День рождения
В день
тридцатитрёхлетия
душа
начинает
ощущать
тяжесть
прирученного ею
тела.
Бесконечность
каравеллою крылатой
отведёт меня домой.
...И хотела уйти душа
из нависшего каземата –
улететь. Только слышен шаг.
Рассветает. Идут солдаты.
Рассветает. Но есть строка,
что крылатою каравеллой
уплывёт, не боясь штыка,
в этот день безмятежно-белый,
безмятежно-белым крылом
обнимающий миг и вечность –
там, над гордым твоим челом,
простирается бесконечность,
где рассеются, словно сон,
стяги красного Петрограда.
И не будет ничьих времён –
лишь Господь и покой в награду.
Ноябрь
Вновь за окном еле слышно заморский дождь
шепчет деревьям чужим для меня не родные звуки…
Капля за каплей… Да разве его поймёшь,
чувствуешь только ноябрь, как печать разлуки, –
вязкий, похожий на сон… А в Москве – метель
стелется, как всегда, под ноги снегом белым
и не угадаешь: то ли стелить постель,
то ли примерить саван пора, как бы между делом.
…Вязкий, похожий на стон, но такой родной
звук через силу вонзается в эту новость, –
словно в снежном оркестре одной струной
вдруг стало меньше, и жизнь потеряла голос,
дерзко взлетавший к чертогам небесных богов
и возвращавшийся в детском нечаянном жесте,
он растворялся в созвучье движений и слов,
чтоб пребывать в хрупком мире земного блаженства,
где неприметная тень повседневных проблем
не увенчает собой ни чело, ни природу –
лишь подчеркнёт эту грань меж земным бытием
и неизменным величьем небесного свода.
И первозданным значеньем исполнится дождь,
тот, что вначале казался таким монотонным…
Капля за каплей… И в позднюю осень войдёшь,
как ученик, повинуясь её камертону.
И не изведаешь горечи – снова ноябрь…
Как не изведаешь грусти – укроет снегами…
Только припомнишь: вон там, по алее прошла…
Слышите? Шорох листвы не умолк под шагами…
Окно
Просыпаясь
вижу
стеклянное небо
наблюдаю
стеклянных птиц
выводящих
маленьких стеклянных птенцов
ловлю
шорох листвы –
музыку стеклянных деревьев
каждый день
пытаюсь сократить эту пропасть
воображением
разбиваясь о тонкую перегородку
оконного
стекла.
Полёт
Александру Башлачёву
Как Икар взлетел...
Свободно... Не заметили.
И полёт назвали просто развлечением...
И с асфальтом крылья-руки встретились...
А хотелось – с небом... Ввысь хотелось им!
А хотелось жить до песен! Да не поняли –
засмеялись: Что ж, пускай! Чудак куражится...
Но когда гитару отряхнули-подняли –
удивились: Жаль... Лицом был молод, кажется...
Скоморох... Бродяга... Роль знакомая!
Только вот – зачем? К чему гримасничать?
... А в глазах – застыли звёзды новые...
На снегу стиралась горечь... Начисто.
Просьба
Светлее лист – хранитель вечных строк,
Но вдохновенье ночь сожжёт рассветом.
Повремени... И не взводи курок...
Дай дописать ему. Щади поэтов...
Повремени ещё... Пускай любви
звезда над ним восходит неземная,
он подарил ей имя – Натали,
чтоб прошептать беззвучно, умирая.
Повремени ещё... Пока он жив...
Пока не властен голос предсказаний,
пока на Чёрной речке снег лежит,
взлетая пылью белой над санями...
Но слово ищет изначальный смысл
В горизонтальной линии рассвета.
... До выстрела ещё осталась жизнь...
Дай дописать ему... Щади поэтов.
Судьба
Альфреду Шнитке
Забудете, а может быть,
запомните
шаги
и взлёт руки,
и дерзость взгляда...
По ком-нибудь,
когда-нибудь
вполголоса
заплачет скрипка
трепетной руладой.
Заплачет – вырвется,
по комнате закружится,
откинув голову,
в такт бешеному вальсу.
