Николай
Некрасов

* * *

.......одинокий, потерянный,

   Я как в пустыне стою,

Гордо не кличет мой голос уверенный

   Душу родную мою.

Нет ее в мире. Те дни миновалися,

   Как на призывы мои

Чуткие сердцем друзья отзывалися,

   Слышалось слово любви.

Кто виноват — у судьбы не доспросишься,

   Да и не все ли равно?

У моря бродишь: «Не верю, не бросишься!—

   Вкрадчиво шепчет оно.—

Где тебе? Дружбы, любви и участия

   Ты еще жаждешь и ждешь.

Где тебе, где тебе!— ты не без счастия,

   Ты не без ласки живешь...

Видишь, рассеялась туча туманная,

   Звездочки вышли, горят?

Все на тебя, голова бесталанная,

   Ласковым взором глядят».

1861

14 июня 1854 года

Великих зрелищ, мировых судеб

Поставлены мы зрителями ныне:

Исконные, кровавые враги,

Соединясь, идут против России:

Пожар войны полмира обхватил,

И заревом зловещим осветились

Деяния держав миролюбивых...

Обращены в позорище вражды

Моря и суша... медленно и глухо

К нам двинулись громады кораблей,

Хвастливо предрекая нашу гибель,

И наконец приблизились – стоят

Пред укрепленной русскою твердыней...

И ныне в урне роковой лежат

Два жребия... и наступает время,

Когда Решитель мира и войны

Исторгнет их всесильною рукой

И свету потрясенному покажет.

14 июня 1854

20 ноября 1861

Я покинул кладбище унылое,

Но я мысль мою там позабыл,—

Под землею в гробу приютилася

И глядит на тебя, мертвый друг!

Ты схоронен в морозы трескучие,

Жадный червь не коснулся тебя,

На лицо через щели гробовые

Проступить не успела вода;

Ты лежишь, как сейчас похороненный,

Только словно длинней и белей

Пальцы рук, на груди твоей сложенных,

Да сквозь землю проникнувшим инеем

Убелил твои кудри мороз,

Да следы наложили чуть видные

Поцелуи суровой зимы

На уста твои плотно сомкнутые

И на впалые очи твои...

20 ноября 1861

А здоровье? Уж не наше ль...

А здоровье? Уж не наше ль

Славно крепостью стальной?

Но скорее немца кашель

Схватишь, друг любезный мой.

Здесь и русская натура

Не защита, трынь-трава!

Уж у нас архитектура

Летних зданий такова!

Словно доски из постели,

Наши стены толщиной,

И в стенах такие щели,

Что пролезешь с головой.

Дует в спину, дует в плечи,

Хоть закутавшись сиди,-

Беспощадно гаснут свечи

И последний жар в груди.

А когда на долы свыше

Благодатный дождик льет,

Не укроешься под крышей -

Он и там тебя найдет.

На дорожках грязь и слякоть,

И, скучая день и ночь,

Ты готов со злости плакать -

Но слезами не помочь!

Но бывают дни в неделе,

Солнце ярко так горит

И приветно во все щели

И в окошко к нам глядит,

И бежишь тут из лачужки

По лесной дороге вдаль,

Чтоб кукуканьем кукушки

Разогнать свою печаль,

Чтоб пред солнечным закатом

На лужайке полежать

И еловым ароматом

Для здоровья подышать,

Чтоб могла тебе природа

Все открыть свои плоды,

Чтоб скорей тебя в урода

Превратили комары...

Отвратительное племя!

Жгут, тиранят и язвят...

И хорошее-то время

Превращают в сущий ад.

В лето крови благородной

Выпьют, верно, самовар.

Ведь комар, мой друг, - природный,

Не булгаринский комар...

1844

А тройка всё летит стрелой...

А тройка всё летит стрелой.

Завидев мост полуживой,

Ямщик бывалый, парень русский,

В овраг спускает лошадей

И едет по тропинке узкой

Под самый мост... оно верней!

Лошадки рады: как в подполье,

Прохладно там... Ямщик свистит

И выезжает на приволье

Лугов... родной, любимый вид!

Там зелень ярче изумруда,

Нежнее шелковых ковров,

И, как серебряные блюда,

На ровной скатерти лугов

Стоят озера... Ночью темной

Мы миновали луг поемный,

И вот уж едем целый день

Между зелеными стенами

Густых берез. Люблю их тень

И путь, усыпанный листами!

Здесь бег коня неслышно-тих,

Легко в их сырости приятной,

И веет на душу от них

Какой-то глушью благодатной.

Скорей туда - в родную глушь!

Там можно жить, не обижая

Ни божьих, ни ревижских душ

И труд любимый довершая.

Там стыдно будет унывать

И предаваться грусти праздной,

Где пахарь любит сокращать

Напевом труд однообразный.

Его ли горе не скребет? -

Он бодр, он за сохой шагает.

Без наслажденья он живет,

Без сожаленья умирает.

Его примером укрепись,

Сломившийся под игом горя!

За личным счастьем не гонись

И богу уступай - не споря...

1857

Актриса

На сцене я для всех загадка:

Иначе действую, хожу,

Смотрю так весело, так сладко,

Что хоть кого обворожу.

Но посмотрите за кулисы,

Там изменяюсь я тотчас -

Театр, актеры и актрисы

Не то на деле, что для глаз!

Что вас в театре занимает,

Что вас из кресел и из лож

Так веселит, так поражает -

Всё подражание, всё ложь!

У нас поддельные картины,

Умны мы - от чужих речей,

Природа наша  - из холстины,

А солнце наше - из свечей.

Рассчитаны движенья наши.

Суфлер  - вот наше волшебство,

И сами мы, кумиры ваши,-

Актеры, больше ничего!

За нами можно волочиться

В честь нашей славе и красе,

Мы даже любим тем гордиться -

Мы те же женщины, как все.

Поклонников у каждой вволю,

На сцену явится едва!

И на мою, признаться, долю

Их также есть десятка два!

Они болтливы все, любезны,

И даже остры на полдня,

Притом они мне и полезны:

Они так хвалят все меня!

В честь мне дрожат в театре стены

От их здоровых, крепких рук,

А я за то порой со сцены

Им глазки делаю - всем вдруг!

1841

Ангел смерти

Придет пора преображенья,

Конец житейского пути,

Предсмертной муки приближенье

Заслышу в ноющей груди,

И снидет ангел к изголовью,

Крестом трикраты осеня,

С неизъяснимою любовью

И грустью взглянет на меня;

Опустит очи и чуть внятно,

Тоскливо скажет: «Решено!

Под солнцем жизнь не беззакатна,

Чрез час ты  - мира не звено.

Молись!» - и буду я молиться,

И горько плакать буду я,

И сам со мною прослезится

Он, состраданья не тая.

Меня учить он будет звукам

Доступных господу молитв,

И сердце, преданное мукам,

В груди их глухо повторит.

Назначит смертную минуту

Он, грустно голову склоня,

И робко спрашивать я буду:

Господь простит ли там меня?

Вдруг хлад по жилам заструится,

Он скажет шепотом: «Сейчас!»

Святое таинство свершится,

Воскликнут ближние: «Угас!»

Вдруг... он с мольбой закроет очи,

Слезой зажжет пустую грудь

И в вечный свет иль к вечной ночи

Душе укажет тайный путь...

1839

* * *

Ах! что изгнанье, заточенье!

Захочет – выручит судьба!

Что враг!– возможно примиренье,

Возможна равная борьба;

Как гнев его ни беспределен,

Он промахнется в добрый час...

Но той руки удар смертелен,

Которая ласкала нас!..

Один, один!.. А ту, кем полны

Мои ревнивые мечты,

Умчали роковые волны

Пустой и милой суеты.

В ней сердце жаждет жизни новой,

Не сносит горестей оно

И доли трудной и суровой

Со мной не делит уж давно...

И тайна всё: печаль и муку

Она сокрыла глубоко?

Или решилась на разлуку

Благоразумно и легко?

Кто скажет мне?.. Молчу, скрываю

Мою ревнивую печаль,

И столько счастья ей желаю,

Чтоб было прошлого не жаль!

Что ж, если сбудется желанье?..

О, нет! живет в душе моей

Неотразимое сознанье,

Что без меня нет счастья ей!

Всё, чем мы в жизни дорожили,

Что было лучшего у нас, –

Мы на один алтарь сложили –

И этот пламень не угас!

У берегов чужого моря,

Вблизи, вдали он ей блеснет

В минуту сиротства и горя,

И – верю я – она придет!

Придет... и как всегда, стыдлива,

Нетерпелива и горда,

Потупит очи молчаливо.

Тогда... Что я скажу тогда?..

Безумец! для чего тревожишь

Ты сердце бедное свое?

Простить не можешь ты ее –

И не любить ее не можешь!..

1874

* * *

(Из Гейне)

Ах, были счастливые годы!

Жил шумно и весело я,

Имел я большие доходы,

Со мной пировали друзья;

Я с ними последним делился,

И не было дружбы нежней,

Но мой кошелек истощился –

И нет моих милых друзей!

Теперь у постели больного –

Как зимняя вьюга шумит –

В ночной своей кофте, сурово

Старуха Забота сидит.

Скрипя, раздирает мне ухо

Ее табакерка порой.

Как страшно кивает старуха

Седою своей головой!

Случается, снова мне снится

То полное счастья житье,

И станет отраднее биться

Изнывшее сердце мое...

Вдруг скрип, раздирающий ухо, –

И мигом исчезла мечта!

Сморкается громко старуха,

Зевает и крестит уста.

1851 или 1852

Ах, как мило! ах, как чудно...

Ах, как мило! ах, как чудно -

Быть актрисой, всех пленять,

Над толпою многолюдной

Каждый день торжествовать!..

Чуть на сцену  - все лорнеты

На тебя устремлены,

Генералы и корнеты -

Все тобой поражены!

Тот стишки тебе скропает,

Тот срисует твой портрет,

Тот с любовью предлагает

На придачу фунт конфет.

Не играешь  - балагуришь,

Будь дурна хоть выше мер...

Глазки сделаешь, прищуришь,

И захлопает партер!

1841

Балет

Дианы грудь, ланиты Флоры

Прелестны, милые друзья,

Но, каюсь, ножка Терпсихоры

Прелестней чем-то для меня;

Она, пророчествуя взгляду

Неоцененную награду,

Влечет условною красой

Желаний своевольный рой...

               Пушкин

Свирепеет мороз ненавистный.

Нет, на улице трудно дышать.

Муза! нынче спектакль бенефисный,

Нам в театре пора побывать.

Мы вошли среди криков и плеска.

Сядем здесь. Я боюсь первых мест,

Что за радость ослепнуть от блеска

Генеральских, сенаторских звезд.

Лучезарней румяного Феба

Эти звезды: заметно тотчас,

Что они не нахватаны с неба -

Звезды неба не ярки у нас.

Если б смелым, бестрепетным взглядом

Мы решились окинуть тот ряд,

Что зовут «бриллиантовым рядом»,

Может быть, изощренный наш взгляд

И открыл бы предмет для сатиры

(В самом солнце есть пятнышки). Но -

Немы струны карающей лиры,

Вихорь жизни порвал их давно!

Знайте, люди хорошего тона,

Что я сам обожаю балет.

«Пораженным стрелой Купидона»

Не насмешка - сердечный привет!

Понапрасну не бейте тревогу!

Не коснусь ни военных чинов,

Ни на службе крылатому богу

Севших на ноги статских тузов.

Накрахмаленный денди и щеголь

(То есть купчик - кутила и мот)

И мышиный жеребчик (так Гоголь

Молодящихся старцев зовет),

Записной поставщик фельетонов,

Офицеры гвардейских полков

И безличная сволочь салонов -

Всех молчаньем прейти я готов!

До балета особенно страстны

Армянин, персиянин и грек,

Посмотрите, как лица их красны

(Не в балете ли весь человек?).

Но и их я оставлю в покое,

Никого не желая сердить.

Замышляю я нечто другое -

Я загадку хочу предложить.

В маскарадной и в оперной зале,

За игрой у зеленых столов,

В клубе, в думе, в манеже, на бале,

Словом: в обществе всяких родов,

В наслажденьи, в труде и в покое,

В блудном сыне, в почтенном отце,-

Есть одно - угадайте, какое? -

Выраженье на русском лице?..

Впрочем, может быть, вам недосужно.

Муза! дай - если можешь - ответ!

Спору нет: мы различны наружно,

Тот чиновник, а этот корнет,

Тот помешан на тонком приличьи,

Тот играет, тот любит поесть,

Но вглядись: при наружном различьи

В нас единство глубокое есть:

Нас безденежье всех уравняло -

И великих и малых людей -

И на каждом челе начертало

Надпись: «Где бы занять поскорей?»

Что, не так ли?..

                История та же,

Та же дума на каждом лице,

Я на днях прочитал ее даже

На почтенном одном мертвеце.

Если старец игрив чрезвычайно,

Если юноша вешает нос -

Оба, верьте мне, думают тайно:

Где бы денег занять? вот вопрос!

Вот вопрос! Напряженно, тревожно

Каждый жаждет его разрешить,

Но занять, говорят, невозможно,

Невозможнее долг получить.

Говорят, никаких договоров

Должники исполнять не хотят;

Генерал-губернатор Суворов

Держит сторону их, говорят...

Осуждают юристы героя,

Но ты прав, охранитель покоя

И порядка столицы родной!

Может быть, в долговом отделенье

Насиделось бы всё населенье,

Если б был губернатор другой!

Разорило чиновников чванство,

Прожилась за границею знать;

Отчего оголело дворянство,

Неприятно и речь затевать!

На цветы, на подарки актрисам,

Правда, деньги еще достаем,

Но зато пред иным бенефисом

Рубль на рубль за неделю даем.

Как же быть? Не дешевая школа

Поощрение граций и муз...

Вянет юность обоего пола,

Терпит даже семейный союз:

Тщетно юноши рыщут по балам,

Тщетно барышни рядятся в пух -

Вовсе нет стариков с капиталом,

Вовсе нет с капиталом старух!

Сокрушаются Никольс и Плинке,

Без почину товар их лежит,

Сбыта нет самой модной новинке

(Догадайтесь - откройте кредит!),

Не развозят картонок нарядных

Изомбар, Андрие и Мошра,

А звонят у подъездов парадных

С неоплаченным счетом с утра.

Что модистки! Злосчастные прачки

Ходят месяц за каждым рублем!

Опустели рысистые скачки,

Жизни нет за зеленым столом.

Кто, бывало, дурея с азарту,

Кряду игрывал по сту ночей,

Пообедав, поставит на карту

Злополучных пятнадцать рублей

И уходит походкой печальной

В думу, в земство и даже в семью

Отводить болтовней либеральной

Удрученную душу свою.

С богом, друг мой! В любом комитете

Побеседовать можешь теперь

О кредите, о звонкой монете,

Об «итогах» дворянских потерь,

И о «брате» в нагольном тулупе,

И о том, за какие грехи

Нас журналы ругают и в клубе

Не дают нам стерляжьей ухи!

Там докажут тебе очевидно,

Что карьера твоя решена!

Да! трудненько и даже обидно

Жить,- такие пришли времена!

Купишь что-нибудь - дерзкий приказчик

Ассигнацию щупать начнет

И потом, опустив ее в ящик,

Долгим взором тебя обведет,-

Так и треснул бы!..

                 Впрочем, довольно!

Продолжать бы, конечно, я мог,

Факты есть, но касаться их больно!

И притом, сохрани меня бог,

Чтоб я стих мой подделкою серий

И кредитных бумаг замарал,-

«Будто нет благородней материй?» -

Мне отечески «некто» сказал.

С этим мненьем вполне я согласен,

Мир идей и сюжетов велик:

Например, как волшебно прекрасен

Бельэтаж - настоящий цветник!

Есть в России еще миллионы,

Стоит только на ложи взглянуть,

Где уселись банкирские жены,-

Сотня тысяч рублей, что ни грудь!

В жемчуге лебединые шеи,

Бриллиант по ореху в ушах!

В этих ложах - мужчины евреи,

Или греки, да немцы в крестах.

Нет купечества русского (стужа

Напугала их, что ли?). Одна

Откупщица, втянувшая мужа

В модный свет, в бельэтаже видна.

Весела ты, но в этом веселье

Можно тот же вопрос прочитать.

И на шее твоей ожерелье -

Погодила б ты им щеголять!

Пусть оно красоты идеальной,

Пусть ты в нем восхитительна, но -

Не затих еще шепот скандальный,

Будто было в закладе оно:

Говорят, чтобы в нем показаться

На каком-то парадном балу,

Перед гнусным менялой валяться

Ты решилась на грязном полу,

И когда возвращалась ты с бала,

Ростовщик тебя встретил - и снял

Эти перлы... Не так ли достала

Ты опять их?.. Кредит твой упал,

С горя запил супруг сокрушенный,

Бог бы с ним! Расставаться тошней

С этой чопорной жизнью салонной

И с разгулом интимных ночей;

С этим золотом, бархатом, шелком,

С этим счастьем послов принимать.

Ты готова бы с бешеным волком

Покумиться, чтоб снова блистать,

Но свершились пути провиденья,

Всё погибло - и деньги, и честь!

Нисходи же ты в область забвенья

И супругу дай дух перевесть!

Слаще пить ему водку с дворецким,

«Не белы-то снеги» распевать,

Чем возиться с посольством турецким

И в ответ ему  глупо мычать...

Тешить жен - богачам не забота,

Им простительна всякая блажь.

Но прискорбно душе патриота,

Что чиновницы рвутся туда ж.

Марья Савишна! вы бы надели

Платье проще!- Ведь как ни рядись,

Не оденетесь лучше камелий

И богаче французских актрис!

Рассчитайтесь, сударыня, с прачкой

Да в хозяйство прикиньте хоть грош,

А то с дочерью, с мужем, с собачкой

За полтину обед не хорош!

Марья Савишна глаз не спускала

Между тем с старика со звездой.

Вообще в бельэтаже сияло

Много дам и девиц красотой.

Очи чудные так и сверкали,

Но кому же сверкали они?

Доблесть, молодость, сила - пленяли

Сердце женское в древние дни.

Наши девы практичней, умнее,

Идеал их - телец золотой,

Воплощенный в седом иудее,

Потрясающем грязной рукой

Груды золота...

                 Время антракта

Наконец-то прошло как-нибудь.

(Мы зевали два первые акта,

Как бы в третьем совсем не заснуть.)

Все бинокли приходят в движенье -

Появляется кордебалет.

Здесь позволю себе отступленье:

Соответственной живости нет

В том размере, которым пишу я,

Чтобы прелесть балета воспеть.

Вот куплеты: попробуй, танцуя,

Театрал, их под музыку петь!

Я был престранных правил,

Поругивал балет.

Но раз бинокль подставил

Мне генерал-сосед.

Я взял его с поклоном

И с час не возвращал,

«Однако, вы - астроном!» -

Сказал мне генерал.

Признаться, я немножко

Смутился (о профан!):

«Нет... я... но эта ножка...

Но эти плечи... стан...» -

Шептал я генералу,

А он, смеясь, в ответ:

«В стремленьи к идеалу

Дурного, впрочем, нет.

