струится мёртвая роса.
Птица Сирин навевает долгий морок-сон,
плачет птица – омывает яблоки росой.
До полудня плачет Сирин, не жалея слёз,
Но оставит светлый Ирий птица Алконост,
и к полудню в сад заветный, в яблоневый сад,
где на ветках слёзы Сирин – мёртвая роса,
принесёт росу живую и стряхнёт с крыла
Алконост – иная птица, песнь её светла.
Тонкой кожицы коснётся чистая роса,
светом яблоко нальётся, просветлеет сад.
В том саду с тобою, ладо, нам бы век гулять,
только яблоки не надо с веток обрывать.
Не срывай до Спаса яблок, лихо не зови,
разольётся сонный морок у тебя в крови,
стынут слёзы на ресницах – мёртвая роса…
Усыпила Сирин-птица яблоневый сад.
* * *
Август негою убаюкал,
уговорами улестил,
но прокралась в ночи разлука,
и слепым дождём шелестит.
Что ни ночь, то заря прохладней,
что ни день – то ночи длинней,
Въедет засветло Авсень-всадник
в сад мой на золотом коне.
Скажет: «Милого не ищи, мол…
не бросай на ветер слова,
на реке – за тихой лощиной –
отцвела одолень-трава.
Ночью сиверко цвет развеял,
и ушли лепестки на дно…
Зиму лютую одолеешь?
Нелегко зимовать одной…»
Нелегко, говоришь… да надо…
Только жизнь, говоришь, права?
Возвернётся весною ладо,
расцветёт одолень-трава…
За рекой, за тихой лощиной,
много ягод – да все горчат.
В пояс кланяясь: «…не ищи, мол…»,
мавкой выйду его встречать.
* * *
Разлукой легла
тень воронова крыла,
и радость угасла,
словно и не была
я самой счастливой
женщиной на Земле.
Не таяло слово древнее
на губах
не падали звёзды в небо… –
пуста изба,
и свет её окон
уже не зовёт во мгле.
Мой ладо, ответь,
я видно, сошла с ума,
коль тянет меня
в заброшенные дома?
Что в них я ищу,
ведомая чьей рукой?
Наверное, мне
было когда-то там
легко засыпать,
чувствуя на устах
твои поцелуи,
яблоки,
и… покой,
и верить в рассвет,
не веря календарю,
встречать без тревоги
утреннюю зарю,
и греться в твоём дыхании,
и… молчать.
Не светится красный угол в пустой избе…
И как мне об этом, ладо, сказать тебе?
Сковала уста мои
разлуки печать…
Рукой подать
Рукой подать, –
а всё ж не прикоснуться,
и Яблочного Спаса жар остыл…
Мы просто не успели оглянуться,
засахарился летний мёд на блюдце,
и яблоки печальны и желты.
Рукой подать, –
а всё ж не оказаться
у яблони, светящейся в ночи,
чтоб на траву примятую бросаться
и падалицы трепетно касаться,
и слышать, как ты рядышком молчишь.
Рукой подать, –
а всё ж не заблудиться,
хоть Спаса в октябре простыл и след.
Всё дальше наши взгляды, наши лица,
но сок под тонкой кожицей струится,
и источает мякоть нежный свет.
Рукой подать, – а всё ж не прикоснуться,
нет летних нот в октаве октября.
Но этот голос мне помог вернуться
туда, где мёд, как золото, на блюдце,
и ты молчишь…
и яблоки горят.
Сердце августа
Тепло до срока лето разбазарило,
не греет солнце – сколько ни проси,
но полыхают зори;
август – заревом
издревле называли на Руси.
И утренник – из ранних – землю выбелив,
таится в оксамитовых лугах,
где сумерек лиловых взгляд погибельный
сочится сквозь полуденный угар.
А зори-заряницы сердце радуют,
медовый воздух будто загустел,
и яблоки в садах ночами падают,
во влажной исчезая темноте –
под яблоней – в траве – где тишина густа,
где то и дело слышится в ночи,
как падает и бьётся сердце августа,
и замирает…
и опять стучит.
* * *
Август ближе к призрачной гавани,
к неизбывности детских снов…
я оттуда на лодке в плаванье
уходила с одним веслом.
Чтоб вернуться, молилась загодя,
за собою не жгла мосты.
И плыла до заветной заводи,
где ни спешки – ни суеты.
До плавучей солнечной пристани,
где ни зим не сочтёшь – ни лет,
только знала, что будут пристально
те кто любит, смотреть мне вслед.
И, услышав: «Вернись… пожалуйста…» –
снова падала наяву
спелым яблоком в сердце августа,
в ночь,
в некошеную траву.
Рябиновая юдоль
Когда в колыбели чёрной
баюкает ночь луну,
душа, вздохнув облегчённо,
уверует в тишину,
И в дом, где траурным крепом
подёрнута зыбь зеркал,
давно забытое лето
вернётся издалека.