Потом вдруг
остановится
и в ужасе
сорвёт струну,
изъеденную фальшью.
Уставшая,
измученная комнатой,
останется в объятиях дождя...
Забудете, а может быть,
запомните
афишу с надписью на краешке –
судьба.
Храм
И нет ничего,
только память и вера,
и боль, за которой осталась надежда,
и скоро откроют старинные двери,
и сбросят на землю чужие одежды.
И всё возвратится к предвечному знаку,
что будет начертан и может услышан,
той каплей последнего смертного страха,
где за полночь звуки становятся тише.
Где за полночь... Там не прервётся дыханье,
и сроки придут, и закончится книга,
и снова натянется цепь расставаний,
когда ты ещё не почувствуешь ига,
когда ты ещё пожалеешь и вспомнишь,
и выведешь ту, что любила, из храма,
когда ты узнаешь и хлебом накормишь...
И нет ничего,
только вера и память.
Отвергнутый ангел
Художнику Александру Исачёву
Так хотелось узнать,
что же там,
за последним холстом:
немота или свет,
вещий посох в руках
или камень?
Но успели мы высохнуть
под благодатным дождём
и устать от любви
под забывшими тяжесть плодами.
А когда жгла костры
отпускавшая в небо земля,
отходили снега
и цвели прошлогодние травы, –
мы увидели след
обожжённого болью крыла
и слезу на крови,
что оставил отвергнутый Ангел.
* * *
Letum non omnia finit –
со смертью всё не кончается...
Надпись на надгробии Иосифа Бродского
1.
Спал январь, спал Нью-Йорк, и Иосиф спал дивным сном,
в отличье от первых двух,
так душа покидала город и дом,
отпуская на волю дух.
А нью-йоркская ночь последовала за ним,
осторожно, на цыпочках, чтобы сон не спугнуть…
И летел в облаках вдоль земли Херувим,
осеняя крылами исхоженный путь.
Оказалось, жизнь давно прожита,
и лампаду уже зажгли
для того, кто дальше дышать устал
и молиться звёздной пыли.
С небесами сравнивая земную твердь,
зная всё, что Всевышнему скажет там,
он уснул, оставляя для смертных смерть,
как разгадку бессмертья грядущим дням.
И ещё с пространством сливался звук,
тот, что губы в силе произнести,
но уже иным выходил на круг
день, что нёс забвенье в своей горсти.
А забвенья не было... Впереди
был лишь долгий сон, в котором прощаний нет,
и лишь долгий зов оставшихся позади
прожитых стихов и прожитых лет.
И была река вне времени и вне сна,
и смывалась горечь и боль потерь,
и был остров, так похожий на острова,
те, что и не вспомнят о нём теперь.
Те – не вспомнят. Этих – не разглядеть
сквозь дождливый плач чужих городов.
И встаёт сквозь сон утро в круговерть
заказных венков и последних слов...
2.
...И встаёт сквозь сон, в дымке не понять,
то ли Петербург, то ли Ленинград...
И дождями хочет его обнять,
но Иосиф спит и дожди скользят
мимо, на лету обращаясь в снег.
И отходит в тень опустевший век,
в опустевший день, где года подряд
слышат: Петербург, пишут: Ленинград.
И летит душа мимо островов
в позабытый дом, где не слышно слов,
где оставлен след росчерком пера
и от лампы свет тот, что был вчера...
И мелькнёт сквозь сон, в дымке не понять,
то ли блеск Невы, то ль Гудзона гладь,
венецийских вод вековая сталь...
Это ль город тот, о каком мечтал?
В отраженье лет отраженье дней –
глуше времена, голоса слышней...
Слышишь, всплеск весла на воде застыл...
Это ль берег тот, о каком грустил?
...И сквозь долгий сон позовёт назад
эхом – Петербург, строчкой – Ленинград.
Гамлет
Отрекаюсь... Или это сон?
Темнота охватывает окна –
звуки надрываются – и об пол.
Стона нет. Чужой, бесстрастный звон.