Не всё ж читать вам Бокля!

Не стоит этот Бокль

Хорошего бинокля...

Купите-ка  бинокль!..»

Купил!- и пред балетом

Я преклонился ниц.

Готов я быть поэтом

Прелестных танцовщиц!

Как не любить балета?

Здесь мирный гражданин

Позабывает лета,

Позабывает чин,

И только ловят взоры

В услужливый лорнет,

Что «ножкой Терпсихоры»

Именовал поэт.

Не так следит астроном

За новою звездой,

Как мы... но для чего нам

Смеяться над собой?

В балете мы наивны,

Мы глупы в этот час:

Почти что конвульсивны

Движения у нас:

Вот выпорхнула дева,

Бинокли поднялись;

Взвилася ножка влево -

Мы влево подались;

Взвилася ножка вправо -

Мы вправо... «Берегись!

Не вывихни сустава,

Приятель!» - «Фора! bis!»

Bis!.. Но девы, подобные ветру,

Улетели гирляндой цветной!

(Возвращаемся к прежнему метру!)

Пантомимною сценой большой

Утомились мы, вальс африканский

Тоже вышел топорен и вял,

Но явилась в рубахе крестьянской

Петипа - и театр застонал!

Вообще мы наклонны к искусству,

Мы его поощряем, но там,

Где есть пища народному чувству,

Торжество настоящее нам;

Неужели молчать славянину,

Неужели жалеть кулака,

Как Бернарди затянет «Лучину»,

Как пойдет Петипа трепака?..

Нет! где дело идет о народе,

Там я первый увлечься готов.

Жаль одно: в нашей скудной природе

На венки не хватает цветов!

Всё - до ластовиц белых в рубахе -

Было верно: на шляпе цветы,

Удаль русская в каждом размахе...

Не артистка - волшебница ты!

Ничего не видали вовеки

Мы сходней: настоящий мужик!

Даже немцы, евреи и греки,

Русофильствуя, подняли крик.

Всё слилось в оглушительном «браво»,

Дань народному чувству платя.

Только ты, моя Муза! лукаво

Улыбаешься... Полно, дитя!

Неуместна здесь строгая дума,

Неприлична гримаса твоя...

Но молчишь ты, скучна и угрюма...

Что ж ты думаешь, Муза моя?..

на конек ты попала обычный -

На уме у тебя мужики,

За которых на сцене столичной

Петипа пожинает венки,

И ты думаешь: «Гурия рая!

Ты мила, ты воздушно легка,

Так танцуй же ты «Деву Дуная»,

Но в покое оставь мужика!

В мерзлых лапотках, в шубе нагольной,

Весь заиндевев, сам за себя

В эту пору он пляшет довольно,

Зиму дома сидеть не любя.

Подстрекаемый лютым морозом,

Совершая дневной переход,

Пляшет он за скрипучим обозом,

Пляшет он - даже песни поет!..»

А то есть и такие обозы

(Вот бы Роллер нам их  показал!)-

В январе, когда крепки морозы

И народ уже рекрутов сдал,

На Руси, на проселках пустынных

Много тянется поездов длинных...

Прямиком через реки, поля

Едут путники узкой тропою:

В белом саване смерти земля,

Небо хмурое, полное мглою.

От утра до вечерней поры

Всё одни пред глазами картины.

Видишь, как, обнажая бугры,

Ветер снегом заносит лощины;

Видишь, как эта снежная пыль,

Непрерывной волной набегая,

Под собой погребает ковыль,

Всегубящей зиме помогая;

Видишь, как под кустом иногда

Припорхнет эта малая пташка,

Что от нас не летит никуда -

Любит скудный наш север, бедняжка!

Или, щелкая, стая дроздов

Пролетит и посядет на ели;

Слышишь дикие стоны волков

И визгливое пенье метели...

Снежно - холодно - мгла и туман...

И по этой унылой равнине

Шаг за шагом идет караван

С седоками в промерзлой овчине.

Как немые, молчат мужики,

Даже песня никем не поется,

Бабы спрятали лица в платки,

Только вздох иногда пронесется

Или крик: «Ну! Чего отстаешь?-

Седоком одним меньше везешь!..»

Но напрасно мужик огрызается.

Кляча еле идет - упирается;

Скрипом, визгом окрестность полна.

Словно до сердца поезд печальный

Через белый покров погребальный

Режет землю - и стонет она,

Стонет белое снежное море...

Тяжело ты - крестьянское горе!

Ой ты кладь, незаметная кладь!

Где придется тебя выгружать?..

Как от выстрела дым расползается

На заре по росистым травам,

Это горе идет - подвигается

К тихим селам, к глухим деревням.

Вон - направо - избенки унылые,

Отделилась подвода одна,

Кто-то молвил: «Господь с вами, милые!» -

И пропала в сугробах она...

Чу! клячонку хлестнул старичина...

Эх! чего ты торопишь ее!

Как-то ты, воротившись без сына,

Постучишься в окошко свое?..

В сердце самого русского края

Доставляется кладь роковая!

Где до солнца идет за порог

С топором на работе кручина,

Где на белую скатерть дорог

Поздним вечером светит лучина,

Там найдется кому эту кладь

По суровым сердцам разобрать,

Там она приютится, попрячется -

До другого набора проплачется!

1865

Барин! не выпить ли нам понемногу?...

«Барин! не выпить ли нам понемногу?

Больно уж ты присмирел».

-"Пел бы я песню про эту дорогу,

Пел бы да ревма-ревел,

Песней над песнями стала бы эта

Песня... да петь не рука».

-"Песня про эту дорогу уж спета,

Да что в ней проку?.. Тоска!»

«Знаю, народ проторенной цепями

Эту дорогу зовет».

-"Верно! увидишь своими глазами,

Русская песня не врет!»

1862

Баюшки–баю

Непобедимое страданье,

Неутолимая тоска...

Влечет, как жертву на закланье,

Недуга черная рука.

Где ты, о муза! Пой, как прежде!

«Нет больше песен, мрак в очах;

Сказать: умрем! конец надежде!–

Я прибрела на костылях!»

Костыль ли, заступ ли могильный

Стучит... смолкает... и затих...

И нет ее, моей всесильной,

И изменил поэту стих.

Но перед ночью непробудной

Я не один... Чу! голос чудный!

То голос матери родной:

«Пора с полуденного зноя!

Пора, пора под сень покоя;

Усни, усни, касатик мой!

Прими трудов венец желанный,

Уж ты не раб – ты царь венчанный;

Ничто не властно над тобой!

Не страшен гроб, я с ним знакома;

Не бойся молнии и грома,

Не бойся цепи и бича,

Не бойся яда и меча,

Ни беззаконья, ни закона,

Ни урагана, ни грозы,

Ни человеческого стона,

Ни человеческой слезы!

Усни, страдалец терпеливый!

Свободной, гордой и счастливой

Увидишь родину свою,

Баю–баю–баю–баю!

Еще вчера людская злоба

Тебе обиду нанесла;

Всему конец, не бойся гроба!

Не будешь знать ты больше зла!

Не бойся клеветы, родимый,

Ты заплатил ей дань живой,

Не бойся стужи нестерпимой:

Я схороню тебя весной.

Не бойся горького забвенья:

Уж я держу в руке моей

Венец любви, венец прощенья,

Дар кроткой родины твоей...

Уступит свету мрак упрямый,

Услышишь песенку свою

Над Волгой, над Окой, над Камой,

Баю–баю–баю–баю!..»

1877

* * *

Безвестен я. Я вами не стяжал

Ни почестей, ни денег, ни похвал,

Стихи мои – плод жизни несчастливой,

У отдыха похищенных часов,

Сокрытых слез и думы боязливой;

Но вами я не восхвалял глупцов,

Но с подлостью не заключал союза, –

Нет! свой венец терновый приняла

Не дрогнув обесславленная Муза

И под кнутом без звука умерла.

1855

Безнадежность

Жизнь без надежд - тропа без цели,

Страсть без огня, без искр кремень,

Пир буйный Вакха без веселий,

Без слез тоска, без света день.

Жизнь без надежд - без силы воля,

Без пробужденья тяжкий сон;

О, как того ужасна доля,

Кто этой жизни обречен!

Он не живет; он без сознанья

Влачит томительные дни,

И цепью горького страданья

Влекутся медленно они.

Как отчужденный, с мрачной думой,

С немой печалью на челе,

Всегда унылый и угрюмый,

Он будто лишний на земле.

И в целом мире нет предмета,

Его способного пленить

И вновь отступника от света

К нему в объятья заключить.

Глубоко в сердце уязвленный,

На всё он холодно глядит,

И уж ничто во всей вселенной

Его очей не веселит.

Всему он чужд - и нет тяжеле

Его догробного креста,

И носит он на грешном теле

Печать поборника Христа...

1838

Белый день был недолог...

Белый день был недолог,

Вечера длинней.

Крики перепелок

Реже и грустней.

Осень невидимкой

На землю сошла,

Сизо-серой дымкой

Небо облекла.

Солнце с утра канет

В тучи, как в нору.

Если и проглянет,

Смотришь: не к добру!

Словно как стыдливым

Золотым лучом

Пробежит по нивам,

Глядь: перед дождем!

Побежал проворно

Оживленный ключ

И ворчит задорно:

«Как-де я могуч!»

Весь день ветер дует,

По ночам дожди;

Пес работу чует:

Дупельшнепов жди.

1866

Благодарение господу богу...

«Благодарение господу богу,

Кончен проселок!.. Не спишь?»

-"Думаю, братец, про эту дорогу».

-"То-то давненько молчишь.

Что же ты думаешь?» -"Долго рассказывать.,

Только тронулись по ней,

Стала мне эта дорога показывать

Тени погибших людей,

Бледные тени! ужасные тени!

Злоба, безумье, любовь...

Едем мы, братец, в крови по колени!»

-"Полно - тут пыль, а не кровь...»

1862

* * *

Блажен незлобливый поэт,

В ком мало желчи, много чувства:

Ему так искренен привет

Друзей спокойного искусства;

Ему сочувствие в толпе,

Как ропот волн, ласкает ухо;

Он чужд сомнения в себе –

Сей пытки творческого духа;

Любя беспечность и покой,

Гнушаясь дерзкою сатирой,

Он прочно властвует толпой

С своей миролюбивой лирой.

Дивясь великому уму,

Его не гонят, не злословят,

И современники ему

При жизни памятник готовят...

Но нет пощады у судьбы

Тому, чей благородный гений

Стал обличителем толпы2,

Ее страстей и заблуждений.

Питая ненавистью грудь,

Уста вооружив сатирой,

Проходит он тернистый путь

С своей карающею лирой.

Его преследуют хулы:

Он ловит звуки одобренья

Не в сладком ропоте хвалы,

А в диких криках озлобленья.

И веря и не веря вновь

Мечте высокого призванья,

Он проповедует любовь

Враждебным словом отрицанья, –

И каждый звук его речей

Плодит ему врагов суровых,

И умных и пустых людей,

Равно клеймить его готовых.

Со всех сторон его клянут

И, только труп его увидя,

Как много сделал он, поймут,

И как любил он – ненавидя!

21 февраля 1852, в день смерти Гоголя

Букинист и библиограф

Букинист

А вот еще изданье. Страсть

Как грязно! Впрочем, ваша власть -

Взять иль не взять. Мне всё равно,

Найти купца немудрено.

Одно заметил я давно,

Что, как зазубрина на плуге,

На книге каждое пятно -

Немой свидетель о заслуге.

   Библиограф

Ай, Гумбольдт! сказано умно.

   Букинист

А публика небось не ценит!

Она тогда свой суд изменит,

Когда поймет, что из огня

Попало ей через меня

Две-три хороших книги в руки!

   Библиограф

Цена?..

............................

Конец декабря 1877

Бунт

...Скачу, как вихорь, из Рязани,

Являюсь: бунт во всей красе,

Не пожалел я крупной брани -

И пали на колени все!

Задавши страху дерзновенным,

Пошел я храбро по рядам

И в кровь коленопреклоненным

Коленом тыкал по зубам...

1857

Буря

Долго не сдавалась Любушка–соседка,

Наконец шепнула: «Есть в саду беседка,

Как темнее станет – понимаешь ты? ..»

Ждал я, исстрадался, ночки–темноты!

Кровь–то молодая: закипит – не шутка!

Да взглянул на небо – и поверить жутко!

Небо обложилось тучами кругом...

Полил дождь ручьями – прокатился гром!

Брови я нахмурил и пошел угрюмый –

«Свидеться сегодня лучше и не думай!

Люба белоручка, Любушка пуглива,

В бурю за ворота выбежать ей в диво;

Правда, не была бы буря ей страшна,

Если б... да настолько любит ли она?..»

Без надежды, скучен прихожу в беседку,

Прихожу и вижу – Любушку–соседку!

Промочила ножки и хоть выжми шубку...

Было мне заботы обсушить голубку!

Да зато с той ночи я бровей не хмурю

Только усмехаюсь, как заслышу бурю...

1850, 1853

В больнице

Вот и больница. Светя, показал

   В угол нам сонный смотритель.

Трудно и медленно там угасал

   Честный бедняк сочинитель.

Мы попрекнули невольно его,

   Что, заблуждавшись в столице,

Не известил он друзей никого,

   А приютился в больнице...

«Что за беда, – он шутя отвечал:–

   Мне и в больнице покойно.

Я всё соседей моих наблюдал:

   Многое, право, достойно

Гоголя кисти. Вот этот субъект,

   Что меж кроватями бродит –

Есть у него превосходный проект,

   Только – беда! не находит

Денег... а то бы давно превращал

   Он в бриллианты крапиву.

Он покровительство мне обещал

   И миллион на разживу!

Вот старикашка–актер: на людей

   И на судьбу негодует;

Перевирая, из старых ролей

   Всюду двустишия сует;

Он добродушен, задорен и мил

   Жалко  – уснул (или умер?) –

А то бы верно он вас посмешил...

   Смолк и семнадцатый нумер!

А как он бредил деревней своей,

   Как, о семействе тоскуя,

Ласки последней просил у детей,

   А у жены поцелуя!

Не просыпайся же, бедный больной!

   Так в забытьи и умри ты...

Очи твои не любимой рукой –

   Сторожем будут закрыты!

Завтра дежурные нас обойдут,

   Саваном мертвых накроют,

Счетом в мертвецкий покой отнесут,

   Счетом в могилу зароют.

И уж тогда не являйся жена,

   Чуткая сердцем, в больницу –

Бедного мужа не сыщет она,

   Хоть раскопай всю столицу!

Случай недавно ужасный тут был:

   Пастор какой–то немецкий

К сыну приехал – и долго ходил...

   «Вы поищите в мертвецкой», –

Сторож ему равнодушно сказал;

   Бедный старик пошатнулся,

В страшном испуге туда побежал,

   Да, говорят, и рехнулся!

Слезы ручьями текут по лицу,

   Он между трупами бродит:

Молча заглянет в лицо мертвецу,

   Молча к другому подходит...

Впрочем, не вечно чужою рукой

   Здесь закрываются очи.

Помню: с прошибленной в кровь головой

   К нам привели среди ночи

Старого вора  – в остроге его

   Буйный товарищ изранил.

Он не хотел исполнять ничего,

   Только грозил и буянил.

Наша сиделка к нему подошла,

   Вздрогнула вдруг – и ни слова...

В странном молчаньи минута прошла:

   Смотрят один на другова!

Кончилось тем, что угрюмый злодей,

   Пьяный, обрызганный кровью,

Вдруг зарыдал – перед первой своей

   Светлой и честной любовью.

(Смолоду знали друг друга они...)

   Круто старик изменился:

Плачет да молится целые дни,

   Перед врачами смирился.

Не было средства, однако, помочь...

   Час его смерти был странен

(Помню я эту печальную ночь):

   Он уже был бездыханен,

А всепрощающий голос любви,

   Полный мольбы бесконечной,

Тихо над ним раздавался: «Живи,

   Милый, желанный, сердечный!»

Всё, что имела она, продала –

   С честью его схоронила.

Бедная! как она мало жила!

   Как она много любила!

А что любовь ей дала, кроме бед,

   Кроме печали и муки?

Смолоду – стыд, а на старости лет –

   Ужас последней разлуки!..

Есть и писатели здесь, господа.

   Вот, посмотрите: украдкой,

Бледен и робок, подходит сюда

   Юноша с толстой тетрадкой.

С юга пешком привела его страсть

   В дальнюю нашу столицу –

Думал бедняга в храм славы попасть –

   Рад, что попал и в больницу!

Всем он читал свой ребяческий бред –

   Было тут смеху и шуму!

Я лишь один не смеялся... о, нет!

   Думал я горькую думу.

Братья–писатели! в нашей судьбе

   Что–то лежит роковое:

Если бы все мы, не веря себе,

   Выбрали дело другое –

Не было б, точно, согласен и я,

   Жалких писак и педантов –

Только бы не было также, друзья,

   Скоттов, Шекспиров и Дантов!

Чтоб одного возвеличить, борьба

   Тысячи слабых уносит –

Даром ничто не дается: судьба

   Жертв искупительных просит».

Тут наш приятель глубоко вздохнул,

   Начал метаться тревожно;

Мы посидели, пока он уснул –

   И разошлись осторожно...

Первая половина 1855

В деревне

1

Право, не клуб ли вороньего рода

Около нашего нынче прихода?

Вот и сегодня... ну просто беда!

Глупое карканье, дикие стоны...

Кажется, с целого света вороны

По вечерам прилетают сюда.

Вот и еще, и еще эскадроны...

Рядышком сели на купол, на крест,

На колокольне, на ближней избушке, –

Вон у плетня покачнувшийся шест:

Две уместились на самой верхушке,

Крыльями машут... Все то же опять,

Что и вчера... посидят, и в дорогу!

Полно лениться! ворон наблюдать!

Черные тучи ушли, слава богу,

Ветер смирился: пройдусь до полей.

С самого утра унылый, дождливый,

Выдался нынче денек несчастливый:

Даром в болоте промок до костей,

Вздумал работать, да труд не дается,

Глядь, уж и вечер – вороны летят...

Две старушонки сошлись у колодца,

Дай–ка послушаю, что говорят...

             2

– Здравствуй, родная.– «Как можется, кумушка?

   Всё еще плачешь никак?

Ходит, знать, по сердцу горькая думушка,

   Словно хозяин–большак?»

– Как же не плакать? Пропала я, грешная!

   Душенька ноет, болит...

Умер, Касьяновна, умер, сердешная,

   Умер и в землю зарыт!

Ведь наскочил же на экую гадину!

   Сын ли мой не был удал?

Сорок медведей поддел на рогатину –

   На сорок первом сплошал!

Росту большого, рука что железная,

   Плечи  – косая сажень;

Умер, Касьяновна, умер, болезная, –

   Вот уж тринадцатый день!

Шкуру с медведя–то содрали, продали;

   Деньги – семнадцать рублей –

За душу бедного Савушки подали,

   Царство небесное ей!

Добрая барыня Марья Романовна

   На панихиду дала...

