Лет через пятьдесят – ну хорошо, 45! – имя этой удивительной женщины будет то и дело звучать в школьных классах, на уроках литературы, и в студенческих аудиториях, на лекциях и семинарах, посвящённых слову русскому. А пока у нас есть возможность сказать февральской юбилярше: Виват, поэт Марина Кудимова! Виват, волшебница!!!
Оркестр на «Титанике»
Разберёмся спокойно, без паники,
Кто пожизненно здесь, а кто врио.
Но играет оркестр на «Титанике»,
Даже два – то квинтет, а то трио.
Пени вычтены, поданы жалобы,
Но в Ухане, Бергамо, Париже
С подтопляемой шлюпочной палубы
Слышен гимн «К Тебе, Господи, ближе».
Подвела толерантность иммунная,
Обнулились, иссякли слова.
Только музыка, музыка струнная
Напоследок жива и права.
Маски сорваны, розданы пряники,
Шаровые заклинило краники.
Трюмы полны и танкеры тоже.
Как играет оркестр на «Титанике» –
Ближе, ближе, о Господи Боже!
Прощай, ИКЕА!
В отходняках, бессонницах, нирванах
Я належалась на твоих диванах.
Лукавая, как дочка Патрикея,
Прощай, ИКЕА!
Едва остыли горы Карабаха,
Кругом пошла такая волноваха,
Такие разухабились хоккеи –
Не до Икеи!
Горшки, конечно, обжигают боги,
Но акция на бирже волатильна.
Средь громких брендов, уносящих ноги,
Чем зацепила эта лесопильня?
Нам тут меняли кровные полушки
На крашеные бусы из ракушки,
Не купленные старикам лекарства –
На тефтельки, что недокушал Карлсон.
В кидалове с напёрсточной сноровкой
Что проигравший, что укравший жалок.
ИКЕА, ты прекрасна состыковкой
Говна и палок!
На улице всемирного Идлиба
Титан кипит, подкапывает краник.
ИКЕА, мы и сами так могли бы,
Но сорвана резьба под многогранник.
Озимые погрызла капибара,
Сменил солдат ливрейного лакея.
Нет в русском поле синего амбара –
Прощай, ИКЕА!
Лазарева суббота
Много ли забот у человека,
Если вербный пух щекочет нос,
Если вафель трубчатых у грека
Накупил и кушает взасос?
Есть Спаситель – будет и спасенье,
И не свален с башни гордый герб.
Ваий нет в Москве ранневесенней,
Но навалом в срок расцветших верб.
Отчего же слезы в три карата
И такая непогодь внутри?
- Где вы, сестры, положили брата?
- Господи! пойди и посмотри.
Отнят камень, но смердит из входа.
Лазарь мёртвым был – и вновь здоров…
Вербный торг 17-го года
С полной волей птичек и шаров.
Много ли грехов у человечка,
Если их глазами не видать,
Но на каждом пирожке насечка,
Чтоб по ней начинку угадать?
И над главной площадью, над Красной
Лобный возвышается настил,
И епископ Лазарь, весь бесстрастный,
Тоже в небо шарик отпустил.
Господи, за что нам эта милость?
За какие славные дела?
Ни во что Россия не врубилась,
Ничего ещё не поняла.
Человек покинул учрежденье,
Прихватил деньжонок про запас…
Чем за сверхусилье Воскресенья
Платят, он узнает в оный час.
Капитуляция
Генерал Суслопаров не видел города
Реймса – и зрить его не желал,
Сидя в ставке безвылазно.
Он рубец от мундирного ворота
Потирал, из Центра депеши ждал.
Про войну не из тыла знал,
Как она подлавливает на смерть,
На стальную её мормышку,
Как багор её цепок, длиннуща жердь…
А мундир пиявил его подмышку.
Генерал Эйзенхауэр, хитрый Айк,
Приказал холодильники загрузить,
Чтоб нашлось и выпить, и закусить.
Во дворе ординарец затрахал байк.
Зачищают в Курляндском котле траншеи,
А со складов вынесли, что могли.
(И в подмышках жмёт, и намин на шее)
ВМБ Либавы не взять с земли.
Охладят шампанское – всё как надо.
На монокле Кейтеля – палец блед.
Но победа растянется века на два –
Из войны не вывалился послед,
Пот, землёю довешенный, сыплет градом –
Устоим, ребятушки, ничего!..
И министр обороны перед парадом
Оградит крестным знамением чело.
Параллельный импорт
Скажи, начвещь,
тебя бросали в пещь
За то, что ниц не пал пред истуканом?