И в зеркале отразится
колодец с живой водой,
дощатые половицы…
Рябиновая юдоль.
…С вязаньем женщина в белом,
как водится – у окна.
И песня, что она пела,
доносится, чуть слышна…
Она ни о чём не спросит
меня,
и я промолчу,
а утром забуду вовсе –
довольно ночных причуд!
«…довлеет дневи…» припомню
и «Господи, даждь нам днесь…»,
но будет теперь легко мне,
(ведь всё преходяще здесь),
устав от возни мышиной,
увидеть, оставив дом,
как снегом припорошило
рябиновую юдоль.
* * *
Даже, если всё расставит
время по местам,
даже, если ближе станет
тот, кто дальше стал,
годы вытянутся в мили
и сведут «на нет»
череду имён, фамилий,
званий и побед.
Неразменною монетой
притаится вздох,
да печали перманентный,
«сахарный» ледок.
Близко будешь –
далеко ли –
жажду «аз воздам»
утолит и упокоит
тёмная вода…
И до срока лёгший камень
на душу твою
в эту темень тихо канет,
точно в полынью.
Даже если станет легче
и светлей вода,
помни, время память лечит –
горечь – никогда.
Полно думать о печали –
пусть себе горчит,
только б к берегу причалив,
память излечить,
только б кто в церквушке старой
помолясь, скорбя,
Богородице поставил
свечку за тебя.
Та-русское
Лечу в Тарусе грусть
живой водой Таруски,
мне дорог этот вкус
с родной горчинкой русской.
Лечу в Тарусе грусть,
да видно, зря стараюсь –
взгрустнулось – ну и пусть,
судеб не выбираю.
Скитаюсь над рекой,
где спит певец скитаний,
и трогаю рукой
заиндевелый Камень,
и, грея поутру
озябшую рябину,
я радуюсь, что грусть
моя неистребима.
Лечу Тарусой грусть –
святой горчинкой русской,
и спорить не берусь,
что грусть не лечат грустью.
Но кто бы ни спросил:
нарочно ли, судьба ли?
Отвечу: на Руси
клин клином вышибают.
Я не верю
Я почти не верю в то,
что сюда вернусь когда-то;
у окна – в цвету густом,
над сиреневым кустом
дремлет липа в два обхвата…
Чья-то память коротка,
а моя длинна, и сушит
неизбывная тоска
неприкаянную душу.
Так, бывает, в плен возьмёт,
так накатит временами,
сладок этот старый мёд,
горький мёд воспоминаний.
Тешит трепетную грусть
маячок надежды зыбкой:
может, всё-таки, вернусь?
Есть же право на ошибку?
Я изверилась давно,
пряжу выпряла из грусти,
до земли веретено
память-пряслице опустит.
Нить тонка и неровна –
да крепка – другие рвутся,
эта ниточка одна
и поможет мне вернуться.
Обмелевшею рекой
с чередой заросшим руслом,
трактом иль тропинкой узкой…
стихотворною строкой
иль каликою с клюкой
с именем исконно русским,
где река неглубока,
где высок желанный берег…
я не верю.
…здесь пока мне ещё хоть кто-то верит.
приговорена
Приговорена к родной земле,
где от века жили мои предки,
где морозный иней в феврале
серебрится на уснувших ветках.
Приговорена к родной стране,
где учились первые уроки,
где легли на сердце в детстве мне
памятные пушкинские строки.
Приговорена навек к ветрам,
что свободно над полями веют
и в туман уходят по утрам
по песчаным золотистым свеям.
Приговорена к вершинам гор,
к земляничной солнечной поляне.
Мне по праву этот приговор
предки мои вынесли – славяне.
Приговорена.
И тем живу,
что душа изодранная в клочья,
яблоком антоновским в траву
упадёт в России где-то ночью.
Туманное ностальгическое
Дожди в сновидениях детских
идут, не касаясь руки,
и дышат в туманах одесских
родные туманы Оки.
Там – зябнут деревья нагие,
здесь… птичьи следы на песке…
Туманный недуг – ностальгия,
её не разделишь ни с кем.
Навязчивы эти симптомы:
тоска по горчащей листве,
тоска по далёкому дому,
по мокрой, пожухлой траве.
Ты с этой тоскою щемящей,
казалось, сроднился навек,
пытаешься жить настоящим,
но время ускорило бег.
То зимы мелькают,
то вёсны,
и ты по привычке не спишь,
и полнится стуком колёсным
без-сонная синяя тишь.
И тянет туда, где
струится
туманною негой Ока,
плывут из минувшего лица,
мелькают вязальные спицы
в натруженных чьих-то руках…
колёса выводят: по-ка..
Туман.
Ностальгия.
Тоска…
Одесса – Калуга – Таруса – Одесса
© Людмила Шарга, 2010–2014.
© 45-я параллель, 2014.