Умер, голубушка, умер, Касьяновна, –

   Чуть я домой добрела.

Ветер шатает избенку убогую,

   Весь развалился овин...

Словно шальная, пошла я дорогою:

   Не попадется ли сын?

Взял бы топорик – беда поправимая, –

   Мать бы утешил свою...

Умер, Касьяновна, умер, родимая, –

   Надо ль? топор продаю.

Кто приголубит старуху безродную?

   Вся обнищала вконец!

В осень ненастную, в зиму холодную

   Кто запасет мне дровец?

Кто, как доносится теплая шубушка,

   Зайчиков новых набьет?

Умер, Касьяновна, умер, голубушка, –

   Даром ружье пропадет!

Веришь, родная: с тоской да с заботами

   Так опостылел мне свет!

Лягу в каморку, покроюсь тенетами,

   Словно как саваном... Нет!

Смерть не приходит... Брожу нелюдимая,

   Попусту жалоблю всех...

Умер, Касьяновна, умер, родимая, –

   Эх! кабы только не грех...

Ну, да и так... дай бог зиму промаяться,

   Свежей травы мне не мять!

Скоро избенка совсем расшатается,

   Некому поле вспахать.

В город сбирается Марья Романовна,

   По миру сил нет ходить...

Умер, голубушка, умер, Касьяновна,

   И не велел долго жить!

             3

Плачет старуха. А мне что за дело?

Что и жалеть, коли нечем помочь?..

Слабо мое изнуренное тело,

Время ко сну. Недолга моя ночь:

Завтра раненько пойду на охоту,

До свету надо крепче уснуть...

Вот и вороны готовы к отлету,

Кончился раут... Ну, трогайся в путь!

Вот поднялись и закаркали разом.

– Слушай, равняйся!– Вся стая летит:

Кажется будто меж небом и глазом

      Черная сетка висит.

Весна 1853

В дороге

– Скучно? скучно!.. Ямщик удалой,

Разгони чем–нибудь мою скуку!

Песню, что ли, приятель, запой

Про рекрутский набор и разлуку;

Небылицей какой посмеши

Или, что ты видал, расскажи, –

Буду, братец, за все благодарен.

«Самому мне невесело, барин:

Сокрушила злодейка жена!..

Слышь ты, смолоду, сударь, она

В барском доме была учена

Вместе с барышней разным наукам,

Понимаешь–ста, шить и вязать,

На варгане играть1 и читать –

Всем дворянским манерам и штукам.

Одевалась не то, что у нас

На селе сарафанницы наши,

А, примерно представить, в атлас;

Ела вдоволь и меду и каши.

Вид вальяжный2 имела такой,

Хоть бы барыне, слышь ты, природной,

И не то что наш брат крепостной,

Тоись, сватался к ней благородный

(Слышь, учитель–ста врезамшись был,

Баит кучер, Иваныч Торопка), –

Да, знать, счастья ей бог не судил:

Не нужна–ста в дворянстве холопка!

Вышла замуж господская дочь,

Да и в Питер... А справивши свадьбу,

Сам–ат, слышь ты, вернулся в усадьбу,

Захворал и на Троицу в ночь

Отдал богу господскую душу,

Сиротинкой оставивши Грушу...

Через месяц приехал зятек –

Перебрал по ревизии души3

И с запашки ссадил на оброк,

А потом добрался и до Груши.

Знать, она согрубила ему

В чем–нибудь али напросто тесно

Вместе жить показалось в дому,

Понимаешь–ста, нам неизвестно, –

Воротил он ее на село –

Знай–де место свое ты, мужичка!

Взвыла девка – крутенько пришло:

Белоручка, вишь ты, белоличка!

Как на грех, девятнадцатый год

Мне в ту пору случись... посадили

На тягло4 – да на ней и женили...

Тоись, сколько я нажил хлопот!

Вид такой, понимаешь, суровый...

Ни косить, ни ходить за коровой!..

Грех сказать, чтоб ленива была,

Да, вишь, дело в руках не спорилось!

Как дрова или воду несла,

Как на барщину шла – становилось

Инда5 жалко подчас... да куды!–

Не утешишь ее и обновкой:

То натерли ей ногу коты6,

То, слышь, ей в сарафане неловко.

При чужих и туда и сюда,

А украдкой ревет, как шальная...

Погубили ее господа,

А была бы бабенка лихая!

На какой–то патрет все глядит

Да читает какую–то книжку...

Инда страх меня, слышь ты, щемит,

Что погубит она и сынишку:

Учит грамоте, моет, стрижет,

Словно барченка, каждый день чешет,

Бить не бьет – бить и мне не дает...

Да недолго пострела потешит!

Слышь, как щепка худа и бледна,

Ходит, тоись, совсем через силу,

В день двух ложек не съест толокна –

Чай, свалим через месяц в могилу...

А с чего?.. Видит бог, не томил

Я ее безустанной работой...

Одевал и кормил, без пути не бранил,

Уважал, тоись, вот как, с охотой...

А, слышь, бить – так почти не бивал,

Разве только под пьяную руку...»

– Ну, довольно, ямщик! Разогнал

Ты мою неотвязную скуку!..

1845

* * *

(Подражание Лермонтову)

В неведомой глуши, в деревне полудикой

   Я рос средь буйных дикарей,

И мне дала судьба, по милости великой,

   В руководители псарей.

Вокруг меня кипел разврат волною грязной,

   Боролись страсти нищеты,

И на душу мою той жизни безобразной

   Ложились грубые черты.

И прежде чем понять рассудком неразвитым,

   Ребенок, мог я что–нибудь,

Проник уже порок дыханьем ядовитым

   В мою младенческую грудь.

Застигнутый врасплох, стремительно и шумно

   Я в мутный ринулся поток

И молодость мою постыдно и безумно

   В разврате безобразном сжег...

Шли годы. Оторвав привычные объятья

   От негодующих друзей,

Напрасно посылал я поздние проклятья

   Безумству юности моей.

Не вспыхнули в груди растраченные силы –

   Мой ропот их не пробудил;

Пустынной тишиной и холодом могилы

   Сменился юношеский пыл,

И в новый путь, с хандрой, болезненно развитой,

   Пошел без цели я тогда

И думал, что душе, довременно убитой,

   Уж не воскреснуть никогда.

Но я тебя узнал... Для жизни и волнений

   В груди проснулось сердце вновь:

Влиянье ранних бурь и мрачных впечатлений

   С души изгладила любовь...

Во мне опять мечты, надежды и желанья...

   И пусть меня не любишь ты,

Но мне избыток слез и жгучего страданья

   Отрадней мертвой пустоты...

1846

В один трактир они оба ходили прилежно...

В один трактир они оба ходили прилежно

И пили с отвагой и страстью безумно мятежной,

Враждебно кончалися их биллиардные встречи,

И были дики и буйны их пьяные речи.

Сражались они меж собой, как враги и злодеи,

И даже во сне всё друг с другом играли.

И вдруг подралися... Хозяин прогнал их в три шеи,

Но в новом трактире друг друга они не узнали...

1847

* * *

В полном разгаре страда деревенская...

Доля ты!– русская долюшка женская!

   Вряд ли труднее сыскать.

Не мудрено, что ты вянешь до времени,

Всевыносящего русского племени

   Многострадальная мать!

Зной нестерпимый: равнина безлесная,

Нивы, покосы да ширь поднебесная –

   Солнце нещадно палит.

Бедная баба из сил выбивается,

Столб насекомых над ней колыхается,

   Жалит, щекочет, жужжит!

Приподнимая косулю тяжелую,

Баба порезала ноженьку голую –

   Некогда кровь унимать!

Слышится крик у соседней полосыньки,

Баба туда – растрепалися косыньки, –

   Надо ребенка качать!

Что же ты стала над ним в отупении?

Пой ему песню о вечном терпении,

   Пой, терпеливая мать!..

Слезы ли, пот ли у ней над ресницею,

   Право, сказать мудрено.

В жбан этот, заткнутый грязной тряпицею,

   Канут они – всё равно!

Вот она губы свои опаленные

   Жадно подносит к краям...

Вкусны ли, милая, слезы соленые

   С кислым кваском пополам?..

1862–1863

В понедельник...

В понедельник

Савка мельник,

А во вторник

Савка шорник,

С середы до четверга

Савка в комнате слуга,

Савка в тот же четверток

Дровосек и хлебопек,

Чешет в пятницу собак,

Свищет с голоду в кулак,

В день субботний всё скребет

И под розгами ревет,

В воскресенье Савка пан -

Целый день как стелька пьян.

1843

* * *

В столицах шум, гремят витии,

Кипит словесная война,

А там, во глубине России, –

Там вековая тишина.

Лишь ветер не дает покою

Вершинам придорожных ив,

И выгибаются дугою,

Целуясь с матерью землею,

Колосья бесконечных нив...

1857

В стране, где нет ни злата, ни сребра...

В стране, где нет ни злата, ни сребра,

Речь об изъятии бумажек

Не может принести добра,

Но... жребий слушателей тяжек.

5 января 1875

В твоем сердце, в минуты свободные...

В твоем сердце, в минуты свободные,

Что в нем скрыто, хотел я прочесть.

Несомненно черты благородные

Русских женщин в душе твоей есть.

Юной прелестью ты так богата,

Чувства долга так много в тебе,

Что спокойно любимого брата

Я его представляю судьбе.

Сентябрь 1872

В. Г. Белинский

В одном из переулков дальных

Среди друзей своих печальных

Поэт в подвале умирал

И перед смертью им сказал:

   «Как я, назад тому семь лет

Другой бедняк покинул свет,

Таким же сокрушен недугом.

Я был его ближайшим другом

И братом по судьбе. Мы шли

Одной тернистою дорогой

И пересилить не могли

Судьбы,— равно к обоим строгой.

Он честно истине служил,

Он духом был смелей и чище,

Зато и раньше проложил

Себе дорогу на кладбище...

А ныне очередь моя...

Его я пережил не много;

Я сделал мало, волей бога

Погибла даром жизнь моя,

Мои страданья были люты,

Но многих был я сам виной;

Теперь, в последние минуты,

Хочу я долг исполнить мой,

Хочу сказать о бедном друге

Все, что я видел, что я знал,

И что в мучительном недуге

Он честным людям завещал...

   Родился он почти плебеем

(Что мы бесславьем разумеем,

Что он иначе понимал).

Его отец был лекарь жалкий,

Он только пить любил, да палкой

К ученью сына поощрял.

Процесс развития — в России

Не чуждый многим — проходя,

Книжонки дельные, пустые

Читало с жадностью дитя,

Притом, как водится, украдкой...

Тоска мечтательности сладкой

Им овладела с малых лет...

Какой прозаик иль поэт

Помог душе его развиться,

К добру и славе прилепиться —

Не знаю я. Но в нем кипел

Родник богатых сил природных —

Источник мыслей благородных

И честных, бескорыстных дел!..

   С кончиной лекаря, на свете

Остался он убог и мал;

Попал в Москву, учиться стал

В Московском университете;

Но выгнан был, не доказав

Каких–то о рожденье прав,

Не удостоенный патентом,—

И оставался целый век

Недоучившимся студентом.

(Один ученый человек

Колол его неоднократно

Таким прозванием печатно,

Но, впрочем, Бог ему судья!..)

Бедняк, терпя нужду и горе,

В подвале жил — и начал вскоре

Писать в журналах. Помню я:

Писал он много... Мыслью новой,

Стремленьем к истине суровой

Горячий труд его дышал,—

Его заметили... В ту пору

Пришла охота прожектеру,

Который барышей желал,

Обширный основать журнал...

Вникая в дело неглубоко,

Искал он одного, чтоб тот,

Кто место главное займет,

Писал разборчиво — и срока

В доставке своего труда

Не нарушал бы никогда.

Белинский как–то с ним списался

И жить на Север перебрался...

   Тогда все глухо и мертво

В литературе нашей было:

Скончался Пушкин1; без него

Любовь к ней в публике остыла...

В боренье пошлых мелочей

Она, погрязнув, поглупела...

До общества, до жизни ей

Как будто не было и дела.

В то время как в родном краю

Открыто зло торжествовало,

Ему лишь «баюшки–баю»

Литература распевала.

Ничья могучая рука

Ее не направляла к цели;

Лишь два задорных поляка

На первом плане в ней шумели.

Уж новый гений подымал

Тогда главу свою меж нами,

Но он один изнемогал,

Тесним бесстыдными врагами;

К нему под знамя приносил

Запас идей, надежд и сил

Кружок еще несмелый, тесный...

Потребность сильная была

В могучем слове правды честной,

В открытом обличенье зла...

   И он пришел, плебей безвестный!..

Не пощадил он ни льстецов,

Ни подлецов, ни идиотов,

Ни в маске жарких патриотов

Благонамеренных воров!

Он все предания проверил,

Без ложного стыда измерил

Всю бездну дикости и зла,

Куда, заснув под говор лести,

В забвенье истины и чести,

Отчизна бедная зашла!

Он расточал ей укоризны

За рабство — вековой недуг,—

И прокричал врагом отчизны

Его — отчизны ложный друг.

Над ним уж тучи собирались,

Враги шумели, ополчались.

Но дикий вопль клеветника

Не помешал ему пока...

В нем силы пуще разгорались,

И между тем как перед ним

Его соратники редели,

Смирялись, пятились, немели,

Он шел один неколебим!..

   О! сколько есть душой свободных

Сынов у родины моей,

Великодушных, благородных

И неподкупно верных ей,

Кто в человеке брата видит,

Кто зло клеймит и ненавидит,

Чей светел ум и ясен взгляд,

Кому рассудок не теснят

Преданья ржавые оковы,—

Не все ль они признать готовы

Его учителем своим?..

   Судьбой и случаем храним,

Трудился долго он — и много

(Конечно, не без воли Бога)

Сказать полезного успел

И может быть бы уцелел...

Но поднялась тогда тревога

В Париже буйном — и у нас

По–своему отозвалась...

Скрутили бедную цензуру —

Послушав, наконец, клевет,

И разбирать литературу

Созвали целый комитет.

По счастью, в нем сидели люди

Честней, чем был из них один,

Палач науки Бутурлин.

Который, не жалея груди,

Беснуясь, повторял одно:

«Закройте университеты,

И будет зло пресечено!..»

(О муж бессмертный! не воспеты

Еще никем твои слова,

Но твердо помнит их молва!

Пусть червь тебя могильный гложет,

Но сей совет тебе поможет

В потомство перейти верней,

Чем том истории твоей...)

   Почти полгода нас судили,

Читали, справки наводили —

И не остался прав никто...

Как быть! спасибо и за то,

Что не был суд бесчеловечен...

Настала грустная пора,

И честный сеятель добра

Как враг отчизны был отмечен;

За ним следили, и тюрьму

Враги пророчили ему...

Но тут услужливо могила

Ему объятья растворила:

Замучен жизнью трудовой

И постоянной нищетой,

Он умер... Помянуть печатно

Его не смели... Так о нем

Слабеет память с каждым днем

И скоро сгибнет невозвратно!..»

   Поэт умолк. А через день

Скончался он. Друзья сложились

И над усопшим согласились

Поставить памятник, но лень

Исполнить помешала вскоре

Благое дело, а потом

Могила заросла кругом:

Не сыщешь... Не велико горе!

Живой печется о живом,

А мертвый спи глубоким сном...

Первая половина 1855

Великое чувство! У каждых дверей...

Великое чувство! У каждых дверей,

В какой стороне ни заедем,

Мы слышим, как дети зовут матерей,

Далеких, но рвущихся к детям.

Великое чувство! Его до конца

Мы живо в душе сохраняем,-

Мы любим сестру, и жену, и отца,

Но в муках мы мать вспоминаем!

конец 1877

Величие души и ничтожность тела

Сколь вечна в нас душа, столь бренно наше тело.

Судьбы решили так: чтоб плоть в трудах потела,

А дух дерзал в Парнас, минуты не теряв,

Подобно как летал во время оно голубь.

Всему есть свой закон: зимой лишь рубят пролубь

И летом лишь пасут на поле тучных крав!..

У вечности нельзя отжилить мига жизни,

Хоть быстро прокричи, хотя протяжно свистни,

Ее не испугать: придут, придут часы,

Прервутся жизни сей обманчивые верви,

Сияя проблеснет вдруг лезвие косы,

И, смертный! зри: тобой  - уж завтракают черви!

Невольно изречешь: «O tempora, o mores!»,

Когда поразглядишь, какая в жизни горесть.

До смертных сих времен от деда Авраама

Людей я наблюдал и семо, и овамо,

Дикующих племен я нравы созерцал,

И что ж? едину лишь в них суетность встречал!

Нещадно все они фальшивят и дикуют

И божьего раба, того гляди, надуют.

То всё бы ничего: но ежели их души

Вдруг горесть обует, средь моря и средь суши,

Забудут, что они есть прах, средь жизни чар

Постигнет их твоя судьба, о Валтасар!

1840

Весна

Волна катится за волною

В неизмеримый океан...

Зима сменилася весною,

И реже воет ураган;

Не ждет безжалостное время,

Оно торопится на срок;

Полей и нив богатых бремя,

Исчез белеющий снежок,

Цветет веселая природа,

Зазеленел дремучий бор,

Встречает шумно утро года

Пернатых птиц громовый хор;

Они поют ей гимн приветный

Во славу бога и отца

И нежат песнею заветной

Печаль унылого певца.

Прекрасно небо голубое,

Везде прохлада и покой,

И щедро солнце золотое

Питает землю теплотой

Необходимой, благодатной;

От неприступной вышины

Струится воздух ароматный

На царство света и весны.

Широко, с гордостью кичливой,

Покинув прежние брега,

Через засеянные нивы

Течет прозрачная река,

И всё цветет, и всё прекрасно!

Но где ж зима, где след зимы,

Где вой метелицы ненастной,

Где грустный мрак могильной тьмы?

Зима прошла. Пройдет весна,

Настанет лето золотое,

Природа, радости полна,

Вздохнет отраднее в покое.

Но ненадолго; нет, опять,

Рассвирепелые, по воле

Мятежно ветры засвистят,

И закружится вихорь в поле.

И зашумит дремучий бор,

Завоет он, как волк голодный,

И с высоты пустынных гор

Повеет осенью холодной;

И снова сумрачная тьма

Раскинет свой покров печальный

И всемогущая зима

Оденет в саван погребальный -

Цветущий луг, зеленый бор

И всю поблекшую природу,

И убелит вершины гор,

И закует морозом воду;

И после дивной красоты

Природа будет вновь уныла;

Так жизнь: иль майские цветы,

Или заглохшая могила...

1839

Весь пыткой нравственной измятый...

Весь пыткой нравственной измятый,

Уже опять с своим пером,

Как землекоп с своей лопатой

Перед мучительным трудом,-

Он снова Музу призывает.

1866

Взглянув чрез много, много лет...

Взглянув чрез много, много лет

На неудачный сей портрет,

Скажи: изрядный был поэт,

Не хуже Фета и Щербины,

И вспомни времена «Складчины».

18 марта 1874

Взирает он на жизнь сурово, строго...