Тебя толкал угрюмый нелегал,
Когда ты по плацкарте пробегал
С картонным огнедышащим стаканом?
Начвещь, начвещь,
Ты знаешь, как зловещ
Набитого вагона многогранник,
Где шахматную сумку от Тати
Таможенник мечтает обнести
И на границе отобрать загранник?
Преодолел посты – и был таков...
Листают бригадиры челноков
Турецко-польский рваный разговорник,
И сын теперь не сын, и внук не внук,
И доктор гомерических наук
Ночует на полу, как беспризорник.
Начвещь, начвещь,
Ведь человек – не клещ,
Членистоногий и кровососущий!
Смотри, как жалок он и одинок,
Перерожденный человек-челнок,
По барахолке мировой снующий!
Друг не простит, и конкурент воздаст...
Где нынче наш любимый Адидас?
Ужель, как мамонт, сносится и вымрет?
Где самоутвержденья островки –
Потливые кроссовки и носки?
Ужели снова – параллельный импорт?
Начвещь, конечно, нам не привыкать
Концы рубить, и беды накликать,
И доедать последний уд без соли.
Так пусть объемлет нас вокзальный гул
И клетчатый вместительный баул
Возникнет с пропылённой антресоли.
Ёрш победит иль одолеет лещ?
Но если вновь при должности начвещь,
Постой хоть в шереметьевской молельной,
Хоть осенись – и к стойке со всех ног!
Гряди ж, бессмертный человек-челнок,
И возвращайся, импорт параллельный!
* * *
Не оглядываясь, не вглядеться:
За спиною – радиодетство.
Отрастая в брянских лесах,
Где три года житья под фрицем
Отвели выраженья лицам
И осели на голосах,
Я внимала во весь напряг
Передачам Первой программы.
В васнецовских богатырях
Проступали прямо из рамы
С репродукции «Огонька»
Моргунов, Никулин и Вицин...
За три года житья под фрицем
Сколько слов ушло в облака!
И когда приходили дни,
Оккупированные хлябью,
Подпиралася я по-бабьи
(Кто искусен – передразни!)
И во мне в плохую погоду
Воспитали любовь к народу
Не витрина и не корова,
А Литвинов и Бокарёва.
* * *
Знамо дело, август, – и что с того?
Честь и место флоксу, осанна астре.
Стало лета мне не хватать, как во-
здуха при бронхиальной астме.
Просто сданный под овощной ларёк
Месяц жреческий – звёздный, зато безлунный.
Просто жизнь – альвеола, пузырёк,
Подключённый к речи фонтанчик слюнный.
Но таким усильем даётся вдох,
Что наградой райской сдаётся выдох
И почти отцветший чертополох
Мнится тучной жертвой в июльских идах.
По нулям расторгуется балаган,
И, забыв о верности принципату,
Учинит резню сыроед-веган,
По черен засаживая лопату.
И спасёшь от этого косаря
Только тару собственного засола…
Вот и ночь на первое сентября:
Здравствуй, школа!
Книга
Какая хорошая книга была!
Да все дочитать не давали дела.
Ты помнишь, ты помнишь?
На первой главе
Лежали с тобой голова к голове.
На третьей главе поцелуй настигал,
На пятой главе нас будил нахтигаль.
Я в лодку садилась, ты прыгал в седло.
Что дальше? А дальше-то чтенье не шло.
И, только устав кочевать и летать,
Мы вновь принимались ту книгу читать.
Но время неслось на часах с ремешком,
И книгу бросали мы вверх корешком
На той же странице, на слове «почти»,
Где угол был загнут, чтоб сразу найти.
В отпетом отеле, в пропащей земле
Мы книгу забыли на пыльном столе.
Нас мучили сны и глодали года,
И мы вспоминали о ней иногда.
Сгорела любовь, спрессовалась зола…
Какая хорошая книга была!
Вошли кое-как в хитрованскую роль,
И вдруг письмоносец принёс бандероль:
Наложенным книга пришла платежом
В обложке другой, в пересказе чужом.
Открыли страницу… Нет слова «почти»!
Ни дать и ни взять, никого не спасти.
Глава золотая грибком заросла…
Какая хорошая книга была!
И мы, мертвечину ловя на живца,
Забыв середину, не знаем конца.
Заполнен стеллаж недочитанных книг…
А юг всё мятежен, а север всё дик.
* * *
Безлошадный топтатель обочин,
Попаданец из позавчера, –
Хорошо августовские ночи
Вот с таким коротать у костра.
Хорошо, бестревожно, не стыдно
Прижиматься спиною ко дну.
И, пока ещё лето ликвидно,
Он меня не оставит одну.
