Из цикла «Холодный материк»
Слепой
He says. I am.
Denise Levertov
Он повторяет: «Я».
Он одинок, как буква,
в которой заключён тот мир,
где направленье звука –
единственный ориентир...
Он повторяет: «Я» –
поскольку в царстве тьмы
немыслимо местоименье «мы»:
его незрячие глаза устремлены
вовнутрь, в тайники души,
упрятанной в глухую оболочку –
он фактом слепоты в неё зашит,
где чувства все обострены –
карандаши,
прошедшие особую заточку...
Он говорит: «Послушай!» –
вместо: «Посмотри!»,
себя он видит только изнутри, –
в отличие от нас, что лишь снаружи.
Но он привык.
Он наступает в лужи.
Февральский снег над ним незримо кружит.
И бесполезные мигают фонари.
St. Louis, 1995
Осень в центре холодного материка
Осень в центре холодного материка
Оглашается криком болотной выпи…
В тихом парке не слышно – ни матерка,
Ни столь привычного нашему слуху «Выпьем!»
Материк тот аршином никто не мерит,
Ум не терзаем вопросом: «Не оплошал ли я,
Навсегда покидая место рожденья?…» Из всех Америк,
Я счастлив, что выбрал эту. И нужное полушарие…
Осень в центре холодного материка
Кружит листья, словно юбки у дам в водевиле,
И высоко-высоко плывут в небесах облака,
Отражаясь в застывших фонтанах Hotel de Ville…
За садовой оградой, покрытой сурьмою и медью,
Как зверёк, притаился сверкающий лаком «Бьюик»…
Новизной поражает тот факт, что, думая о соседях,
Улыбаешься, вместо привычного там «Я убью их!..»
Осень в центре холодного материка
Сохраняет зелень травы и её безупречность…
Время, похоже, остановилось… И даже река
Ровным течением мысли наводит на вечность…
Тонким кольцом Сатурна повисла над городом Арка.
Пароходный гудок хрипловато басит с Ривер-Сайда.
А вокруг ни души… Но в аллеях притихшего парка
Мне порою мерещатся тени – тени Сондры и Клайда…
Осень в центре холодного материка
Навевает приятные мысли о Сартре и Прусте…
И когда ты счастлив, то можешь взгрустнуть слегка,
Расставаясь навеки с той – безысходной и чёрной грустью…
Сент Луис. Ноябрь 1995 г. (Восстановлено по памяти сентябрь 2015)
Из цикла «Антология абсурда»
Поток осознания
И когда понимаешь, что не будет «потом»,
Вдруг хватаешь, как рыба, воздух ртом…
Воздух прозрачен – и ты невидим –
Так во мраке глубин скопления мидий
Не отличишь от подводных камней.
Жизнь в тебе. Только ты не в ней.
Круг людей, для которых ещё ты значим,
Сводится в точку – и ты прозрачен.
Ты становишься как бы частью пейзажа,
Как не востребованная пропажа
На складе давно забытых вещей.
Жизнь с тобою. Но ты не с ней.
Хоть и связан ты с нею множеством нитей,
Весь в плену ожиданий, открытий – Овидий,
Свои сочиняющий «Метаморфозы»…
Неутешительные прогнозы
Оставляешь за скобками вчуже.
Жизнь прекрасна. Ты ей не нужен.
Как хотелось прожить нам её иначе –
Вереницами лет, числами Фибоначчи,
Чтобы день предыдущие дни итожил,
Чтоб успех на удачу и время множил.
Чтобы нас понимали, и нас любили…
Жизнь – театр. Ты в водевиле.
Тёмен смысл, парадигма, посыл, идея –
«Завтра» боле не светит. «Вчера» не греет.
Ещё менее ясности в настоящем,
Ты бредёшь на ощупь – ни слепым, ни зрячим,
И вздыхаешь тяжко о доле лучшей.
Жизнь – теорема. Ты частный случай...
2015
Экклезиаст
Со-бытие, лишённое событий,
Наития души, но без соитий –
Жизнь зиждется на призрачных болтах.
Круженье по заезженной орбите...
В движенье губ привычное «Уйдите!»
Хохлацкий говорок залётных птах.
Происходящее вокруг не в прок исходит.
Про исходящее вокруг – как происк, вроде.
И обстоятельства, увы, не обстоят.
Светило то восходит, то заходит,
Круговорот свершается в природе –
Хоть бейся головою о стояк.
Бессмыслица по-прежнему горазда,
Бес смыл с лица черты энтузиаста,
Лишь без-образие на мутных образах.