Взирает он на жизнь сурово, строго,

И, глядя на него, подумать можно:

(У! у него здесь)(надо указать на лоб)

(много! много!)

Солидный вид и страшный мрак во взоре,

И на челе какой-то думы след,

Отрывистость и сухость в разговоре...

Да! Мудрецом его признает свет!

Такая внешность - мудрости залогом,

Без всякого сомненья, быть должна...

Она ему способствует во многом,

И уважение внушает всем она!..

1854

Вино

1

   Не водись–ка на свете вина,

   Тошен был бы мне свет.

   И пожалуй – силен сатана!–

   Натворил бы я бед.

Без вины меня барин посек,

Сам не знаю, что сталось со мной?

Я не то, чтоб большой человек,

Да, вишь, дело–то было впервой.

Как подумаю, весь задрожу,

На душе все черней да черней.

Как теперь на людей погляжу?

Как приду к ненаглядной моей?

И я долго лежал на печи,

Все молчал, не отведывал щей;

Нашептал мне нечистый в ночи

Неразумных и буйных речей,

И наутро я сумрачен встал;

Помолиться хотел, да не мог,

Ни словечка ни с кем не сказал

И пошел, не крестясь, за порог.

Вдруг: «Не хочешь ли, братик, вина?»

Мне вослед закричала сестра.

Целый штоф осушил я до дна

И в тот день не ходил со двора.

           2

   Не водись–ка на свете вина,

   Тошен был бы мне свет.

   И пожалуй – силен сатана!–

   Натворил бы я бед.

Зазнобила меня, молодца,

Степанида, соседская дочь,

Я посватал ее у отца –

И старик, да и девка не прочь.

Да, знать, старосте вплоть до земли

Поклонился другой молодец,

И с немилым ее повели

Мимо окон моих под венец.

Не из камня душа! Невтерпеж!

Расходилась, что буря, она,

Наточил я на старосту нож

И для смелости выпил вина.

Да попался Петруха, свой брат,

В кабаке: назвался угостить;

Даровому ленивый не рад –

Я остался полштофа распить.

А за первым – другой; в кураже

От души невзначай отлегло,

Позабыл я в тот день об ноже,

А наутро раздумье пришло...

           3

   Не водись–ка на свете вина,

   Тошен был бы мне свет.

   И пожалуй – силен сатана!–

   Натворил бы я бед.

Я с артелью взялся у купца

Переделать все печи в дому,

В месяц дело довел до конца

И пришел за расчетом к нему.

Обсчитал, воровская душа!

Я корить, я судом угрожать:

«Так не будет тебе ни гроша!» –

И велел меня в шею прогнать.

Я ходил к нему восемь недель,

Да застать его дома не мог;

Рассчитать было нечем артель,

И меня, слышь, потянут в острог...

Наточивши широкий топор,

«Пропадай!» – сам себе я сказал;

Побежал, притаился, как вор,

У знакомого дома – и ждал.

Да прозяб, а напротив кабак,

Рассудил: отчего не зайти?

На последний хватил четвертак,

Подрался – и проснулся в части...

1848

Влас

В армяке с открытым воротом,

С обнаженной головой,

Медленно проходит городом

Дядя Влас – старик седой.

На груди икона медная:

Просит он на божий храм, –

Весь в веригах, обувь бедная,

На щеке глубокий шрам;

Да с железным наконешником

Палка длинная в руке...

Говорят, великим грешником

Был он прежде. В мужике

Бога не было; побоями

В гроб жену свою вогнал;

Промышляющих разбоями,

Конокрадов укрывал;

У всего соседства бедного

Скупит хлеб, а в черный год

Не поверит гроша медного,

Втрое с нищего сдерет!

Брал с родного, брал с убогого,

Слыл кащеем–мужиком;

Нрава был крутого, строгого...

Наконец и грянул гром!

Власу худо; кличет знахаря –

Да поможешь ли тому,

Кто снимал рубашку с пахаря,

Крал у нищего суму?

Только пуще всё неможется.

Год прошел – а Влас лежит,

И построить церковь божится,

Если смерти избежит.

Говорят, ему видение

Всё мерещилось в бреду:

Видел света преставление,

Видел грешников в аду;

Мучат бесы их проворные,

Жалит ведьма–егоза.

Ефиопы – видом черные

И как углие глаза,

Крокодилы, змии, скорпии

Припекают, режут, жгут...

Воют грешники в прискорбии,

Цепи ржавые грызут.

Гром глушит их вечным грохотом,

Удушает лютый смрад,

И кружит над ними с хохотом

Черный тигр–шестокрылат.

Те на длинный шест нанизаны,

Те горячий лижут пол...

Там, на хартиях написаны,

Влас грехи свои прочел...

Влас увидел тьму кромешную

И последний дал обет...

Внял господь – и душу грешную

Воротил на вольный свет.

Роздал Влас свое имение,

Сам остался бос и гол

И сбирать на построение

Храма божьего пошел.

С той поры мужик скитается

Вот уж скоро тридцать лет,

Подаянием питается –

Строго держит свой обет.

Сила вся души великая

В дело божие ушла,

Словно сроду жадность дикая

Непричастна ей была...

Полон скорбью неутешною,

Смуглолиц, высок и прям,

Ходит он стопой неспешною

По селеньям, городам.

Нет ему пути далекого:

Был у матушки Москвы,

И у Каспия широкого,

И у царственной Невы.

Ходит с образом и с книгою,

Сам с собой всё говорит

И железною веригою

Тихо на ходу звенит.

Ходит в зимушку студеную,

Ходит в летние жары,

Вызывая Русь крещеную

На посильные дары, –

И дают, дают прохожие...

Так из лепты трудовой

Вырастают храмы божии

По лицу земли родной...

1855

Влюбленному

Как вести о дороге трудной,

Когда–то пройденной самим,

Внимаю речи безрассудной,

Надеждам розовым твоим.

Любви безумными мечтами

И я по–твоему кипел,

Но я делить их не хотел

С моими праздными друзьями.

За счастье сердца моего

Томим боязнию ревнивой,

Не допускал я никого

В тайник души моей стыдливой.

Зато теперь, когда угас

В груди тот пламень благодатный,

О прошлом счастии рассказ

Твержу с отрадой непонятной.

Так проникаем мы легко

И в недоступное жилище,

Когда хозяин далеко

Или почиет на кладбище.

16 марта 1856

Внизу серебряник Чекалин...

Внизу серебряник Чекалин

Свои изделья продает,

А наверху Земфира Пален,

Как милый розанчик, цветет.

Апрель 1872

* * *

Внимая ужасам войны,

При каждой новой жертве боя

Мне жаль не друга, не жены,

Мне жаль не самого героя...

Увы! утешится жена,

И друга лучший друг забудет;

Но где–то есть душа одна –

Она до гроба помнить будет!

Средь лицемерных наших дел

И всякой пошлости и прозы

Одни я в мире подсмотрел

Святые, искренние слезы –

То слезы бедных матерей!

Им не забыть своих детей,

Погибших на кровавой ниве,

Как не поднять плакучей иве

Своих поникнувших ветвей...

1855 или 1856

Водяной

(Баллада)

«Меня из-под солнца сманил Водяной

В подводные царства Дуная,

Оковано сердце броней ледяной,

И стала совсем я иная:

Ни черные очи огнем не горят,

Ни щеки румянцем не рдеют,

Ни бури желаний души не томят,

Ни страсти земные не греют;

И вся, как Дуная седого волна,

Теперь я бесстрастна, мертва, холодна.

Что мне, что могу я там вольною быть,

Сквозь волны смотреть на природу

Иль, ставши волной, прихотливо браздить

Крылом задремавшую воду;

Что отдал мне мой непостижный супруг

Во власть всё подводное царство -

Земное к земному влечет юный дух;

Но тщетно, кляня за коварство,

Прошусь я домой  - он к родной стороне

Дорогу забыть приказал давно мне...»

-"О где твоя родина, дева, открой!» -

Сидящей на бреге девице

Сказал юный ратник, бесстрашный герой.

Блистала слеза на реснице;

Участия полный, он деву спасти

Клялся и мечом и свободой.

«Беги, витязь юный, скорее! прости,

Иль сгибнешь, постигнут невзгодой!

Меня стережет мой супруг Водяной,

Найдет он везде, мы пропали с тобой!»

Но он не внимает. «О радость души!

В награду любви моей страстной

Спасителем быть мне твоим прикажи!

Твое опасенье напрасно.

Куда пролегает таинственный путь,

Скажи мне!» - так он умоляет.

Вдруг дева упала к счастливцу на грудь

И юношу страстно лобзает:

Земная природа проснулася в ней,

На волю из груди бьет пламя страстей.

В восторге души, он недвижим и нем,

Она вся любовь, восхищенье,

Забыли земное; готово меж тем

Ужасной грозы приближенье.

Бегут, но уж поздно. Раздался в тот миг

Прерывистый хохот; о горе!

Всё шире и шире Дунай  - и настиг,

Разлившись как бурное море.

И где за миг с другом стояла она,

Там бьется, бушует и скачет волна.

1839

Возвращение

И здесь душа унынием объята.

Не ласков был мне родины привет;

Так смотрит друг, любивший нас когда–то,

Но в ком давно уж прежней веры нет.

Сентябрь шумел, земля моя родная

Вся под дождем рыдала без конца,

И черных птиц за мной летела стая,

Как будто бы почуяв мертвеца!

Волнуемый тоскою и боязнью,

Напрасно гнал я грозные мечты,

Меж тем как лес с какой–то неприязнью

В меня бросал холодные листы,

И ветер мне гудел неумолимо:

Зачем ты здесь, изнеженный поэт?

Чего от нас ты хочешь? Мимо! мимо!

Ты нам чужой, тебе здесь дела нет!

И песню я услышал в отдаленье.

Знакомая, она была горька,

Звучало в ней бессильное томленье,

Бессильная и вялая тоска.

С той песней вновь в душе зашевелилось,

О чем давно я позабыл мечтать,

И проклял я то сердце, что смутилось

Перед борьбой – и отступило вспять!..

1864

Ворон

Не шум домовых на полночном пиру,

Не рати воинственной ропот -

То слышен глухой в непробудном бору

Голодного ворона ропот.

Пять дней, как, у матери вырвав дитя,

Его оглодал он, терзая,

И с тех пор, то взором в дубраве следя,

То в дальние страны летая,

Напрасно он лакомой пищи искал

И в злобе бессильной судьбу проклинал.

Носился туда он, где люди без слез

Лежат после хладной кончины:

Там жертву оспорил вампир-кровосос

И не дал ему мертвечины.

Был там, где недавно пожар свирепел

Вражды, честолюбья и злости:

Там раньше другой подобрать всё успел,

Ему не досталось ни кости.

И вновь без добычи вернувшися в бор,

Кричит он и стонет, кругом водя взор.

Едва от усталости может сидеть,

К земле опустилися крылья.

Чу, шелест, Чу, топот!.. Рванулся лететь,

Но слабые тщетны усилья.

Вот ратник лихой. Засверкали глаза,

И демонам шлет он молитвы:

«Убей его яростных громов гроза,

Иль враг наскочи и без битвы

Тайком умертви, чтоб лишившийся сил,

И голод и жажду я им утолил».

Но тщетна нечистая просьба, промчал

Спокойно ездок мимо врана.

С коня соскочил он, его привязал

И к хижине, мраком тумана

От взоров сокрытой, направил свой путь,

Исполнен надежды отрадной,

А ворон всё каркал и до крови грудь

Себе проклевал беспощадно.

Но вот встрепенулся он радостно вдруг,

Спорхнул, над конем обогнул полукруг.

Как будто бы замысел злобный тая,

Ему он закаркал приветно:

«Смотри, как летаю тожественно я,

Мне в мире ничто не заветно.

Меня не тягчит беспокойный седок,

Узда и удила мне чужды,

Быть так же счастливым и ты бы, конь, мог,

Не зная неволи и нужды.

Ты так же б свободно весь мир облетал

И бурным стремленьям преград не видал».

Тряхнул головой благородною конь,-

Понравились льстивые речи!

Рванулся, но столб устоял; лишь огонь

Копыта взметали далече.

Вновь ворон закаркал: «Тебе ли нести

Побои, позор и неволю,

И ты ли не в силах во прах разнести

Вождя хоть какого по полю.

Как сядет твой ратник, взбесися, помчи;

Срони его в бездну и сам ускачи!»

На волю порывом, как злой ураган

Могучим, ответил конь бурный.

И, радуясь вынул безжалостный вран

Несчастного жребий из урны.

А в хижине радость. Там он и она,

Играет он локоном девы,

Она ему шепчет, прекрасна, нежна,

Любви бесконечной напевы;

Она ему в очи приветно глядит.

Но жребий не даром блаженство дарит!

Они расстаются; уж близок рассвет,

И горько она зарыдала.

Он завтра приехать дает ей обет,

Но дева как будто узнала

Таинственный жребий, предчувствий полна,

Она его крестит, лобзая.

Он сел и поехал; уныло она,

Очами его провожая,

Стоит у порога. Вдруг конь на дыбы!

Заржал... и свершилася воля судьбы...

Летит без наездника конь молодой.

«О друг! что с тобою случилось?»

И быстро бежит она тайной тропой

И мертвой на труп повалилась.

На нем уже ворон голодный сидел

И рвал его в сладости дикой;

Сбылось, совершилось... Ужасный удел

Тебальда постиг с Вероникой!

... ... ... ... ...

... ... ... ... ...

1839

Всевышней волею Зевеса...

Всевышней волею Зевеса

Вдруг пробудившись ото сна,

Как быстро по пути прогресса

Шагает русская страна:

В печати уж давно не странность

Слова «прогресс» и «либерал»,

И слово дикое -"гуманность»

Уж повторяет генерал.

То мало: вышел из под пресса

Уж третий томик Щедрина...

Как быстро по пути прогресса

Шагает русская страна!

На грамотность не без искусства

Накинулся почтенный Даль -

И обнаружил много чувства,

И благородство, и мораль.

По благородству, не из видов

Статейку тиснул в пол-листа

Какой-то господин Давыдов

О пользе плети и кнута...

Убавленный процентик банка,

Весьма пониженный тариф,

Статейки господина Бланка -

Всё это были, а не миф.

1857

Встреча душ

1

Всё туманится и тмится,

Мрак густеет впереди.

Струйкой света что-то мчится

По воздушному пути,

В полуогненную ризу

Из лучей облечено.

Только час оттуда снизу,

А уж с небом сближено;

Без порывов, без усилья,

Словно волны ветерка,

Златом облитые крылья

Вольно режут облака.

Нет ни горести, ни страха

На блистательном челе.

То душа со смертью праха

Отчужденная земле.

То, от бедствий жизни бурной,

Беспорочная душа

Юной девы в край лазурный

Мчится, волею дыша.

Век страдалицей высокой

На земле она была,

Лишь любовию глубокой

Да молитвою жила.

Но любви блаженством ясным

Мир ее не подарил.

Там с избранником прекрасным

Жребий деву разлучил.

Року преданная слепо,

Страсть она перемогла

И нетронутый на небо

Огнь невинности несла.

И блистателен и пышен

Был венец ее двойной,

Лет торжественный, чуть слышен,

Сыпал искры за собой,

На недвижный и безмолвный

Неба божьего предел

Взор, уверенности полный,

Как на родину смотрел.

Только темное сомненье,

Мнилось, было на челе:

Суждено ль соединенье,

Там ли он иль на земле?

2

Слышно тихое жужжанье

От размаха легких крыл,

Пламень нового сиянья

Тучи грудь пробороздил.

Видит светлая другую,

Восходящую с земли,

Душу, в ризу золотую

Облеченную, вдали.

Ближе, ближе... вот сравнялись,

Вот сошлись на взмах крыла,

Быстро взором поменялись,

И приветно начала

Говорить одна: «Из мира

Многогрешного парю

В область светлого эфира,

В слуги горнему царю.

Грея грудь питомца горя,

Я там счастья не нашла;

Там, с людьми и роком споря,

Бед игрушкой я была.

Только раз лишь  - помню живо

День и час  - блаженства луч

Так роскошно, так игриво

Проблеснул мне из-за туч.

Деву с черными очами

В мире дольнем я нашла

И, пленясь ее красами,

Всё ей в жертву принесла.

Но под солнцем несчастлива

Бескорыстная любовь!

Вверг разлукой прихотливый

Рок меня в страданье вновь.

На свиданье с ней надеждой

С той поры живу одной,

И теперь, когда одеждой

Я не связана земной,

Радость всю меня обильно

Наполняет и живит:

Верю, мне творец всесильный

Амариллу возвратит...»

- Амариллу? голос друга

Я узнала... я твоя!

Сладким именем супруга

Назову любимца я...

Нет здесь бедственной разлуки,

Вечен брак наш... Нет преград!

Наградил нас бог за муки.

Как он щедр, велик и свят!»

3

И в блаженстве беззаветном

Души родственно слились

И в сияньи огнецветном

Выше, выше понеслись.

Понеслись под божье знамя

Так торжественно, легко.

От одежд их свет и пламя

Расстилались далеко;

Счастья чистого лучами

Пышно рдело их лицо;

А венцы их над главами

Вдруг сплелись в одно кольцо -

Словно в знаменье обета

Всемогущего творца,

Что для них свиданье это

Не найдет себе конца.

1839

Вступительное слово Свистка к читателям

В те дни, когда в литературе

Порядки новые пошли,

Когда с вопросом о цензуре

Начальство село на мели,

Когда намеком да украдкой

Касаться дела мудрено;

Когда серьезною загадкой

Всё занято, поглощено,

Испугано,- а в журналистах

Последний помрачает ум

Какой-то спор о нигилистах,

Глупейший и бесплодный шум;

Когда при помощи Пановских

Догадливый антрепренер

И вождь «Ведомостей московских»,

Почуяв время и простор,

Катков, прославленный вития,

Один с Москвою речь ведет,

Что предпринять должна Россия,

И гимн безмолвию поет;

Когда в затмении рассудка

Юркевич лист бумаги мял

И о намереньях желудка

Публично лекции читал;

Когда наклонностей военных

Дух прививается ко всем,

Когда мы видим избиенных

Посредников; когда совсем

Нейдут Краевского изданья

И над Громекиной главой

Летает бомба отрицанья,

Как повествует сей герой;

Когда сыны обширной Руси

Вкусили волю наяву

И всплакал Фет, что топчут гуси

В его владениях траву;

Когда ругнул Иван Аксаков

Всех, кто в Европу укатил,

И, негодуя против фраков

Самих попов не пощадил;

Когда, покончив подвиг трудный,

Внезапно Павлов замолчал,

А Амплий Очкин кунштик чудный

С газетой «Очерки» удрал;

Когда, подкошена как колос,

Она исчезла навсегда;

В те дни, когда явился «Голос»

И прекратилась «Ерунда»,-

Тогда в невинности сердечной

Любимый некогда поэт,

Своей походкою беспечной

«Свисток» опять вступает в свет...

Как изменилось всё, создатель!

Как редок лиц любимых ряд!

Скажи: доволен ты, читатель?

Знакомцу старому ты рад?