Хворостиной огонь расшурует,
Отпустив золотые бразды,
И к рассвету, глядишь, расшифрует
«Чёрный ящик» упавшей звезды…
* * *
Долог август, природа предтленна,
Лес готовится к сходу листвы,
Отделяя слои постепенно,
Как сползает платок с головы.
Нагота предъявляет резоны, –
Так из выползня лезет змея.
Безмятежно, небольно, сезонно
От себя избавляюсь и я.
Ничего не пропустит Раститель –
Будет золото вам, будет медь.
Только что красота? Загуститель,
Растворимая в сладком камедь.
Весла высушат птичьи триремы,
Годовая сожмётся спираль.
Красота – это память Эдема,
Нагота – выдворенья мораль.
На погост проберёшься понурый,
Загребая покров жёлто-бурый,
Совлечённый, как ветхий Адам...
Все готово к большим холодам:
И деревьев скрипучий акафист,
И оградка на ржавой скобе,
И железнодорожный анапест
С заиканьем на третьей стопе.
* * *
Дети ближе нас к небытию,
Все ещё с оглядкой, на краю
Сладкого провала, но спиною
К бездне безответной – не лицом,
В тяжбе меж началом и концом,
Меж безмолвием и тишиною.
И дитя пугает образ сна,
В одурь впавший взрослый, чья вина
Первородна и ясна лишь Богу,
Из-под спуда выпроставший ногу,
Коей неживая желтизна
Вызывает смутную тревогу.
Двигать стул или истошно петь,
Об пол бить мячом, дверьми скрипеть,
Размыкать пельменные зеницы
Пальцами, чтоб только добудиться,
Гнев навлечь, – пускай! – но убедиться,
Что ещё не смерть, ещё не смерть...
* * *
Накануне беды и разлуки
Так надсадно вопят поезда.
Одиночества русского звуки,
В гулком небе немая звезда.
Нет уже никаких средостений
Для души, поглотившей хулу.
Одиночества русского тени
Бдят навыстойку в каждом углу.
Только совесть натруженно дышит,
Только боль своё бремя несёт.
Не стесняйся – никто нас не слышит,
А услышит – никто не спасёт.
Присягни на воде и на хлебе,
О Борисе и Глебе взгрустни.
Одиночества русского жребий,
Нам твои предуказаны дни.
Высшей пробы твоей, высшей меры
Нам не внове добротный закал.
И туда не пройдут БТРы,
Где Христос напоследок взалкал.
2015
Октябрь
Лавы лиственной рваческий поед,
Истончение лесополос.
Ты, октябрь, молодой монголоид,
Жив набегом и редковолос.
Как же короток срок твоих муток,
Вдрызг исчеркан косой черновик,
Если рыхлый сплошной первопуток
Ликвидирует замыслы вмиг
И занудой бумагопрядильной
Поползёт моровая зима...
Жги, монгол! Как в горячке родильной,
Пусть подлунная сходит с ума!
Пусть останется голое место,
Ржавый мусор в углах... Как всегда
Накануне ремонта и бегства,
Пусть кривая сочится вода.
Рви мосты! Ничего не оставим!
Все промоины, все бочаги
На беде настоим и поставим
Иероглиф «не видно ни зги».
А потом, словно пьеса ремарку,
Нас самих победит этот мрак
И накроет твою иномарку
Ноября простодырый армяк.
На смерть Юры Шатунова
Обмылок плавленый на закусь,
Потом любовь на полчаса.
Отчаянная звукозапись,
Любительские минуса.
И, полюбас не понимая
В происходящем ни хрена,
Отдушку «Ласкового мая»
Вкурила сирая страна.
Труд – дело чести и геройства,
Да вот беда – работы нет.
Ароматические свойства
Улучшил белых роз букет.
Как ни старалась Толкунова,
Как ни пластались «Песняры»,
«Варёнки» Юры Шатунова
Их ушатали в те поры.
Подкидыши из интерната,
Взойдя над уровнями мглы,
Задержки заработной платы
Минусовали как могли.
Чтоб над внебрачной колыбелью,
Над переменою большой
Изаура с Марисабелью
Воспряли спрятанной душой.
Чтоб, досиня откеросиня,
Сказал себе последний лох,
Как Пушкин, виселицы скриня:
«И я бы мог! И я бы мог!»
По деревням дворняги лают,
По паркам тухнут шашлыки,
Когда о пошлости базлают
Разряженные пошляки.
От рэкетира до каюра –
Такая тонкая натура!
И – от зари и до зари –
Поговори ты с ними, Юра,
За белых роз поговори.
© Марина Кудимова, 2014–2023.
© 45 параллель, 2023.