И только у соседа-педераста,
Взгляд просветлён, как у Экклезиаста,
И мальчики кровавые в глазах...
2017
Свидетель
– Простите, вызывали?
– Вызывал. Теперь вы наш единственный свидетель – там был другой ещё, но в памяти провал.
А третий отдал душу в лазарете...
– Простите, вы сказали «Назарет»? Иль мне послышалось...
– Вы утром мыли уши? В больнице помер... Нынче на заре…
Нашли лежащим мёртвым – прямо в душе…
– Какая жалость… Был женат? Семья?
Наверно, молодой, и были дети…
– Вопросы задаю здесь только я!.. Пока что я хозяин в кабинете!..
– Итак, фамилия…
– Наверно, Иванов…
– Наверное?! А если вспомнить точно?
– Мы с ним знакомы шапочно… Заочно…
– Я про твою фамилию спросил!
– Тогда Петров.
– Как вас зовут, Петров?
– Пожалуй, Никодим… Да, Никодим Петрович Разгуляев…
– Ты издеваешься, иль дурака валяешь?!
– Я, извиняюсь, не совсем здоров…
– Скажите, где вы были в ночь на третье?
– В каком часу?
– Примерно, во втором…
– Так я же говорю вам – в Назарете...
– Ты выпил? Или тронулся умом?!
– Ни капли в рот! Ей Богу!
– Очень странно… Несёшь сплошную чушь и жуткий бред…
– Там был один... назвался Иоанном, – он тоже направлялся в Назарет…
– Довольно, хватит, ты меня достал! Ты будешь говорить, иль отпираться?...
– Условились собраться у креста…
– В каком часу?
– По-моему, в двенадцать…
– Не понял я, что значит «у креста»?!
– Ну, там, где римляне его вчера распяли….
– Ты очумел?! Довольно зенки пялить! Изволь мне отвечать лишь «нет» и «да»!
Горбатого решил мне тут лепить – и думаешь, что я тебе поверю…
Где были накануне? – не шутить!
– Да так, по-дружески справляли мы вечерю…
– Опять мне заливаешь… Говори, кто был на вечеринке?
– Лишь ессеи: готовились послать депешу в Рим… Но только вкруг стола мы все расселись – нагрянул караул… Всех под арест – запрет ведь на собрания был в силе. Вначале всех, конечно, допросили, – но лишь ему, как видно, выпал крест…
Его судили – был там прокурор: фамилия Пилат, а имя Понтий… Он раньше был префектом в Геллеспонте… Пришили шпионаж… или террор… Не помню точно… Приговор суров – «вышак»: то ли распять, то ли повесить…
– Довольно, хватит… Слушай, Иванов, – тебе не надоело куролесить?!...
– Я Разгуляев…
– Знаю, Никодим… Не так заговоришь у нас под мушкой! Дежурный, в камеру!.. Кончай светить макушкой! Эй, что там у тебя?
– Наверно, нимб…
2016
Не жилец
В этом мире, где только трава и листья
нам являют пример бескорыстья,
где лишь воздух, небо и облака
пока бесплатны – полагаю, – пока –
всё рассчитано на жильца:
дом, крыльцо, ступеньки крыльца...
Быть жильцом – это значит иметь и желать
то, чего ещё не имеешь... И благодать
нас посещает редко – ибо,
попадая в плотских желаний иго,
мы пускаемся в тараканьи бега...
Да, пока бесплатны дожди, снега –
то, чего мы проходим мимо,
нас увлекает игра, пантомима,
которую мы называем «жизнь», «life».
Жизнь лишь средство. Цель – вечный кайф...
Я не жилец, наверно, в том смысле,
что не имею желаний... И в коромысле –
даже если оно и имеет виды
стать весами на службе Фемиды –
вижу лишь палку о двух коленцах...
Барин, прижавший служанку в сенцах,
мой идеал. Но удел мой жалок –
сенцев нет. Нет имения. Нет служанок.
Нет ни дома, ни крыльца, ни ступенек,
нет ничего. Нет даже денег...
Я не жилец, ибо мои желанья
имеют форму женского тела – Евланья,
Евфросинья, Евлампия, Евдокия.
Меня со свету сживут ... нагие
намеренья. Я давно в грязи по пояс, а локоть –
хоть и близок – но не укусишь. Похоть
давно заменила святое чувство
любви. Но боевое искусство
соблазненья забыто. Соблазны
вызывают лишь брожение протоплазмы...
На плечах коромысло с полными вёдрами –
Евфросинья качает крутыми бёдрами.
И дрожит в ознобе – не Ежи Лец –
то в бессильной злобе – мой не жилец...