Или изгладила «Заноза»

Всё, чем «Свисток» тебя пленял,

И как увянувшая роза

Он для тебя ненужен стал?

Меняет время человека:

Быть может, пасмурный Катков,

Быть может, пламенный Громека

Теперь милей тебе свистков?

Возненавидев нигилистов,

Конечно, полюбить ты мог

Сих благородных публицистов

Возвышенный и смелый слог,-

Когда такое вероломство

Ты учинил - я не ропщу,

Но ради старого знакомства

Всё ж говорить с тобой хочу.

«Узнай, по крайней мере, звуки,

Бывало милые тебе,

И думай, что во дни разлуки

В моей изменчивой судьбе»

Ты был моей мечтой любимой,

И если слышал ты порой

Хоть легкий свист, то знай: незримый

Тогда витал я над тобой!...

              ---

«Свисток» пред публику выходит.

Высокомерья не любя,

Он робко взор кругом обводит

И никого вокруг себя

Себя смиренней не находит!

Да, изменились времена!

Друг человечества бледнеет,

Вражда повсюду семена

Неистовства и злобы сеет.

Газеты чуждые шумят...

(О вы, исчадье вольной прессы!..)

Черт их поймет, чего хотят,

Чего волнуются, как бесы!

Средь напряженной тишины

Катков гремит с азартом, с чувством,

Он жаждет славы и войны

И вовсе пренебрег искусством.

Оно унижено враждой,

В пренебрежении науки,

На брата брат подъемлет руки,

И лезет мост на мост горой,-

Ужасный вид!.. В сей час тяжелый

Являясь в публику, «Свисток»

Желает мирной и веселой

Развязки бедствий и тревог;

Чтобы в сумятице великой

Напрасно не томился ум...

И сбудется... Умолкнет шум

Вражды отчаянной и дикой.

Недружелюбный разговор

Покончит публицист московский,

И вновь начнут свой прежний спор

Гиероглифов и Стелловский;

Мир принесет искусствам дань,

Престанут радоваться бесы,

Уймется внутренняя брань,

И смолкнет шум заморской прессы,

Да, да! Скорее умолкай,-

Не достигай пределов невских

И гимны братьев Достоевских

Самим себе не заглушай!

1863

Всюду с музой проникающий...

Всюду с музой проникающий,

В дом заброшенный, пустой

Я попал. Как зверь рыкающий,

Кто-то пел там за стеной:

Сборщик, надсмотрщик, подрядчик,

....................

Я подлецам не потатчик:

Выпить - так выпью один.

Следственный пристав и сдатчик!..

Фединька, откупа сын!..

Я подлецам не потатчик:

Выпить, так выпью один!..

Прасол, помещик, закладчик!..

Фуксы - родитель и сын!..

Я подлецам не потатчик:

Выпить, так выпью один!..

С ними не пить, не дружиться!..

С ними честной гражданин

Должен бороться и биться!..

Выпить, так выпью один!..

Или негоден я к бою?

Сбился я с толку с собой:

Горе мое от запою,

Или от горя запой?

1877

Вчера, сегодня

Сонет

Вчера я бесстрашно сидел под грозою

И с мужеством буйным смотрел в небеса,

Не робостью кроткой  - надменной мечтою,

Суровой отвагой горели глаза.

Я песнями вторил громам; надо мною

Губительных молний вилась полоса,

Но страх потерял все права над душою,

Меня не пугала вселенной гроза.

Зачем же сегодня я бури боюся,

Под кров одинокий бегу, тороплюся?..

Ах, жизни вчера не жалел я, как сна,

Отверженный (ею), царицею сердца,-

Сегодня же в (ней) я нашел одноверца,

«Люблю!» - мне сказала робея (она)...

1839

Вчерашний день, часу в шестом...

Вчерашний день, часу в шестом,

Зашел я на Сенную;

Там били женщину кнутом,

Крестьянку молодую.

Ни звука из ее груди,

Лишь бич свистел, играя...

И Музе я сказал: «Гляди!

Сестра твоя родная!»

1848

Выбор

Ночка сегодня морозная, ясная.

В горе стоит над рекой

Русская девица, девица красная,

Щупает прорубь ногой.

Тонкий ледок под ногою ломается,

Вот на него набежала вода;

Царь водяной из воды появляется,

Шепчет: «Бросайся, бросайся сюда!

Любо здесь!» Девица, зову покорная,

Вся наклонилась к нему.

«Сердце покинет кручинушка черная,

Только разок обойму,

Прянь!..» И руками к ней длинными тянется...

Синие льды затрещали кругом,

Дрогнула девица! Ждет - не оглянется -

Кто-то шагает, идет прямиком.

«Прянь! Будь царицею царства подводного!..»

Тут подошел воевода Мороз:

«Я тебя, я тебя, вора негодного!

Чуть было девку мою не унес!»

Белый старик с бородою пушистою

На воду трижды дохнул,

Прорубь подернулась корочкой льдистою,

Царь водяной подо льдом потонул.

Молвил Мороз: «Не топися, красавица!

Слез не осушишь водой,

Жадная рыба, речная пиявица,

Там твой нарушит покой;

Там защекотят тебя водяные,

Раки вопьются в высокую грудь,

Ноги опутают травы речные.

Лучше со мной эту ночку побудь!

К утру я горе твое успокою,

Сладкие грезы его усыпят,

Будешь ты так же пригожа собою,

Только красивее дам я наряд:

В белом венке голова засияет

Завтра, чуть красное солнце взойдет».

Девица берег реки покидает,

К темному лесу идет.

Села на пень у дороги: ласкается

К ней воевода-старик.

Дрогнется - зубы колотят - зевается -

Вот и закрыла глаза... забывается...

Вдруг разбудил ее Лешего крик:

«Девонька! встань ты на резвые ноги,

Долго Морозко тебя протомит.

Спал я и слышал давно: у дороги

Кто-то зубами стучит,

Жалко мне стало. Иди-ка за мною,

Что за охота всю ноченьку ждать!

Да и умрешь - тут не будет покою:

Станут оттаивать, станут качать!

Я заведу тебя в чащу лесную,

Где никому до тебя не дойти,

Выберем, девонька, сосну любую...»

Девица с Лешим решилась идти.

Идут. Навстречу медведь попадается,

Девица вскрикнула - страх обуял.

Хохотом Лешего лес наполняется:

«Смерть не страшна, а медведь испугал!

Экой лесок, что ни дерево - чудо!

Девонька! глянь-ка, какие стволы!

Глянь на вершины - с синицу оттуда

Кажутся спящие летом орлы!

Темень тут вечная, тайна великая,

Солнце сюда не доносит лучей,

Буря взыграет - ревущая, дикая -

Лес не подумает кланяться ей!

Только вершины поропщут тревожно...

Ну, полезай! подсажу осторожно...

Люб тебе, девица, лес вековой!

С каждого дерева броситься можно

Вниз головой!»

1867

Гадающей невесте

У него прекрасные манеры,

Он не глуп, не беден и хорош,

Что гадать? ты влюблена без меры,

И судьбы своей ты не уйдешь.

Я могу сказать и без гаданья:

Если сердце есть в его груди –

Ждут тебя, быть может, испытанья,

Но и счастье будет впереди...

Не из тех ли только он бездушных,

Что в столице много встретишь ты,

Одному лишь голосу послушных –

Голосу тщеславной суеты?

Что гордятся ровностью пробора,

Щегольски обутою ногой,

Потеряв сознание позора

Жизни дикой, праздной и пустой?

Если так – плоха порука счастью!

Как бы чудно ты ни расцвела,

Ни умом, ни красотой, ни страстью

Не поправишь рокового зла.

Он твои пленительные взоры,

Нежность сердца, музыку речей –

Всё отдаст за плоские рессоры

И за пару кровных лошадей!

8 сентября 1855

Газетная

... Через дым, разъедающий очи

Милых дам, убивающих ночи

За игрою в лото-домино,

Разглядеть что-нибудь мудрено.

Миновав этот омут кромешный,

Это тусклое царство теней,

Добрались мы походкой поспешной

До газетной....

          Здесь воздух свежей;

Пол с ковром, с абажурами свечи,

Стол с газетами, с книгами шкап.

Неуместны здесь громкие речи,

А еще неприличнее храп,

Но сморит после наших обедов

Хоть какого чтеца, и притом

Прав доныне старик Грибоедов -

С русской книгой мы вечно уснем.

Мы не любим словесности русской

И доныне, предвидя досуг,

Запасаемся книгой французской.

Что же так?... Даже избранный круг

Увлекали талантом недавно

Граф Толстой, Фет и просто Толстой.

«Русский слог исправляется явно!» -

Замечают тузы меж собой.

Не без гордости русская пресса

Именует себя иногда

Путеводной звездою прогресса,

И недаром она так горда:

Говорят - о, Гомер и Овидий!-

До того расходилась печать,

Что явилась потребность субсидий.

Эк хватила куда! исполать!

Таксы нет на гражданские слезы,

Но и так они льются рекой.

Образцы изумительной прозы

Замечаются в прессе родной:

Тот добился успеха во многом

И удачно врагов обуздал,

Кто идею свободы с поджогом

С грабежом и убийством мешал;

Тот прославился другом народа

И мечтает, что пользу принес,

Кто на тему: вино и свобода

На народ напечатал донос.

Нам Катков предстоит великаном,

Мы Тургенева кушать зовем...

Почему же французским романам

Предпочтение мы отдаем?

Не избыток хорошего тона,

Не картин соблазнительный ряд,

Нас отсутствие «мрака и стона»

К ним влечет... Мудрецы говорят:

«Час досуга, за утренним чаем,

Для чего я тоской отравлю?

Наши немощи знаем мы, знаем,

Но я думать о них не люблю!..»

Эта песня давно уже слышится,

Но она не ведет ни к чему.

Коли нам так писалось и пишется,-

Значит, есть и причина тому!

Не заказано ветру свободному

Петь тоскливые песни в полях,

Не заказаны волку голодному

Заунывные стоны в лесах;

Спокон веку дождем разливаются

Над родной стороной небеса,

Гнутся, стонут, под бурей ломаются

Спокон веку родные леса,

Спокон веку работа народная

Под унылую песню кипит,

Вторит ей наша муза свободная,

Вторит ей - или честно молчит.

Как бы ни было, в комнате этой

Праздно кипы журналов лежат,

Пусто! разве, прикрывшись газетой,

Два-три члена солидные спят.

(Как не скажешь: москвич идеальней,

Там газетная вечно полна,

Рядом с ней, нареченная «вральней»,

Есть там мрачная зала одна -

Если ты не московского мненья,

Не входи туда - будешь побит!)

В Петербурге любители чтенья

Пробегают один «Инвалид";

В дни, когда высочайшим приказом

Назначается много наград,

Десять рук к нему тянется разом,

Да порой наш журнальный собрат

Дерзновенную штуку отколет,

Тронет личность, известную нам,

О! тогда целый клуб соизволит

Прикоснуться к презренным листам.

Шепот, говор. Приводится в ясность -

Кто затронут, метка ли статья?

И суровые толки про гласность

Начинаются. Слыхивал я

Здесь такие сужденья и споры...

Поневоле поникнешь лицом

И потупишь смущенные взоры...

Не в суждениях дело, а в том,

Что судила такая особа...

Впрочем, я ей обязан до гроба!

Раз послушав такого туза,

Не забыть до скончания века.

В мановении брови - гроза!

В полуслове - судьба человека!

Согласишься, почтителен, тих,

Постоишь, удалишься украдкой

И начнешь сатирический стих

В комплимент перелаживать сладкий...

Да! Но все-таки грустен напев

Наших песен, нельзя не сознаться.

Переделать его не сумев,

Мы решились при нем оставаться.

Примиритесь же с Музой моей!

Я не знаю другого напева.

Кто живет без печали и гнева,

Тот не любит отчизны своей...

С давних пор только два человека

Постоянно в газетной сидят:

Одному уж три четверти века,

Но он крепок и силен на взгляд.

Про него бесконечны рассказы:

Жаден, скуп, ненавидит детей.

Здесь он к старосте пишет приказы,

Чтобы дома не тратить свечей.

Говорят, одному человеку

Удалось из-за плеч старика

Прочитать, что он пишет: «В аптеку,

Чтоб спасти бедняка мужика,

Посылал ты - нелепое барство!-

Впредь расходов таких не иметь!

Деньги с миру взыскать... а лекарство

Для крестьянина лучшее - плеть...»

Анекдот этот в клубе я слышал

(Это было лет десять тому).

Из полка он за шулерство вышел,

Мать родную упрятал в тюрьму.

Про его воровские таланты

Тоже ходит таинственный слух;

У супруги его бриллианты

Родовые пропали - двух слуг

Присудили тогда и сослали;

А потом - раз старик оплошал -

У него эти камни видали:

Сам же он у жены их украл!

Ненавидят его, но для виста

Он всегда партенеров найдет:

«Что ж? ведь в клубе играет он чисто!»

Наша логика дальше нейдет...

А другой? Среди праздных местечек,

Под огромным газетным листом,

Видишь, тощий сидит человечек

С озабоченным, бледным лицом,

Весь исполнен тревогою страстной,

По движеньям похож на лису,

Стар и глух; и в руках его красный

Карандаш и очки на носу.

В оны годы служил он в цензуре

И доныне привычку сберег

Всё, что прежде черкал в корректуре,

Отмечать: выправляет он слог,

С мысли автора краски стирает.

Вот он тихо промолвил: «Шалишь!»

Глаз его под очками играет,

Как у кошки, заметившей мышь;

Карандаш за привычное дело

Принялся...»А позвольте узнать

(Он болтун - говорите с ним смело),

Что изволили вы отыскать?»

-"Ужасаюсь, читая журналы!

Где я? Где? Цепенеет мой ум!

Что ни строчка - скандалы, скандалы!

Вот взгляните - мой собственный кум

Обличен! Моралист-проповедник,

Цыц!.. Умолкни, журнальная тварь!..

Он действительный статский советник,

Этот чин даровал ему царь!

Мало им, что они Маколея

И Гизота в печать провели,

Кровопийцу Прудона, злодея

Тьера выше небес вознесли,

К государственной росписи смеют

Прикасаться нечистой рукой!

Будет время - пожнут, что посеют!

(Старец грозно качнул головой.)

А свобода, а земство, а гласность!

(Крикнул он и очки уронил.)

Вот где бедствие! Вот где опасность

Государству... Не так я служил!

О чинах, о свободе, о взятках

Я словечка в печать не пускал.

К сожаленью, при новых порядках

Председатель отставку мне дал;

На начальство роптать не дерзаю

(Не умею - и этим горжусь),

Но убей меня, если я знаю,

Отчего я теперь не гожусь?

Служба всю мою жизнь поглощала,

Иногда до того я вникал,

Что во сне благодать осеняла,

И, вскочив,- я черкал и черкал!

К сочинению ключ понемногу,

К тайной цели его подберешь,

Сходишь в церковь, помолишься богу

И опять троекратно прочтешь:

Взвешен, пойман на каждом словечке,

Сочинитель дрожал предо мной,-

Повертится, как муха на свечке,

И уйдет тихомолком домой.

Рад-радехонек, если тетрадку

Я, похерив, ему возвращу,

А то, если б пустить по порядку...

Но всего говорить не хочу!

Занимаясь семь лет этим дельцем,

Не напрасно я брал свой оклад

(Тут сравнил он себя с земледельцем,

Рвущим сорные травы из гряд).

Например, Вальтер Скотт или Купер -

Их на веру иной пропускал,

Но и в них открывал я канупер!

(Так он вредную мысль называл.)

Но зато, если дельны и строги

Мысли,- кто их в печать проводил?

Я вам мысль, что «большие налоги

Любит русский народ», пропустил

Я статью отстоял в комитете,

Что реформы раненько вводить,

Что крестьяне - опасные дети,

Что их грамоте рано учить!

Кто, чтоб нам микроскопы купили,

С представленьем к министру вошел?

А то раз цензора пропустили,

Вместо северный, скверный орел!

Только буква... Шутите вы буквой!

Автор прав, чего цензор смотрел?»

Освежившись холодною клюквой,

Он прибавил: «А что я терпел!

Не один оскорбленный писатель

Письма бранные мне посылал

И грозился... (Да шутишь, приятель!

Меры я надлежащие брал.)

Мне мерещились авторов тени,

Третьей ночью еще Фейербах

Мне приснился - был рот его в пене,

Он держал свою шляпу в зубах,

А в руке суковатую палку...

Мне одна романистка чуть-чуть

В маскараде... но бабу-нахалку

Удержали... да, труден наш путь!

Ни родства, ни знакомства, ни дружбы

Совесть цензора знать не должна,

Долг, во-первых, - обязанность службы!

Во-вторых, сударь: дети, жена!

И притом я себя так прославил,

Что свихнись я - другой бы навряд

Место новое мне предоставил,

Зависть общий порок, говорят!»

Тут взглянул мне в лицо старичина:

Ужас, что ли, на нем он прочел,

Я не знаю, какая причина,

Только речь он помягче повел:

«Так храня целомудрие прессы,

Не всегда был, однако, я строг.

Если б знали вы, как интересы

Я писателей бедных берег!

Да! меня не коснулись упреки,

Что я платы за труд их лишал.

Оставлял я страницы и строки,

Только вредную мысль исключал.

Если ты написал: «Равнодушно

Губернатора встретил народ»,

Исключу я три буквы: «ра - душно»

Выйдет... что же? три буквы не счет!

Если скажешь: «В дворянских именьях

Нищета ежегодно растет»,-

«Речь идет о сардинских владеньях» -

Поясню, - и статейка пройдет!

Точно так: если страстную Лизу

Соблазнит русокудрый Иван,

Переносится действие в Пизу -

И спасен многотомный роман!

Незаметные эти поправки

Так изменят и мысли, и слог,

Что потом не подточишь булавки!

Да, я авторов много берег!

Сам я в бедности тяжкой родился,

Сам имею детей, я не зверь!

Дети! дети! (старик омрачился).

Воздух, что ли, такой уж теперь -

Утешения в собственном сыне

Не имею... Кто б мог ожидать?

Никакого почтенья к святыне!

Спорю, спорю! не раз и ругать

Принимался, а втайне-то плачешь.

Я однажды ему пригрозил:

«Что ты бесишься? Что ты чудачишь?

В нигилисты ты, что ли, вступил?»

-"Нигилист - это глупое слово,-

Говорит,- но когда ты под ним

Разумел человека прямого,

Кто не любит живиться чужим,

Кто работает, истины ищет.

Не без пользы старается жить,

Прямо в нос негодяя освищет,

А при случае рад и побить -

Так пожалуй - зови нигилистом,

Отчего и не так!» Каково?

Что прикажете с этим артистом?

Я в студенты хотел бы его,

Чтобы чин получил... но едва ли...

«Что чины? - говорит,- ерунда!

Там таких дураков насажали,

Что их слушать не стоит труда,

Там я даром убью только время,-

И прибавил еще сгоряча

(Каково современное племя!): -

Там мне скажут: «Ты сын палача!»»

