Requem
Дымами стали девочки в Литве,
и в Киеве, и в Гомеле, и в Польше.
С любимыми не свидеться им больше.
Одной росинкой больше на траве.
Уже не встретить юношам невест.
Те девочки давно дымами стали.
Поют на идиш девочки с небес.
Дымами стали – звать не перестали.
Ночное пенье слышишь ли вдали?
Как можно спать, смежив блаженно веки?
Нам не простят те девочки вовеки
того, что песню мы не сберегли.
Шлимазл
Трусил прыгать с вышки,
из винтовки мазал.
Какой там сокол сталинский –
есть как есть шлимазл.
Но в боях под Ельней
пал он в поле чистом –
Но в боях под Ельней
пал он в поле чистом –
не шлимазл вовсе,
а герой отчизны.
Там и утрамбован
в общей яме братской.
Кто шлимазл, кто сокол –
а герой отчизны.
Там и утрамбован
в общей яме братской.
Кто шлимазл, кто сокол –
где тут разобраться...
Единственное небо
Страдали мы зазря ли?
Весь мир нам был – острог...
Судьба моя, Израиль,
души моей восторг.
У таинств мирозданья,
у первородных чувств
под небом первозданным
прозрениям учусь...
Его на счастье мне бы –
Весь мир нам был – острог...
Судьба моя, Израиль,
души моей восторг.
У таинств мирозданья,
у первородных чувств
под небом первозданным
прозрениям учусь...
Его на счастье мне бы –
вблизи я иль вдали –
Единственное Небо
Единственной Земли.
Единственной Земли.
Скрипач
Сыпал град, густой, отменный.
Мёрзли баржи на реке.
Жил мальчишка довоенный
в довоенном городке.
Под фокстроты и под вальсы
городок парил, кружил.
Каждый день к маэстро Шварцу
шкет со скрипочкой спешил.
Не по возрасту серьёзен,
он надежд не омрачал,
и маэстро Шварц сквозь слёзы
улыбался иль ворчал...
Довоенный городишко,
льются вальсы дотемна...
Довоенного мальчишку
унесла навек война.
Звёздами в небесной сини
среди прочих звёздных братств
стали –
юный Паганини
и седой маэстро Шварц.
Мстя за них, бои гремели,
полыхало пол-Земли.
Музыку спасти сумели,
музыканта – не спасли...
Здравствуй, довоенный мальчик!
Как живётся на лету?
...С каждым годом мне всё жальче
твою скрипку-сироту.
и седой маэстро Шварц.
Мстя за них, бои гремели,
полыхало пол-Земли.
Музыку спасти сумели,
музыканта – не спасли...
Здравствуй, довоенный мальчик!
Как живётся на лету?
...С каждым годом мне всё жальче
твою скрипку-сироту.
Спасибо
Моим израильским друзьям
Все невзгоды и злосчастья
душу мне вконец изранили.
Доведётся ль услыхать
благую весть?
Все мои друзья-приятели
кто в Нью-Йорке, кто в Израиле,
я один ни здесь, ни там,
ни там, ни здесь.
Но близ моря Средиземного
кто душе построил госпиталь?
Кто извлек её
из лагерей?
Буду умирать однажды,
прошептать успеть бы:
«Господи,
я – еврей,
спасибо, что еврей...»
* * *
Представляя известную нацию,
не приемля суму да тюрьму,
я задумал, брат, репатриацию –
на пути я
к себе самому.
Мчу без устали, страха не ведая,
праотцовскую веру храня.
И мои небеса заповедные
от невзгод
охраняют меня.
к себе самому.
Мчу без устали, страха не ведая,
праотцовскую веру храня.
И мои небеса заповедные
от невзгод
охраняют меня.
* * *
Своей фамилии не стану изменять.
Пускай звучит неблагозвучно и темно,
она – распахнутое в сумерки окно,
где заждалась меня Рахиль давным-давно.
Рахили горько жить на свете без меня.
Бегство
В край отцов задумал бегство.
Плащ и посох приготовь.
От злодейства и плебейства
сберегла меня любовь.
Да не та любовь, что к жизни
или к женщине, а та,
что к неведомой отчизне
путеводная звезда.
К вопросу о счастье
Говорили, что мой дед был так мудр,
назубок прокашлять мог он Талмуд,
но хоть Книгу целый век он листал,
ни на йоту он счастливей не стал.
Внук его, я сердце водкой лечу,
по-еврейски лишь чуть-чуть лопочу,
над стихами пропадаю в глуши,
только счастье и ко мне не спешит.
* * *
Неприкаянный, вздорный еврей...
Боже правый, ведь это же я!
Потерял я любовь и друзей,
оказалась удавкой семья.
Злобной алчности напрочь лишён,
среди хищников жил, как в лесу.
Был кому-то я просто смешон,
был кому-то бельмом на глазу.
Звёзд с небес никогда не хватал,
вдалеке от соблазнов кружил.
Лишь стихи про себя бормотал,
лишь стихами – единственно! – жил.
Вдруг смятенье на сердце легло
и прожгло мне нутро без огня.
И кружило меня, и влекло,
и крушило, ломало меня.
Враз иссяк стихотворства родник.
Я над сонным Гудзоном стою.
Нет вокруг ни друзей, ни родных.
Сам оплачу бескрылость свою.
* * *
Куплен талант на вырост,
сносу таланту нет.
Бывший еврей, выкрест,
краснознамённый поэт,
в сытости и фаворе
свой коротает век...
Что же поник он в горе
и не подъемлет век?
* * *
Поэтов
на трагических делю
и – остальных,
что, в сущности, не тайна.
Одних читаю
редко и случайно,
у Маркиша –
прощения молю…
© Михаил Бриф, 2002–2012.
© 45-я параллель, 2012.