* * *
Пусть будет дерево,
допустим – кипарис.
Очнутся камни полосой прибоя.
Пусть станет наутилусом улисс
и раковину звука нам откроет.
строй кипарисов,
шествовавших в дождь,
мозаика камней на побережье –
друг другу близко
то, что помнишь прежде,
но для тебя окажется чужим,
ничем с тобой не связанным:
ни жестом,
царапиной, безделицей какой.
Так время отрекается от сходства,
когда соприкасается с волной.
Пейзажу скажешь: мы принадлежим
той памяти, что мрамор не доверит.
Твоё безмолвное скольженье в забытьё,
неудержимое ни литерой, ни зреньем,
не важно кто, но всё-таки прервёт
своим дыханьем, чтением и пеньем.
Вот это знание услышать – тени пьют
согласных шелестение и сложность.
В созвучиях возможность и приют
той памяти, в которой дождь возможен.
Пусть арию Надира надлежит
насвистывать условием пароля,
ты возвращаешься сюда, и вновь спешишь
к отцу-улиссу,
в раковину моря.
* * *
Лик памяти, лик забвенья –
как медаль повернуть.
Наше, Господи, пенье –
хор белья на ветру.
театр лозы на склоне,
камень, что держит дом,
золотой македонец
с беотийским щитом.
* * *
Творцам кумирен образцовых:
всё тем же голодом томим
Отец руин, косматый Хронос,
и лёт годов неумолим.
В зените жизни поле жатвы.
Снопы податливы серпу,
и, утомлённый, спит глашатай,
весь погружённый в немоту.
Смотри, краснофигурный парус –
в Александрию из Афин.
Скользит волна, поёт кифара,
кружит у якоря дельфин.
* * *
Услышишь ли, слепой Омир,
что в храме ласточка щебечет
и золотые корабли
плывут по воле русской речи.
Светлы парсуны парусов.
Взмах меднотелых вёсел ладен.
Слог Логоса чеканит сов.
Кипит волна вином Эллады.
Твой берег тих и каменист
под ржавым оползнем столетий,
но в Небеса твоих таблиц
вникают ангелы и дети.
* * *
Увитый диким хмелем и плющом
живой Цереры барельеф Сатурна.
Жертв ублажительных потребуют ещё
вход в мегарон хранящие статуи.
Рябь дребезга на зрение воды
наводят в полночь филомелы трели.
Вот, босоногой, вестница Судьбы
проходит в сад и открывает двери
Гармонии, её священных сот.
Там сном и опытом пропитанные глыбы
Медоточат над чашами весов.
Тьма и Прозрение пред урною Эдипа.
Так возвращается терновый медонос,
хранимый долгом в обморок полудня.
Хлеба пекут, и сушится навоз.
и слышен навык киликийской лютни.
Ступай на пирс из фессалийских плит.
Весь Геллеспонт в обломках теоремы.
Что знала Сфинкс – вычерчивал Эвклид,
пока бойцы грузились на триремы.
Смотри туда, в туман, через пролив.
Свой смысл несут на этот берег волны.
Взгляд Бытия к тебе оборотил
своих глазниц сквозящие оболы.
* * *
Взошла звезда, и тёплый кроткий мул
облизывал то пятки, то ладошки.
Младенец в ветоши бестрепетно уснул,
щекою к целомудренной застёжке.
Ещё календы празднует Пилат,
пока ребёнок царственного Рима.
Младенец спит, не зная про солдат,
и мудрецов, и храм Ерусалима.
Но смотрит изумлённый звездочёт,
Следя переустройство звёздной темы:
весь Зодиак сияет и идёт
к далёкой точке в небе Вифлеема.
* * *
Тебе покажется, что климт –
огата и корин.
Лиловым голосом облит
придворный цеппелин,
следит сквозь ветер в лепестках
весь заводной шанхай,
как розовеют облака
в фарфоровых мешках.
Не тронь лишь раковин печать,
жемчужный этот клей,
там учит музыку мечтать
малютка-амадей.
* * *
Нева и небо заодно –
гоняют облака и льдины.
Канал – застёгнутый камзол
вельмож времён Екатерины.
В тумане прозвучит рожок,
как проблеск сквозь сырую сажу,
где служит каменным пажом
Дворцовый мост при Эрмитаже.
Портрет Александра Блока
Забудь изысканную ложь
под заунывный вой метели.
Ты не единожды умрёшь
в то воскресенье на неделе.
Аптеку, улицу, фонарь,
в тумане душном незнакомку –
всё занесли на календарь,
как в память глупого ребёнка.
Так каждый раз, как будут рвать
тебя по строкам в афоризмы,
ты снова будешь умирать
в снегах растерзанной Отчизны.
Вновь повторят тоску и смерть,
заставив страшно и застыло
Поэта големом смотреть
на нашу братскую могилу.
* * *
Скалы, предки-родичи гигантов.
Море, бриз, грамматика бессильна.
Здесь на чешуе у целаканта
Отражались спрут и афалина.
Вон мелькают быстрые фелуки –
лов сардин из щупалец Нерея,
а вон там, где колокола звуки,
тени кипарисов на аллее.
Дальше осень режут акведуки
Над холмами золота и кружев.
Сон вещей на вековой поруке
Триумфальным мрамором оружья.
Ещё дальше – этот мир и город.
Взор, послойно врезанный в камеи.
И бессмертьем полные амфоры
контрабандой носят на Эвбею.
Охотники на снегу
Слышишь, где-то сорока
трещит на смертельной качели?
Музы стужи до срока
сковали Весну Боттичелли.
Этот взгляд, одиноко
завершающий круг превращений.
Вензелями по льду,
и зигзагами в небе проморзглом
заплетаются тут
все цвета между Богом и Босхом
и находят приют.
Вот свидетель выходит на плоскость.
Обрываясь в полёт,
Взгляд отметит тектоники сдвиги:
тут – очаг и оплот,
там – долина, где звуки и блики,
здесь – начальный аккорд
этой музыки – куст ежевики.
* * *
Уж вечер, будто старец тихий,
вниманьем замиряет сад:
багульник, залпы облепихи
и предзакатный листопад.
Ложится тень морщин и впадин.
Стихает, замедляясь, ток.
Смысл проясняется. Опрятен
почти исполненный глоток.
Всё истончается и тает,
пока на спинах облаков
Медведица ковшом мешает
небес ночное молоко.
© Марат Исенов, 2021-2023.
© 45-я параллель, 2023.