Тут невольно я голос возвысил,

«Стой, глупец! - я ему закричал,-

Я на службе себя не унизил,

Добросовестно долг исполнял!»

-"Добросовестность милое слово,-

Возразил он,- но с нею подчас...»

-"Что, мой друг? говори - это ново!»

Сильный спор завязался у нас;

Всю нелепость свою понемногу

Обнаружил он ясно тогда;

Между прочим, сказал: «Слава богу,

Что чиновник у нас не всегда

Добросовестен...» - Вот как!... За что же

Возрождается в сыне моем,

Что всю жизнь истреблял я?.. о боже!..»

Старец скорбно поникнул челом.

«Хорошо ли, служа, корректуры

Вы скрывали от ваших детей?-

Я с участьем сказал.- Без цензуры

Начитался он, видно, статей?»

-"И! как можно!..»

               Тут нас прервали.

Старец снова газету берет...

1864

* * *

Где твое личико смуглое

Нынче смеется, кому?

Эх, одиночество круглое!

Не посулю никому!

А ведь, бывало, охотно

Шла ты ко мне вечерком,

Как мы с тобой беззаботно

Веселы были вдвоем!

Как выражала ты живо

Милые чувства свои!

Помнишь, тебе особливо

Нравились зубы мои,

Как любовалась ты ими,

Как целовала, любя!

Но и зубами моими

Не удержал я тебя...

1855

Генерал Топтыгин

Дело под вечер, зимой,

И морозец знатный.

По дороге столбовой

Едет парень молодой,

Мужичок обратный:

Не спешит, трусит слегка;

Лошади не слабы,

Да дорога не гладка -

Рытвины, ухабы.

Нагоняет ямщичок

Вожака с медведем:

«Посади нас, паренек,

Веселей поедем!»

- « Что ты ? с мишкой ?» - «Ничего!

Он у нас смиренный,

Лишний шкалик за него

Поднесу, почтенный!»

- «Ну садитесь!» - Посадил

Бородач медведя,

Сел и сам - и потрусил

Полегоньку Федя...

Видит Трифон кабачок,

Приглашает Федю.

«Подожди ты нас часок!» -

Говорит медведю.

И пошли. Медведь смирен,

Видно, стар годами,

Только лапу лижет он

Да звенит цепями...

Час проходит; нет ребят,

То-то выпьют лихо!

Но привычные стоят

Лошаденки тихо.

Свечерело. Дрожь в конях,

Стужа злее на ночь;

Заворочался в санях

Михайло Иваныч,

Кони дернули; стряслась

Тут беда большая -

Рявкнул мишка! - понеслась

Тройка как шальная!

Колокольчик услыхал,

Выбежал Федюха,

Да напрасно - не догнал!

Экая поруха!

Быстро, бешено неслась

Тройка - и не диво:

На ухабе всякий раз

Зверь рычал ретиво;

Только стон кругом стоял:

«Очищай дорогу!

Сам Топтыгин-генерал

Едет на берлогу!»

Вздрогнет встречный мужичок,

Жутко станет бабе,

Как мохнатый седочок

Рявкнет на ухабе.

А коням подавно страх -

Не передохнули!

Верст пятнадцать на весь мах

Бедные отдули!

Прямо к станции летит

Тройка удалая.

Проезжающий сидит,

Головой мотая;

Ладит вывернуть кольцо

Вот и стала тройка;

Сам смотритель на крыльцо

Выбегает бойко;

Видит, ноги в сапогах

И медвежья шуба,

Не заметил впопыхах,

Что с железом губа,

Не подумал: где ямщик

От коней гуляет?

Видит - барин материк,

«Генерал», - смекает.

Поспешил фуражку снять:

«Здравия желаю!

Что угодно приказать,

Водки или чаю?..»

Хочет барину помочь

Юркий старичишка;

Тут во всю медвежью мочь

Заревел наш мишка!

И смотритель отскочил:

«Господи помилуй!

Сорок лет я прослужил

Верой, правдой, силой;

Много видел на тракту

Генералов строгих,

Нет ребра, зубов во рту

Не хватает многих,

А такого не видал,

Господи Исусе!

Небывалый генерал,

Видно, в новом вкусе!..»

Прибежали ямщики

Подивились тоже:

Видят - дело не с руки,

Что-то тут негоже!

Собрался честной народ,

Всё село в тревоге;

«Генерал в санях ревет,

Как медведь в берлоге!»

Трус бежит, а кто смелей,

Те - потехе ради -

Жмутся около саней;

А смотритель сзади.

Струсил, издали кричит:

«В избу не хотите ль?»

Мишка вновь как зарычит...

Убежал смотритель!

Оробел и убежал,

И со всею свитой...

Два часа в санях лежал

Генерал сердитый.

Прибежали той порой

Ямщик и вожатый;

Вразумил народ честной

Трифон бородатый

И Топтыгина прогнал

Из саней дубиной...

А смотритель обругал

Ямщика скотиной...

1867

Гимн

Господь! твори добро народу!

Благослови народный труд,

Упрочь народную свободу,

Упрочь народу правый суд!

Чтобы благие начинанья

Могли свободно возрасти,

разлей в народе жажду знанья

И к знанью укажи пути!

И от ярма порабощенья

Твоих избранников спаси,

Которым знамя просвещенья,

Господь! ты вверишь на Руси...

1866

Гимн Времени

Меж тем как Гарибальди дремлет,

Колеблется пекинский трон,

Гаэта реву пушек внемлет,

Дает права Наполеон,-

В стране затронутых вопросов,

Не перешедших в сферу дел,

Короче: там, где Ломоносов

Когда-то лирою гремел,

Явленье нового журнала

Внезапно потрясло умы:

В ней слышны громы Ювенала,

В нем не заметно духа тьмы.

Отважен тон его суровый,

Его программа широка...

Привет тебе, товарищ новый!

Явил ты мудрость старика.

Неси своей задачи бремя

Не уставая и любя!

Чтобы ни «Век», ни «Наше время»

Не покраснели за тебя;

Чтобы не сел тебе на плечи

Редактор-дама «Русской речи»,

Чтоб фельетон «Ведомостей»

Не похвалил твоих статей!

Как пароксизмы лихорадки,

Терпи журнальные нападки

И Воскобойникова лай

Без раздражения внимай!

Блюди разумно дух журнала,

Бумагу строго береги:

Страшись «Суэцкого канала»

И «Зундской пошлины» беги!

С девонской, с силурийской почвы

Ученой дани не бери;

Кричи таким твореньям: «Прочь вы!»

Творцам их: «Черт вас побери!»

А то как «О сухих туманах»

Статейку тиснешь невзначай,

Внезапно засвистит в карманах...

Беда! Ложись - и умирай!

Будь резким, но не будь бранчливым,

За личной местью не гонись.

Не называй «Свистка» трусливым

И сам безмерно не гордись!

Припомни ямбы Хомякова,

Что гордость - грешная черта,

Припомни афоризм Пруткова,

Что всё на свете - суета!

Мы здесь живем не вечны годы,

Здесь каждый шаг неверен наш,

Погибнут царства и народы,

Падет Штенбоковский пассаж,

Со срамом Пинто удалится

И лекций больше не прочтет,

Со треском небо развалится

И «Время» на косу падет!

Между 8 и 21 января 1861

Говорун

>

1

Да, Новый год!..

...

... Я предан сокрушенью

Не пьется мне, друзья:

Мир ближе к разрушенью,

К могиле ближе я.

Льдом жизненного холода

Не сковано еще,-

В вас сердце, други, молодо,

Свежо и горячо.

Еще вам свет корыстию

Рассудка не растлил,

И жизни черной кистию

Злой рок не зачернил.

За счастьем безбоязненно

Пока вы мчитесь вдаль,

И гостьей неприязненной

Не ходит к вам печаль.

Увы!.. Она пробудится,

Час близок роковой!

И с вами то же сбудется,

Что сталося со мной.

В дни возраста цветущего

Я так же был готов

Взять грудью у грядущего

И славу, и любовь.

Кипел чудесной силою

И рвался всё к тому,

Чего душой остылою

Теперь и не пойму.

В житейских треволнениях

Терпел и стыд и зло

И видел в сновидениях

В венке свое чело.

Любил - и имя чудное

В отчаяньи твердил,-

То было время трудное:

Насилу пережил!

2

Когда восторг лирический

В себе я пробужу,

Я вам биографический

Портрет свой напишу.

Тогда вы всё узнаете -

Как глуп я прежде был,

Мечтал, как вы мечтаете,

Душой в эфире жил,

Бежать хотел в Швейцарию -

И как родитель мой

С эфира в канцелярию

Столкнул меня клюкой.

Как горд преуморительно

Я в новом был кругу,

И как потом почтительно

Стал гнуть себя в дугу.

Как прежде, чем освоился

Со службой, всё краснел,

А после успокоился,

Окреп и потолстел.

Как гнаться стал за деньгами,

Изрядно нажился,

Детьми, и деревеньками,

И домом завелся...

3

Но счастье скоротечное

Изменчиво и зло!

Друзья мои сердечные,

Не вечно мне везло!

Терплю беду великую

С семейной стороны:

Я взял тигрицу дикую

Во образе жены...

Но что вперед печалиться?

Покуда погожу...

Наверно, всякий сжалится,

Как всё перескажу.

Большой портрет к изданию

Списать с себя велю,

И в Великобританию

Гравировать пошлю.

Как скоро он воротится,

Явлюсь на суд людской,

Без галстука, как водится,

С небритой бородой.

4

Чтоб дни мои смиренные

В несчастье коротать,

Записки современные

Решился я писать.

Дворянство и купечество

И всех других чинов

И званий человечество

Я видел без очков.

Как мир земной вращается,

Где тихо, где содом,-

Всё мною замечается,

Сужу я обо всем.

Болтать мне утешительно,

И публику прошу

Всё слушать снисходительно,

Что я ей расскажу.

5

Столица наша чудная

Богата через край,

Житье в ней нищим трудное,

Миллионерам - рай.

Здесь всюду наслаждения

Для сердца и очей.

Здесь всё без исключения

Возможно для людей:

При деньгах вдвое вырасти,

Чертовски разжиреть,

От голода и сырости

Без денег умереть.

(Где розы, там и тернии -

Таков закон судьбы!

Бедняк, живи в губернии:

Там дешевы грибы).

С большими здесь и с малыми

В одном дому живешь,

И рядом с генералами

По Невскому идешь.

Захочешь позабавиться -

Берешь газетный лист,

Задумаешь прославиться -

На то есть журналист:

Хвалы он всем славнейшие

Печатно раздает,

И как - душа добрейшая -

Недорого берет!

Чего б здесь не увидели,

Чего бы не нашли?

Портные, сочинители,

Купцы со всей земли,

Найлучшие сапожники,

Актеры, повара,

С шарманками художники

Такие, что - ура!

Я в них влюблен решительно,

И здесь их воспою...

6

Поют преуморительно

Они галиматью.

Прикрыв одеждой шкурочку

Для смеха и красы,

С мартышками мазурочку

Выплясывают псы.

И сам в минуту пьяную

По страсти иль нужде

Шарманщик с обезьяною

Танцует (падеде).

Всё скачет, всё волнуется,

Как будто маскарад.

А русский люд любуется:

«Вот немцы-то хитрят!»

Да, сильны их познания,

И ловкость мудрена...

Действительно, Германия -

Ученая страна!

(Захочешь продолжения

Описанных чудес -

Ступай на представления

Прославленных пиес .)

7

Придет охота страстная

За чтение засесть -

На то у нас  прекрасная

Литература есть.

Цепями с модой скованный,

Изменчив человек.

Настал (иллюстрированный)

В литературе век.

С тех пор, как шутка с «Нашими»

Прошла и удалась,

Тьма книг с политипажами

В столице развилась.

Увидишь тут Суворова

(Известный был герой),

Историю которого

Состряпал Полевой.

Одетого как барина,

Во всей его красе,

Увидишь тут Булгарина

В бекеше, в картузе.

Различных тут по званию

Увидишь ты гуляк

И целую компанию

Салопниц и бродяг.

Рисунки чудно слажены,

В них каждый штрих хорош,

Иные и раскрашены:

Ну, нехотя возьмешь!

Изданья тоже славные -

Бумага так бела,-

Но часто презабавные

Выходят здесь дела.

Чем книга нашпигована,

Постигнуть нет ума:

В ней всё иллюминовано,

А в тексте мрак и тьма!

В рисунках отличаются

Клот, Тимм и Нетельгорст,

Все ими восхищаются...

Художественный перст!

8

Когда беда случилася,

И хочешь, чтоб в груди

Веселье пробудилося -

В Большой театр иди.

Так ножки разлетаются,

Так зала там блестит,

Так платья развеваются -

Величественный вид!..

Ох!.. много с трубкой зрительной

Тут можно увидать!

Ее бы «подозрительной»

Приличней называть.

Недавно там поставили

Чудесную «Жизель»

И в ней плясать заставили

Приезжую мамзель.

Прекрасно! восхитительно!

Виват, девица Гран!

В партере все решительно

Кричали: «(Се шарман)!»

Во мне зажглася заново

Поэзией душа...

А впрочем, Андреянова

Тут тоже хороша!

9

В душе моей остылую,

Лишенную всех сил,

«Русланом и Людмилою»

Жизнь Глинка разбудил.

Поэма музыкальная

Исполнена красот,

Но самое печальное

Либретто: уши рвет!

Отменно мне понравилась

Полкана голова:

Едва в театр уставилась

И горлом здорова!

Искусно всем украшена -

От глаз и до усов.

Как слышал я, посажено

В ней несколько певцов

(Должно быть, для политики,

Чтоб петь ее слова)-

Не скажут тут и критики:

«Пустая голова!..»

10

Извел бы десть бумаги я,

Чтоб только описать,

Какую Боско магию

Умеет представлять.

Ломал он вещи целые

На малые куски,

Вставлял середки белые

В пунцовые платки,

Бог весть, куда забрасывал

И кольца, и перстни,

И так смешно рассказывал,

Где явятся они.

Ну, словом, Боско рублики,

Как фокусник и враль,

Выманивал у публики

Так (ловко), что не жаль!

11

Взамен его приехали

Цыганы из Москвы -

Скажите, не потеха ли?..

Не знаю, как-то вы,

А я, когда их слушаю,

Дыханье затая,

Чуть сам невольно с (Грушею)

Не гаркну «Соловья».

Раз собственной персоною,

Забыв лета и класс,

Я с пляшущей (Матреною)

Пустился было в пляс!

12

Проехав мимо нашего

Гостиного двора,

Я чуть, задетый заживо,

Не закричал «ура!».

Бывало, день колотишься

На службе так и сяк,

А чуть домой воротишься,

Поешь - и день иссяк:

Нет входа в лавки русские!

Берешь жену и дочь

И едешь во французские,

Где грабят день и ночь.

Теперь - о восхищение

Для сердца и для глаз!-

В Гостином освещение:

Проводят в лавки газ!

Ликуй, всё человечество!.

Решилось, в пользу дам,

Российское купечество

Сидеть по вечерам -

И газ распространяется

Скорехонько с тех пор:

Ну точно, (просвещается)

У нас Гостиный двор!

Рука не разгибается,

Не вяжутся слова,

Умаялся!.. Кончается

Здесь первая глава..

>

1

...

...

Недаром люди плакали,

Роптали на судьбу.

Сочувствую их ропоту

Растерзанной душой,

Я сам узнал по опыту:

Нет счастья под луной!

Какой предосторожности

В поступках ни держись,

Формально нет возможности

От жребия спастись.

Будь барин по сословию,

Приказчик, землемер,

Заставят плакать кровию,-

Я сам тому пример!

2

На днях у экзекутора,

Чтоб скуку разогнать,

Рублишка по полутора

Решили мы играть.

Довольно флегматически

Тянулся преферанс;

Вдруг в зале поэтический

Послышался романс;

Согрет одушевлением,

Был голос так хорош,

Я слушал с восхищением,

Забыл весь мир.. И что ж?

Ошибкою малейшею

Застигнутый врасплох,

В червях игру сквернейшую

Сыграл - и был без трех!

Хотя в душе нотацию

Себе я прочитал,

Но тут же консоляцию

Сосед с меня взыскал.

Другие два приятеля

Огромные кресты

На бедного мечтателя

Черкнули за висты.

В тот вечер уж малинника

В глаза я не видал.

Сто тридцать два полтинника

С походом проиграл!..

Ох, пылкие движения

Чувствительной души!

От вас мне нет спасения,

В убыток - барыши!

Пропетый восхитительно,

Сгубил меня романс,

Вперед играть решительно

Не буду в преферанс!

Пусть с ним кто хочет водится -

Я - правилами строг!

В нем взятки брать приходится,

Избави меня бог!

Занятьем этим втянешься,

Пожалуй, в грех такой,

Что, черт возьми! останешься

По службе без одной!

3

То ль дело, как ранехонько

Пробудишься, зевнешь -

На цыпочках, тихохонько

Из спальни улизнешь

(Пока еще пронзительно

Жена себе храпит),

Побреешься рачительно,

Приличный примешь вид.

Смирив свою амбицию,

За леностью слуги

Почистишь амуницию

И даже сапоги.

Жилетку и так далее

Наденешь, застегнешь,

Прицепишь все регалии,

Стакан чайку хлебнешь.

Дела, какие б ни были,

Захватишь, и как мышь,

Согнувшись в три погибели,

На службу побежишь...

Начальнику почтение,

Товарищам поклон,

И вмиг за отношение -

Ничем не развлечен!

Молчания степенного

День целый не прервешь,

Лишь кстати подчиненного

Прилично распечешь

Да разве снисходительно

Подшутит генерал,-

Тогда мы все решительно

Хохочем наповал!

(Уж так издавна водится,

Да так и должно быть:

Нам, право, не приходится

Пред старшими мудрить!)

Его превосходительство -

Добрейший генерал,

Он много покровительства

Мне в службе оказал...

4

Я с час пред умывальником

Мучительный провел,

Когда с своим начальником

Христосоваться шел,

Умылся так рачительно,

Чуть кожу не содрал,

Зато как снисходительно

Меня он лобызал!

Дал слово мной заботиться,

Жал руку горячо,

А я его, как водится,

И в брюхо, и в плечо!

Вот жизнь патриархальная,

Вот служба без химер.

О юность либеральная,

Бери с меня пример!

5

Я в пост, как был на станции

Задержанный, скучал,

Да, к счастию, из Франции

Рубини прискакал.

От чувства безотчетного

Вдруг всякий присмирел,

Как в зале Благородного

Собранья он запел.

На голову курчавую,

Во всех концах земли

Увенчанную славою,

Все взоры навели,

И звуки изумрудные

Впивали жадно в грудь.

То были звуки чудные:

Он пел не как-нибудь!

Высокое художество

И выразить нет слов!

Я слышал в жизни множество

Отличнейших певцов,

Съезжаются на старости

Сюда со всех сторон,

Ревут, как волки в ярости,

А всё не то, что он!

Начнет в четыре голоса,

Зальется, как река,

А кончит тоньше волоса,

Нежнее ветерка.

По свету благодарному

Об нем недаром гул:

Мне даже, титулярному,

Он душу шевельнул!