2016
Из цикла «Мой серебряный век»
Неврастения
О, сладкая неврастения,
испариной покрытый лоб...
Лелею в собственной тени я
свой поэтический апломб –
пломбиром тает и стекает
ручьями сладкими в рукав.
Над миром тайными стихами
вознёсся, вечер обокрав.
Я понял истину простую,
что явь – она всего лишь сон.
Лишь сон во сне. Но имя всуе
изречено, и мыслей сонм
рождает, разум будоража
тоской несбывшихся надежд –
как тонкий запах флёр д'оранжа
или весенний бульденеж.
А вечер, лилию лелея
на нежном матовом плече,
льёт мёд словесного елея –
с мечтой о лилльском палаче.
2018
Во имя чистого искусства
Во имя чистого искусства...
Но сон застыл у изголовья,
как изреченье Златоуста –
дыханье, смешанное с кровью.
Дрожащих век неслышный шелест
и пересохших губ шуршанье:
как будто ночь идёт на нерест –
чёрно-небесная пиранья...
Земля, сокрытая покровом,
под звёзд бесшумное камланье
лежит, как жертвенник, готова
принять священное закланье.
Как восприемница злосчастий,
душа во мне окаменела,
а ртутный столбик рвёт на части
изголодавшееся тело.
И так мучительно несходно
с мечтой случившееся в жизни,
что жаждешь скорого исхода –
при всей его дороговизне...
2017
Нопперапон
Качнулся маятник, чуть вздрогнул и затух...
Привычную утратив оболочку,
пустилось время дальше в одиночку,
едва переводя от спешки дух.
Лишённые опеки и препон,
ему навстречу движутся предметы,
теряя очертанья и приметы.
А бледный диск луны – нопперапон* –
клубком свернувшееся, спящее у ног,
мертвящим светом залил всё пространство.
Лишь звёзды, заблудившаяся паства,
мерцают светляками вдоль дорог.
Их факельное шествие в ночи,
как грешников толпа в преддверье ада.
В хрустальной тишине блестят фасады
застывших зданий блёстками парчи.
Уходит из-под ног земная твердь
оплывшего, как воск, пустого шара –
и соткана из сладкого кошмара
давно уже не жизнь, ещё не смерть...
_______
* Нопперапон – в японской мифологии оборотень, у которого вместо лица матовый светящийся шар.
2017
Когда ты пьёшь чуть тёплое Мерло
Когда ты пьёшь чуть тёплое Мерло,
а за окном весна... а, может, осень –
вдруг чувствуешь, как много умерло
(иль умерло) в тебе, а, может, вовсе
и не рождалось, не случилось, не пришлось,
не встретилось, иль пролетело мимо,
не дадено, не додано, иль врозь
с тобой существовало, иль незримо,
не ощутимо, не осознано, и не
тобою прожито, и не тобой любима
та, без которой истина в вине,
и не твоя печаль невыносима...
Когда поймёшь, что всё давно прошло,
и ты в сердцах других немного значишь –
налей себе чуть тёплое Мерло
и не стыдись, когда ты вдруг заплачешь...
2017
Из цикла «На берегу стоящий человек»
Зимнее море
Зимнее море – цвета гашёной извести,
как результат непосредственной близости
серого неба к безжизненной глади морской...
Оказавшись на берегу, рифмуешь себя с тоской,
одиночеством, отдалившись от суеты мирской,
способной под корень тебя извести…
Зимнее море… Ворон с профилем Монтескье,
оставляет следов нонпарель на песке,
сменив на посту белокрылых чаек…
Стоящий у кромки воды едва различает
линию горизонта – взгляд в пустоту
отражает соблазн подвести черту
мыслью о пуле и о виске…
Зимнее море, закон перспективы поправ,
меня не пугает – оно не кричит: «Ты неправ!»,
обвиняя во всём того, кто, ничего не украв,
просто живёт, как может – не засучив рукав…
Зимнее море любовно целует мои следы,
и они блестят, как слеза, как куски слюды…
Зимнее море – вместо волн буруны,
там, где парус и чёлн – граница страны:
покидая её навек, обретаешь комплекс вины,
словно ты – стреляющий из-за угла –
оправданье лишь факт, что земля кругла,
но, всё же, она – не круглей луны…
Зимнее море… И впору небу упасть
на землю… Рыбак собирает снасть –
чует – скоро, скоро подует норд-ост…
Вот и выход – и он достаточно прост:
зимнее море… оно – идеальный погост
для того, кто уже надышался всласть…
2016
© Михаил Моставлянский, 1995–2018.
© 45-я параллель, 2018.