Отрекаюсь... Тенью на лице
Ангела печать, что метит смертью,
но, привыкнув к странной круговерти,
жизнь с упрямством замыкает цепь.
Отрекаюсь. По земле влачусь –
износил подрезанные крылья...
Сердце под системами – открылось...
Задыхаюсь, но – ещё лечу?
По стеклу ладонью – полоса...
И от пыли поседели пальцы.
Вкус земли во рту успел остаться –
отрекаюсь. И не верю сам?
Крест
Сажали дерево –
думали – будет распятие.
Ковали железо –
Думали – будет на гвозди.
Целовали мальчика –
думали – пусть растёт,
ещё маленький.
Пришло время –
вырос.
Оказался странным –
делал добро.
Удивились – пора?
Кто Ты?
Безумные глаза
жаждущих исцеления
ищут Спасителя
двадцатого столетья...
Хочешь примерить
подобие венца?
Руки – уже в крови –
первая капля?
Вторая?..
Как их много!
Шипы цветов вонзаются
в Твои ладони.
Крест ещё не вырос.
1996
Маятник
Маятник
покачивается:
вправо-влево...
Что ещё нужно для жизни?
Всё нормально...
Как у всех... Постепенно
вырабатывается
привычка:
вправо-влево,
вправо-влево.Но временами
пронизывает холодок:
что там, посередине?
...ВСЕЛЕННАЯ...
...ДУША...
...БЫЛИНКА...
Перед рождеством
Свеча,
которая не жгла.
Слеза,
которая жалела...
И от одежд устало тело
и врать устали зеркала.
И ждёт прощания душа,
когда не вымолить прощенья,
и всех оставшихся рождений
уже не выдержать...
...А шар
качается легко,
чуть зацепившись за иголки,
и привыкает к дому ёлка...
Там пьют парное молоко
из чаши неба...
И не знают
в миру ни зависти, ни зла.
... И растекается смола...
... И знака Ангел ожидает...
Сестре Елене
1. Возвращение
Ты узнаешь:
я скоро вернусь
в эти книги и в эти стены.
Вновь
собой обернусь:
свернусь
рыжим псом
у твоих коленей.
И запомнишь: такой была.
И забудешь: такою стала.
Полночь тихо поймёт: пришла,
полдень нежно шепнёт: устала.
2. Прощание
Это дождь за окном...
Ты уходишь, уходишь,
этот дождь, этот дом
за собою уводишь.
Эта ночь от свечи,
эта тень у порога.
Посидим, помолчим –
боль отпустит немного.
И останется след
от слезы на ладони,
здесь – тебя уже нет,
там – мой голос бездомен,
где лишь дождь за окном.
Ты уходишь, уходишь.
Будто дождь...
Будто дом...
За собою уводишь.
3. Дом
Ищет тебя,
Прислушивается к каждому шороху,
живущему рядом.
К ветру,
забывшему на земле
первый жёлтый лист –
знает: скоро осень.
К дождю,
уронившему на стекло
капли пейзажа
ненаписанных тобой картин –
знает: скоро приедешь.
Скоро, скоро –
шепчет он про себя
и снова прислушивается.
Ловит эхо чужих шагов,
чтобы потом отыскать среди них твои,
открывает дверь,
чтобы быть ближе к улице,
по которой ты однажды пройдёшь.
Когда?
Скоро, скоро –
шепчет он.
Когда выпадет белый снег
и всё будет
как в детстве:
ты и он,
он и ты.
Только снег лежит
между вами –
как белое пушистое покрывало.
– Тебе тепло? –
волнуется он,
улыбается
и засыпает.
А ты смотришь и смотришь
старые фотографии,
где вы
всё ещё вместе.
Усталость
Устаю
от звонков,
приходов,
обещаний,
разговоров,
давно состоявшихся
в моём воображении.
Иногда кажется –
вот-вот они сольются
с фигурой одинокого
человека,
пришедшего собирать
чужие исповеди
на заданную тему
для своих будущих
жизней.
© Наталья Писарева, 2011–2013.
© 45-я параллель, 2013.