6

Идешь ли в канцелярию,

Уходишь ли от дел,

Поешь невольно арию,

Которую он пел.

Выходит бестолковица,

А думаешь, что так.

Другой приостановится

И скажет: «Вот дурак!»

(Отелло), мавра дикого,

Так чудно он сыграл,

Что им одним великого

Название стяжал!

Когда игралась «Лючия»,

Я пролил реки слез:

На верх благополучия

Певец меня вознес!

7

(Как всё по службе  сделаю -

Нарочно поспешу -

О Листе книгу целую

Тогда вам напишу.)

8

Как все, страстей игралище,

Покинув кучу дел,

На конское ристалище

Намедни я смотрел.

Шталмейстера турецкого

Заслуга велика:

Верхом он молодецкого

Танцует трепака.

Арабы взоры радуют

Отважностью своей,

Изрядно также падают

Мамзели с лошадей.

Ристалище престранное,

По новости своей,

А впрочем, балаганные

Их шутки веселей.

Начальник представления

Сулье, красив и прям,

Приводит в восхищение

В особенности дам.

Доныне свет штукмейстера

Такого не видал:

Достоинство шталмейстера

Недаром он стяжал.

9

Прилежно я окидывал

Заморского кита.

Немало в жизни видывал

Я всякого скота,

Но страшного, по совести,

Такого не видал,

Однажды только в повести

Брамбеуса читал.

Такой зверок  - сокровище!

Аршинов сто длина,

Усищи у чудовища

Как будто два бревна,

Хвост длинный удивительно,

Башка, что целый дом,

Возможно всё решительно

В нем делать и на нем:

Плясать без затруднения

На брюхе контраданс,

А в брюхе без стеснения

Сражаться в преферанс!

Столь грузное животное

К нам трудно было ввезть,

Зато весьма доходное,

Да и не просит есть.

Дерут за рассмотрение

Полтинник, четвертак,

А взглянешь - наслаждение

Получишь на пятак!

10

Вот май... Все разъезжаются

По дачам, отдохнуть...

Больные собираются

К водам, в далекий путь.

Лишь я один, тревогою

Измученный, грущу.

Душевных ран не трогаю

И сердца не лечу.

Изведал уж немало я

Житейской суеты...

Ах, молодость удалая!

Куда исчезла ты?

Бывало, лето красное

Мне счастие несло:

На сердце радость ясная,

Безоблачно чело!

Светила мне незримая

Звезда издалека,

Грудь, страстью шевелимая,

Вздымалась, как река.

Тогда за что ни схватишься -

Всё с жаром; хоть порой

И дорого поплатишься,

Зато живешь душой!

Бывало, заиграешься -

Огромный ставишь куш,

Дадут - не отгибаешься,

Как будто триста душ!

Не мысля о погибели,

Рад сам себя на (пе),

Согнувшись в три погибели,

Пустить, назло судьбе.

Дотла пропонтируешься,

Повеся нос уйдешь,

На всех день целый дуешься,

А там - опять за то ж!

Бывало, за хорошенькой

Верст десять пробежишь,

Пристукиваешь ноженькой

Да в уши ей жужжишь:

«Куда идти изволите,

Куда вы, ангел мой?

Что пальцы вы мозолите,

Поедемте со мной?..»

Теперь... увы! безжизненно

На целый мир глядишь,

Живешь безукоризненно -

Страстями не кипишь,

Забывши и поэзию,

И карты, и дебош,

Поутру ешь магнезию,

Микстуру на ночь пьешь,

Нейдут на разум грации...

11

Кончаю, скромен, тих,

У Лерхе в ресторации

Остаток дней моих,

Из службы в биллиардную

Прямехонько иду,

Игру там не азартную,

Но скромную веду.

Там члены все отличные,

Хохочут и острят,

Истории различные

Друг другу говорят...

Никто там не заносится,

Играем чередой,

И гений Тюри носится

Над каждой головой...

12

Здесь будет заключение

Второй моей главы.

Итак, мое почтение,

Читатель добрый. Вы

Ценитель снисходительный,

Я знаю вас давно.

А впрочем, мне решительно,

Поверьте, всё равно.

За опыты в пиитике

Я не прошу похвал.

Пускай иные критики

Отхлещут наповал -

Ей-богу, не посетую!

Свое я получил:

Брамбеус сам с кометою

За ум меня сравнил.

>

Мотивы итальянские

Мне не дают заснуть.

И страсти африканские

Волнуют кровь и грудь:

Всё грезятся балкончики,

И искры черных глаз

Сверкают, как червончики,

В день по сту тысяч раз!

Отбою нет от думушки:

Эх!.. жизнь моя!.. увы!

Зачем женили, кумушки,

Меня так рано вы!

На свете много водится

Красавиц, и каких!

А нам любить приходится

Курносых и рябых.

Что за красотка Боржия!..

Менялся весь в лице

И даже ( не топор же я! )

Заплакал при конце;

Во всем талант, гармония...

Видал не много лиц

Таких, как у Альбони, я -

Певица из певиц,

В уме производящая

Содом и кутерьму,

Так много говорящая

И сердцу и уму;

Высокая и белая,

Красива и ловка,

И уж заматерелая -

Не скажешь, что жидка!

Избытки даже лишние

Заметны в ней души,

И верхние, и нижние -

Все ноты хороши!..

Чтоб только петь, как Гарция,

И удивлять весь свет -

Не пожалел бы гарнца я

Серебряных монет.

На миг заботы вечные

Смолкают, не томят,

И струны все сердечные

В груди дрожат, звучат -

Звучат в ответ чудеснице.

Могуча и легка,

Душа как бы по лестнице

Восходит в облака.

А мира треволнения -

Служебный весь содом,

Начальник отделения

С запуганным лицом,

Скучнейшие нотации

Ревнующей жены,

Червонцы, ассигнации

И самые чины -

Всё в мелочь и ничтожество

Тотчас обращено...

Чего бы уж художество

И делать не должно!

Подобные влечения

В неведомый предел

Ввергают в упущения

Житейских наших дел.

От итальянской арии,

Исполненной красот,

К занятьям канцелярии

Трудненек переход;

Спокойствие сменяется

Тревогою души,

И вовсе страсть теряется

Сколачивать гроши.

Но лишь предосторожности

Вовремя стоит взять,-

Как не найти возможности

Всему противустать?

На то и волю твердую

Дал человеку бог,

Чтоб кстати душу гордую

Воздерживать он мог...

Вот мне ничто решительно

Не помешает спать,

Ни счет вести рачительно,

Ни даже... взятки брать

( Не то чтобы с просителей,

А в картах... Что сорвешь

С столичных наших жителей?

Голь продувная сплошь!»)-

А всё же я признаюся,

Что Гарцией порой

Так сильно восхищаюся,

Что слезы лью рекой.

Растрогает татарина!

Так хорошо поет,

Что даже у Фиглярина

Ругательств не стает;

Глаза большие, черные,

И столько в них огня...

Жаль - силы стихотворные

Слабеньки у меня;

А будь-ка красноречие!..

Но про меня и так

Трубит давно злоречие,

Что будто я дурак.

Молчу! Где нам подобные

Предметы воспевать:

Мы дураки, способные

Взятчонки только брать!

Над нами сочинители

Смеются в повестях...

А чем мы их обидели?

Будь я в больших чинах,

Тотчас благоразумие

Внушил бы им, ей-ей!

Давай нам остроумие,

Но трогать нас не смей!

Чем хуже я профессора,

Художника, врача?

Коллежского асессора

Трудами получа,

Я никому не здравствую.

Небезызвестно вам,

Что я давно участвую

В литературе сам;

Но никогда решительно

( И бог храни вперед )

Не нападал презрительно

И на простой народ!

Без вздоров сатирических

Идет лишь Полевой

В пиесах драматических

Дорогою прямой.

В нас страсти благородные

Умеет возбуждать

И, лица взяв почетные,

Умеет уважать;

Всем похвалы горячие,

Почтенье... а писцы

И мелкие подьячие -

Глупцы и подлецы,

С уродливыми рожами ..

И тут ошибки нет

(Не всё же ведь хорошими

Людьми наполнен свет)...

1843

Горе старого Наума

1

Науму паточный завод

И дворик постоялый

Дают порядочный доход.

Наум - неглупый малый:

Задаром сняв клочок земли,

Крестьянину с охотой

В нужде ссужает он рубли,

А тот плати работой -

Так обращен нагой пустырь

В картофельное поле...

Вблизи - Бабайский монастырь,

Село Большие Соли,

Недалеко и Кострома.

Наум живет - не тужит,

И Волга-матушка сама

Его карману служит.

Питейный дом его стоит

На самом «перекате";

Как лето Волгу обмелит

К пустынной этой хате

Тропа знакома бурлакам:

Выходит много «чарки»...

Здесь ходу нет большим судам;

Здесь «паузятся» барки.

Купцы бегут: «Помогу дай!»

Наум купцов встречает,

Мигнет народу: не плошай!

И сам не оплошает...

Кипит работа до утра:

Всё весело, довольно.

Итак, нет худа без добра!

Подумаешь невольно,

Что ты, жалея бедняка,

Мелеешь год от года,

Благословенная река,

Кормилица народа!

2

Люблю я краткой той поры

Случайные тревоги,

И труд, и песни, и костры.

С береговой дороги

Я вижу сотни рук и лиц,

Мелькающих красиво,

А паруса, что крылья птиц,

Колеблются лениво,

А месяц медленно плывет,

А Волга чуть лепечет.

Чу! резко свистнул пароход;

Бежит и искры мечет,

Ущелья темных берегов

Стогласым эхом полны...

Не всё же песням бурлаков

Внимают эти волны.

Я слушал жадно иногда

И тот напев унылый,

Но гул довольного труда

Мне слышать слаще было.

Увы! я дожил до седин,

Но изменился мало.

Иных времен, иных картин

Провижу я начало

В случайной жизни берегов

Моей реки любимой:

Освобожденный от оков,

Народ неутомимый

Созреет, густо заселит

Прибрежные пустыни;

Наука воды углубит:

По гладкой их равнине

Суда-гиганты побегут

Несчетною толпою,

И будет вечен бодрый труд

Над вечною рекою...

3

Мечты!... Я верую в народ,

Хоть знаю: эта вера

К добру покамест не ведет.

Я мог бы для примера

Напомнить лица, имена.

Но это будет смело,

А смелость в наши времена -

Рискованное дело!

Пока над нами не висит

Ни тучки, солнце блещет,-

Толпа трусливого клеймит,

Отважным рукоплещет,

Но поднял бурю смелый шаг,-

Она же рада шикать,

Друзья попрячутся, а враг

Спешит беду накликать...

О Русь!...

.........................

4

Науму с лишком пятьдесят,

А ни детей, ни женки.

Наум был сердцем суховат,

Любил одни деньжонки.

Он говорил: «Жениться - взять

Обузу! А «сударки»

Еще тошней: и время трать,

И деньги на подарки».

Опровергать его речей

Тогда не приходилось,

Хоть, может быть, в груди моей

Иное сердце билось,

Хотя у нас, как лед и зной,

Причины были розны:

«Над одинокой головой

Не так и тучи грозны;

Пускай лентяи и рабы

Идут путем обычным,

Я должен быть своей судьбы

Царем единоличным!»

Я думал гордо. Кто не рад

Оставить миру племя?

Но я родился невпопад -

Лихое было время!

Забыло солнышко светить,

Погас и месяц ясный,

И трудно было отличить

От ночи день ненастный.

Гром непрестанно грохотал,

И вихорь был ужасен,

И человек под ним стоял

Испуган и безгласен.

Был краткий миг: заря зажгла

Роскошно край лазури,

И буря новая пришла

На смену старой бури.

И новым силам новый бой

Готовился... Усталый,

Поник я буйной головой.

Погибли идеалы,

Ушло и время... Места нет

Желанному союзу.

Умру - и мой исчезнет след!

Надежда вся на музу!

5

Судьба Наума берегла,

По милости господней

Что год - обширнее дела,

А сам сытей, дородней.

Он говорил: «Чего ж еще?

Хоть плавать я умею,

Купаюсь в Волге по плечо,

Не лезу я по шею!»

Стреляя серых куликов

На отмели песчаной,

Заслышу говор бубенцов,

И свист, и топот рьяный,

На кручу выбегу скорей:

Знакомая тележка,

Нарядны гривы у коней,

У седока - усмешка...

Лихая пара! На шлеях

И бляхи и чешуйки.

В личных высоких сапогах,

В солидной, синей чуйке,

В московском новом картузе,

Сам правя пристяжною,

Наум катит во всей красе.

Увидит - рад душою!

Кричит: «Довольно вам палить,

Пора чайку покушать!...»

Наум любил поговорить,

А я любил послушать.

Закуску, водку, самовар

Вносили по порядку

И Волги драгоценный дар -

Янтарную стерлядку.

Наум усердно предлагал

Рябиновку, вишневку.

А расходившись, обивал

«Смоленую головку».

«Ну, как делишки?» - «В барыше»,-

С улыбкой отвечает.

Разговорившись по душе,

Подробно исчисляет,

Что дало в год ему вино

И сколько от завода.

«Накопчено, насолено -

Чай, хватит на три года!

Всё лето занято трудом,

Хлопот по самый ворот.

Придет зима - лежу сурком,

Не то поеду в город.

Начальство - други-кумовья,

Стряслась беда - поправят,

Работы много - свистну я:

Соседи не оставят;

Округа вся в горсти моей,

Казна - надежней цепи;

Уж нет помещичьих крепей,

Мои остались крепи.

Судью за денежки куплю,

Умилостивлю бога...»

(Русак природный - во хмелю

Он был хвастлив немного)...

6

Полвека прожил так Наум

И не тужил нимало,

Работал в нем житейский ум,

А сердце мирно спало.

Встречаясь с ним, я вспоминал

Невольно дуб красивый

В моем саду: там сети ткал

Паук трудолюбивый.

С утра спускался он не раз

По тонкой паутинке,

Как по канату водолаз,

К какой-нибудь личинке,

То комара подстерегал

И жадно влек в объятья.

А пообедав, продолжал

Обычные занятья.

И вывел, точно напоказ,

Паук мой паутину.

Какая ткань! Какой запас

На черную годину!

Там мошек целые стада

Нашли себе могилы,

Попали бабочки туда -

Летуньи пестрокрылы;

Его сосед, другой паук,

Качался там, замучен.

А мой - отъелся вон из рук!

Доволен, гладок, тучен.

То мирно дремлет в уголку,

То мухою закусит...

Живется славно пауку:

Не тужит и не трусит!

С Наумом я давно знаком:

Еще как был моложе,

Наума с этим пауком

Я сравнивал... И что же?

Уж округлился капитал,

В купцы бы надо вскоре,

А человек затосковал!

Пришло к Науму горе...

7

Сидел он поздно у ворот,

В расчеты погруженный;

Последний свистнул пароход

На Волге полусонной,

И потянулись на покой

И человек, и птица.

Зашли к Науму той порой

Молодчик да девица:

У Тани русая коса

И голубые очи.

У Вани вьются волоса.

«Укрой от темной ночи!»

- «А самоварчик надо греть?»

- «Пожалуй»... Ни минутки

Не могут гости посидеть:

У них и смех, и шутки,

Задеть друг дружку норовят

Ногой, рукой, плечами,

И так глядят... и так шалят,

Чуть отвернись, губами!

То вспыхнет личико у ней,

То белое, как сливки...

Поели гости калачей,

Отведали наливки:

«Теперь уснем мы до утра,

У вас покой, приволье!»

-"А кто вы?» - «Братец и сестра,

Идем на богомолье».

Он думал: «Врет! поди сманил

Купеческую дочку!

Да что мне? лишь бы заплатил!

Пускай ночуют ночку».

Он им подушек пару дал:

«Уснете на диване».

И доброй ночи пожелал

И молодцу и Тане.

В своей каморке на часах

Поддернул кверху гири

И утонул в пуховиках...

Проснулся: бьет четыре,

Еще темно; во рту горит.

Кваску ему желалось,

Да квас-то в горнице стоит,

Где парочка осталась.

«Жаль  не пришло вчера на ум!

Да я пройду тихонько,

Добуду! (думает Наум)

Чай, спят они крепонько,

Не скоро их бы разбудил

Теперь и конский топот...»

Но только дверь приотворил,

Услышал тихий шепот:

«Покурим, Ваня!» - говорит

Молодчику девица.

И спичка чиркнула - горит...

Увидел он их лица:

Красиво Ванино лицо,

Красивее у Тани!

Рука, согнутая в кольцо,

Лежит на шее Вани,

Нагая, полная рука!

У Тани грудь открыта,

Как жар горит одна щека,

Косой другая скрыта.

Еще он видел на лету,

Как встретились их очи,

И вновь на юную чету

Спустился полог ночи.

Назад тихонько он ушел,

И с той поры Наума

Не узнают: он вечно зол,

Сидит один угрюмо,

Или пойдет бродить окрест

И к ночи лишь вернется,

Соленых рыжиков не ест,

И чай ему не пьется.

Забыл наливки настоять

Душистой поленикой.

Хозяйство стало упадать -

Грозит урон великой!

На счетах спутался не раз,

Хоть счетчик был отменный...

Две пары глаз, блаженных глаз,

Горят пред ним бессменно!

«Я сладко пил, я сладко ел,-

Он думает уныло,-

А кто мне в очи так смотрел?...»

И всё ему постыло...

7-10 августа 1874

Горы

Передо мной Кавказ суровый,

Его дремучие леса

И цепи гор белоголовой

Угрюмо-дикая краса.

Мой друг, о сей стране чудесной

Ты только слышал от молвы,

Ты не видал в короне звездной

Эльбруса грозной головы.

Вот он. Взгляни, его вершина

Одета глыбами снегов,

Вокруг седого исполина

Стоят ряды его сынов.

Великолепные творенья!

Блистая гордой красотой,

Они вселенной украшенья,

Подпора тверди голубой.

Взгляни на них бесстрашным взором!

Но ты дрожишь: что видишь ты?

Или сравненьем, как укором,

Смутились дерзкие мечты?..

Да, да... наследник разрушенья,

Я понял ясно мысль твою

И, не без тайного крушенья,

Ее правдивой признаю:

Здесь от начала мирозданья

Водворены громады гор,

И полон гордого сознанья

Могучих сил их бурный взор;

Всеразрушающее время

Им уступать осуждено,

А между тем земное племя

В гробах истлело не одно.

Они всё те ж... основы твердой

Ничто разрушить не могло.

О, как торжественно, как гордо

Их величавое чело!

Всегда и холодно и бурно

Оно, закованное в лед;

Как опрокинутая урна,

Над ним висит небесный свод,

И солнце в отблесках узорных

На нем горит, как на стекле,-

Хребет возвышенностей горных,

Не чуждый небу, чужд земле.

Лишь изредка, под небосклоном

Наскуча праздностью немой,

Сорвется с грохотом и стоном

Осколок глыбы вековой

И, весь рассыпясь мелким снегом,

Привет их долу принесет,

А дол туда же громким эхом

Благоговейный ужас шлет.

Картиной чудной вдохновенный,

Стою недвижим перед ней

Я, как ребенок умиленный.

Святой восторг души моей

И удивленья полны взоры

Шлю к тем же грозным высотам -

Чтобы заоблачные горы

Их передали небесам.

1839

Горящие письма

Они горят!.. Их не напишешь вновь,

Хоть написать, смеясь, ты обещала...

Уж не горит ли с ними и любовь,

Которая их сердцу диктовала?

Их ложью жизнь еще не назвала,

Ни правды их еще не доказала...

Но та рука со злобой их сожгла,

Которая с любовью их писала!

Свободно ты решала выбор свой,

И не как раб упал я на колени;

Но ты идешь по лестнице крутой

И дерзко жжешь пройденные ступени!..

Безумный шаг!.. быть может, роковой...

................................

1877

Грешник великий...

Грешник великий,

Ты обратился!

В черви и пики

Снова влюбился!

Вновь предо мною

Клонишь ты выю...

Ты ль, дерзновенный,

Думал спастися?..

Раб мой презренный,

Впредь берегися!

Жатвы богаты,

Жать не умеешь!..

Если врага ты

Злого имеешь -

Дерзки поступки

Брось и смирися!

Тайны прикупки,

Тайны ремиза,

Вражьи уловки,

Сердце их, душу -

Сколько ни ловки,-

Всё обнаружу!..

Спи же спокойно!

Раньше проснися,

Благопристойно

Принарядися.

Минет день скучный,

Мрак воцарится;

Року послушный,

Сядь равнодушно -

Бойся сердиться!

Бойся свихнуться,

Бойся ремизов...

Можешь вернуться

С тысячью призов!..

1844

Гробок

(Из цикла «На улице»)

Вот идет солдат. Под мышкою
Детский гроб несет, детинушка.
На глаза его суровые
Слезы выжала кручинушка.

А как было живо дитятко,
То и дело говорилося:
«Чтоб ты лопнуло, проклятое!
Да зачем ты и родилося?»

Грустно... совсем в суете утонул я...

1

Грустно... совсем в суете утонул я,

Бедному сердцу простора я не дал...

Тяжко... за что сам себя обманул я...

Сам себя мрачным терзаниям предал?

2

А дни летят... Слой пыли гуще, шире

День ото дня на позабытой лире...

Порой возьму: по струнам пробегу,

Но уж ни петь, ни плакать не могу,

Ни забывать душевной тяжкой муки;

Твердят укор разорванные звуки,

И я от лиры прочь бегу!

Бегу... Куда? В торг суетности шумной,

Чтоб заглушить тоску души безумной...

Бегу туда, где плачет нищета,

Где светел лик богатого шута...

Бегу затем, чтоб дать душе уроки

Пренебрегать правдивые упреки,

Когда желает быть сыта!..

...

...

Я день и ночь тружусь для суеты,

И ни часа для мысли, для мечты...

Зачем? На что? Без цели, без охоты!..

Лишь боль в костях от суетной работы,

Да в сердце бездна пустоты!

1840

* * *

Да, наша жизнь текла мятежно,

Полна тревог, полна утрат,

Расстаться было неизбежно –

И за тебя теперь я рад!

Но с той поры как все кругом меня пустынно!

Отдаться не могу с любовью ничему,

И жизнь скучна, и время длинно,

И холоден я к делу своему.

Не знал бы я, зачем встаю с постели,

Когда б не мысль: авось и прилетели

Сегодня наконец заветные листы,

В которых мне расскажешь ты:

Здорова ли? что думаешь? легко ли

Под дальним небом дышится тебе?

Грустишь ли ты, жалея прежней доли,

Охотно ль повинуешься судьбе?

Желал бы я, чтоб сонное забвенье

На долгий срок мне на душу сошло,

Когда б мое воображенье

Блуждать в прошедшем не могло...

Прошедшее! его волшебной власти

Покорствуя, переживаю вновь

И первое движенье страсти,

Так бурно взволновавшей кровь,

И долгую борьбу с самим собою,

И не убитую борьбою,

Но с каждым днем сильней кипевшую любовь.

Как долго ты была сурова,

Как ты хотела верить мне,

И как и верила, и колебалась снова,

И как поверила вполне!

(Счастливый день! Его я отличаю

В семье обыкновенных дней;

С него я жизнь мою считаю,

Я праздную его в душе моей!)

Я вспомнил все... одним воспоминаньем,

Одним прошедшим я живу –

И то, что в нем казалось нам страданьем,

И то теперь я счастием зову...

А ты?.. ты так же ли печали предана?..

И так же ли в одни воспоминанья

Средь добровольного изгнанья

Твоя душа погружена?

Иль новая роскошная природа,

И жизнь кипящая, и полная свобода

Тебя навеки увлекли,

И разлюбила ты вдали

Все, чем мучительно и сладко так порою

Мы были счастливы с тобою?

Скажи! я должен знать... Как странно я люблю!

Я счастия тебе желаю и молю,

Но мысль, что и тебя гнетет тоска разлуки,

Души моей смягчает муки...

Апрель–сентябрь 1850

* * *

Давно – отвергнутый тобою,

Я шёл по этим берегам

И, полон думой роковою,

Мгновенно кинулся к волнам.

Они приветливо яснели.

На край обрыва я ступил –

Вдруг волны грозно потемнели,

И страх меня остановил!

Поздней – любви и счастья полны,

Ходили часто мы сюда.

И ты благословляла волны,

Меня отвергшие тогда.

Теперь – один, забыт тобою,

Чрез много роковых годов,

Брожу с убитою душою

Опять у этих берегов.

И та же мысль приходит снова –

И на обрыве я стою,

Но волны не грозят сурово,

А манят в глубину свою...

24–25 апреля 1855

Два мгновения

Печальный свет лампады озаряет

Чело певца; задумчивый поэт

К себе гостей заветных ожидает,

Зовет, манит; напрасно всё, их нет!

Нейдут к нем чудесные виденья,

И пусто всё, как меткою стрелой

Подстреленный орел, без крыл воображенье,

На дне души томительный покой.

Как бременем подавленная, страждет

Его огнем горящая глава,

Он на листы то бремя сбросить жаждет,

Но силы нет, не вяжутся слова!

Для пылких чувств, для мысли благородной

Он не находит их; грудь скукою сперта,

Бессилен взрыв фантазии свободной,

И сердце жмет, как камень, пустота.

Он рвется, ждет; напрасно всё: ни звука!

Бессилен ум! И в этот долгий час

Его души невыразима мука;

Страдает он, - и жалок он для нас,

Как бедный труженик... Но вот от небосклона

Святая благодать спускается к нему;

Горит чело любимца Аполлона

Огнем поэзии; восторгу своему

Не ведая границ, в порыве вдохновенья,

В созвучья стройные переливает он

Восторг души, святые помышленья

И всё, чем ум высокий поражен.

Связь с бренною землей расторгнув без усилья,

Свободен как орел, могуществен как царь,

Широко распахнув развесистые крылья,

Над миром он парит. Везде ему алтарь!

Легко душе, воображенью воля,

Раскрыты перед ним земля и небосклон -

И в этот миг его завидна доля,

И безгранично счастлив он.

1839

Дедушка

1

Раз у отца, в кабинете,

Саша портрет увидал,

Изображен на портрете

Был молодой генерал.

«Кто это? - спрашивал Саша.-

Кто?..» - «Это дедушка твой».-

И отвернулся папаша,

Низко поник головой.

«Что же не вижу его я?»

Папа ни слова в ответ.

Внук, перед дедушкой стоя,

Зорко глядит на портрет:

«Папа, чего ты вздыхаешь?

Умер он... жив? говори!»

-"Вырастешь, Саша, узнаешь».

-"То-то... ты скажешь, смотри!..»

2

«Дедушку знаешь, мамаша?» -

Матери сын говорит.

«Знаю»,- и за руку Саша

Маму к портрету тащит,

Мама идет против воли.

«Ты мне скажи про него,

Мама! недобрый он, что ли,

Что я не вижу его?

Ну, дорогая! ну, сделай

Милость, скажи что-нибудь!»

-"Нет, он и добрый и смелый,

Только несчастный».- На грудь

Голову скрыла мамаша,

Тяжко вздыхает, дрожит -

И зарыдала... А Саша

Зорко на деда глядит:

«Что же ты, мама, рыдаешь,

Слова не хочешь сказать!»

-"Вырастешь, Саша, узнаешь.

Лучше пойдем-ка гулять...»

3

В доме тревога большая.

Счастливы, светлы лицом,

Заново дом убирая,

Шепчутся мама с отцом.

Как весела их беседа!

Сын подмечает, молчит.

«Скоро увидишь ты деда!» -

Саше отец говорит...

Дедушкой только и бредит

Саша,- не может уснуть:

«Что же он долго не едет?..»

-"Друг мой! Далек ему путь!»

Саша тоскливо вздыхает,

Думает: «Что за ответ!»

Вот наконец приезжает

Этот таинственный дед.

4

Все, уж давно поджидая,

Встретили старого вдруг...

Благословил он, рыдая,

Дом, и семейство, и слуг,

Пыль отряхнул у порога,

С шеи торжественно снял

Образ распятого бога

И, покрестившись, сказал:

«Днесь я со всем примирился,

Что потерпел на веку!..»

Сын пред отцом преклонился,

Ноги омыл старику;

Белые кудри чесала

Дедушке Сашина мать,

Гладила их, целовала,

Сашу звала целовать.

Правой рукою мамашу

Дед обхватил, а другой

Гладил румяного Сашу:

«Экой красавчик какой!»

Дедушку пристальным взглядом

Саша рассматривал,- вдруг

Слезы у мальчика градом

Хлынули, к дедушке внук

Кинулся: «Дедушка! где ты

Жил-пропадал столько лет?

Где же твои эполеты,

Что не в мундир ты одет?

Что на ноге ты скрываешь?

Ранена, что ли, рука?..»

- «Вырастешь, Саша, узнаешь.

Ну, поцелуй старика!..»»

5

Повеселел, оживился,

Радостью дышит весь дом.

С дедушкой Саша сдружился,

Вечно гуляют вдвоем.

Ходят лугами, лесами,

Рвут васильки среди нив;

Дедушка древен годами,

Но еще бодр и красив,

Зубы у дедушки целы,

Поступь, осанка тверда,

Кудри пушисты и белы,

Как серебро борода;

Строен, высокого роста,

Но как младенец глядит,

Как-то апостольски просто,

Ровно всегда говорит...

6

Выйдут на берег покатый

К русской великой реке -

Свищет кулик вороватый,

Тысячи лап на песке;

Барку ведут бечевою,

Чу, бурлаков голоса!

Ровная гладь за рекою -

Нивы, покосы, леса.

Легкой прохладою дует

С медленных, дремлющих вод...

Дедушка землю целует,

Плачет - и тихо поет...

«Дедушка! что ты роняешь

Крупные слезы, как град?..»

-"Вырастешь, Саша, узнаешь!

Ты не печалься - я рад...

7

Рад я, что вижу картину

Милую с детства глазам.

Глянь-ка на эту равнину -

И полюби ее сам!

Две-три усадьбы дворянских,

Двадцать господних церквей,

Сто деревенек крестьянских

Как на ладони на ней!

У лесу стадо пасется -

Жаль, что скотинка мелка;

Песенка где-то поется -

Жаль - неисходно горька!

Ропот: «Подайте же руку

Бедным крестьянам скорей!»

Тысячелетнюю муку,

Саша, ты слышишь ли в ней?..

Надо, чтоб были здоровы

Овцы и лошади их,

Надо, чтоб были коровы

Толще московских купчих,-

Будет и в песне отрада,

Вместо унынья и мук.

Надо ли?» - «Дедушка, надо!»

-"То-то! попомни же, внук!..»

8

Озими пышному всходу,

Каждому цветику рад,

Дедушка хвалит природу,

Гладит крестьянских ребят.

Первое дело у деда

Потолковать с мужиком,

Тянется долго беседа,

Дедушка скажет потом:

«Скоро вам будет не трудно,

Будете вольный народ!»

И улыбнется так чудно,

Радостью весь расцветет.

Радость его разделяя,

Прыгало сердце у всех.

То-то улыбка святая!

То-то пленительный смех!

9

«Скоро дадут им свободу,-

Внуку старик замечал: -

Только и нужно народу.

Чудо я, Саша, видал:

Горсточку русских сослали

В страшную глушь, за раскол,

Волю да землю им дали;

Год незаметно прошел -

Едут туда комиссары,

Глядь - уж деревня стоит,

Риги, сараи, амбары!

В кузнице молот стучит,

Мельницу выстроят скоро.

Уж запаслись мужики

Зверем из темного бора,

Рыбой из вольной реки.

Вновь через год побывали,

Новое чудо нашли:

Жители хлеб собирали

С прежде бесплодной земли.

Дома одни лишь ребята

Да здоровенные псы;

Гуси кричат, поросята

Тычут в корыто носы...

10

Так постепенно в полвека

Вырос огромный посад -

Воля и труд человека

Дивные дивы творят!

Всё принялось, раздобрело!

Сколько там, Саша, свиней,

Перед селением бело

На полверсты от гусей;

Как там возделаны нивы,

Как там обильны стада!

Высокорослы, красивы

Жители, бодры всегда,

Видно - ведется копейка!

Бабу там холит мужик:

В праздник на ней душегрейка -

Из соболей воротник!

11

Дети до возраста в неге,

Конь - хоть сейчас на завод -

В кованой, прочной телеге

Сотню пудов увезет...

Сыты там кони-то, сыты,

Каждый там сыто живет,

Тесом там избы-то крыты,

Ну уж зато и народ!

Взросшие в нравах суровых,

Сами творят они суд,

Рекрутов ставят здоровых,

Трезво и честно живут,

Подати платят до срока,

Только ты им не мешай».

-"Где ж та деревня?» - «Далеко,

Имя ей: Тарбагатай,

Страшная глушь, за Байкалом...

Так-то, голубчик ты мой,

Ты еще в возрасте малом,

Вспомнишь, как будешь большой...

12

Ну... а покуда подумай,

То ли ты видишь кругом:

Вот он, наш пахарь угрюмый,

С темным, убитым лицом:

Лапти, лохмотья, шапчонка,

Рваная сбруя; едва

Тянет косулю клячонка,

С голоду еле жива!

Голоден труженик вечный,

Голоден тоже, божусь!

Эй! отдохни-ка, сердечный!

Я за тебя потружусь!»

Глянул крестьянин с испугом,

Барину плуг уступил,

Дедушка долго за плугом,

Пот отирая, ходил;

Саша за ним торопился,

Не успевал догонять:

«Дедушка! где научился

Ты так отлично пахать?

Точно мужик, управляешь

Плугом, а был генерал!»

-"Вырастешь, Саша, узнаешь,

Как я работником стал!

13

Зрелище бедствий народных

Невыносимо, мой друг,

Счастье умов благородных

Видеть довольство вокруг.

Нынче полегче народу:

Стих, притаился в тени

Барин, прослышав свободу...

Ну, а как в наши-то дни!

........................

Словно как омут, усадьбу

Каждый мужик объезжал.

Помню ужасную свадьбу,

Поп уже кольца менял,

Да на беду помолиться

В церковь помещик зашел:

«Кто им позволил жениться?

Стой!» - и к попу подошел...

Остановилось венчанье!

С барином шутка плоха -

Отдал наглец приказанье

В рекруты сдать жениха,

В девичью - бедную Грушу!

И не перечил никто!..

Кто же имеющий душу

Мог это вынести?.. кто?

14

Впрочем, не то еще было!

И не одни господа,

Сок из народа давила

Подлых подьячих орда.

Что ни чиновник - стяжатель,

С целью добычи в поход

Вышел... а кто неприятель?

Войско, казна и народ!

Всем доставалось исправно.

Стачка, порука кругом:

Смелые грабили явно,

Трусы тащили тайком.

Непроницаемой ночи

Мрак над страною висел...

Видел - имеющий очи

И за отчизну болел.

Стоны рабов заглушая

Лестью да свистом бичей,

Хищников алчная стая

Гибель готовила ей...

15

Солнце не вечно сияет,

Счастье не вечно везет:

Каждой стране наступает

Рано иль поздно черед,

Где не покорность тупая -

Дружная сила нужна;

Грянет беда роковая -

Скажется мигом страна.

Единодушье и разум

Всюду дадут торжество,

Да не придут они разом,

Вдруг не создашь ничего,-

Красноречивым воззваньем

Не разогреешь рабов,

Не озаришь пониманьем

Темных и грубых умов.

Поздно! Народ угнетенный

Глух перед общей бедой.

Горе стране разоренной!

Горе стране отсталой!..

Войско одно - не защита.

Да ведь и войско, дитя,

Было в то время забито,

Лямку тянуло кряхтя...»

16

Дедушка кстати солдата

Встретил, вином угостил,

Поцеловавши как брата,

Ласково с ним говорил:

«Нынче вам служба не бремя -

Кротко начальство теперь...

Ну, а как в наше-то время!

Что ни начальник, то зверь!

Душу вколачивать в пятки

Правилом было тогда.

Как ни трудись, недостатки

Сыщет начальник всегда:

«Есть в маршировке старанье,

Стойка исправна совсем,

Только заметно дыханье...»

Слышишь ли?.. дышат зачем!

17

А не доволен парадом,

Ругань польется рекой,

Зубы посыплются градом,

Порет, гоняет сквозь строй!

С пеною у рта обрыщет

Весь перепуганный полк,

Жертв покрупнее поищет

Остервенившийся волк:

«Франтики! подлые души!

Под караулом сгною!»

Слушал - имеющий уши,

Думушку думал свою.

Брань пострашней караула,

Пуль и картечи страшней...

Кто же, в ком честь не уснула,

Кто примирился бы с ней?..»

-"Дедушка! ты вспоминаешь

Страшное что-то?.. скажи!»

-"Вырастешь, Саша, узнаешь,

Честью всегда дорожи...

Взрослые люди - не дети,

Труc - кто сторицей не мстит!

Помни, что нету на свете

Неотразимых обид».

18

Дед замолчал и уныло

Голову свесил на грудь.

«Мало ли, друг мой, что было!..

Лучше пойдем отдохнуть».

Отдых недолог у деда -

Жить он не мог без труда:

Гряды копал до обеда,

Переплетал иногда;

Вечером шилом, иголкой

Что-нибудь бойко тачал,

Песней печальной и долгой

Дедушка труд сокращал.

Внук не проронит ни звука,

Не отойдет от стола:

Новой загадкой для внука

Дедова песня была...

19

Пел он о славном походе

И о великой борьбе;

Пел о свободном народе

И о народе-рабе;

Пел о пустынях безлюдных

И о железных цепях;

Пел о красавицах чудных

С ангельской лаской в очах;

Пел он об их увяданьи

В дикой, далекой глуши

И о чудесном влияньи

Любящей женской души...

О Трубецкой и Волконской

Дедушка пел - и вздыхал,

Пел - и тоской вавилонской

Келью свою оглашал...

«Дедушка, дальше!.. А где ты

Песенку вызнал свою?