Николай Тряпкин

Николай Тряпкин

Четвёртое измерение № 21 (189) от 21 июля 2011 года

Нет, я не вышел из народа!

 

 
* * *
 
Грядущие сородичи мои
Да озарятся светом разуменья
И поведут все корешки свои
От дальней даты моего рожденья.
 
И скажут так: «Вот наши древеса
Они всегда раскидисты и юны.
У нас в роду не Божьи чудеса,
А золотые дедовские струны».
 
Подражание Экклезиасту
 
1.
Всё на земле рождается,
И всё на земле кончается,
И то, что было осмысленно,
В бессмыслицу превращается.
 
И вот она – суть конечная,
И вот она – грусть извечная.
Земля ты моя неустанная!
Галактика наша Млечная!
 
И если мы все рождаемся
И с волей своей не справляемся, –
Зачем же тогда к посмешищу
Мы заново устремляемся?
 
2.
Ты вышел из дома – все цитры звучали,
Все дети твои и друзья ликовали,
А в дом возвратился – и скорбь, и рыданья,
И всю твою се́мью ведут на закланье.
 
И видишь ты стол, осквернённый врагами,
И видишь ты пол, что утоптан скотами,
И видишь ты стены в моче и навозе
И всю свою утварь в разбойном обозе.
 
Крепись и мужайся и телом и духом.
Не всё ли под солнцем проносится пухом?
И в славе почёта, и в смраде бесчестья
Да будет в руках твоих шест равновесья!
 
3.
Ну кто из пастырей земли
упреки мудрых переносит?
Какие в мире короли
Глупца на пир свой не попросят?
 
Мудрец – он Богу самому
Всю правду выложит, не скроет.
(А тот по случаю сему
А возгремит, и волком взвоет!)
 
Зато глупец – известный жук:
Он перед властью мёдом льётся!
А мёд такой – хмельней наук,
Поскольку славою зовётся.
 
4.
И видел я в земном своём скитанье –
Во всех углах на всех путях земных –
И свет ума, и полный мрак незнанья,
И гибель добрых, и всевластье злых.
 
И видел я, как подлость торжествует,
И как неправда судит правоту,
И как жрецы за глупость голосуют
И тут же всласть целуют ей пяту.
 
И проклял я все стогны человечьи,
И в знойный прах зарылся от стыда.
И под свистки холопского злоречья
К своим трудам ушёл я навсегда.
 
5.
Суета сует, суета сует –
           И в сто тысяч раз и вовек.
Только тьма и свет, только тьма и свет.
           Только звёздный лёд, только снег.
 
Только тьма и свет, только зверий след
           Да песок пустынь у могил.
Остальное всё – суета сует,
           То, что ты да я наблудил.
 
И за годом год. И за родом род,
           И за тьмой веков – снова тьмы.
Только звёздный ход. Только с криком рот.
           Да песок пустынь. Да холмы.
 
Ворожу свою жизнь…
 
Ворожу свою жизнь – ухожу к тем начальным пределам,
Где я рос – прорастал, распускался цветком-чистотелом.
Заклинаю строку, а в душе уголёк раздуваю,
И на струны свои эти пальцы свои возлагаю:
 
Старина ль ты моя! Прилетевшие первые утки!
Сторона ль ты моя! Луговые снега-первопутки!
Ворожба ль ты моя! Этих строк переборные струны!
Городьба ль ты моя! Из души исходящие руны!
 
Уплываю туда, ухожу к тем далёким началам,
Где всё так хорошо и с таким всё бывает навалом!
Где любые сороки поют, как заморские пташки,
Где любая труха превращается в запах ромашки.
 
Заклинаю строку. И в душе уголёк раздуваю.
И на струны свои эти пальцы свои возлагаю:
Старина ль ты моя! Прилетевшие первые утки!
Сторона ль ты моя! Луговые снега-первопутки!
 
Песенка Ивана заблудшего
 
Буду Господом наказан,
Буду дьяволом помазан,
Буду грешником великим
Вплоть до Страшного суда.
В нашей пакостной юдоли
Не сыскать мне лучшей роли,
И у дьявола в неволе
Закисать нам, господа.
 
Навсегда мне рай заказан –
Слишком к тлену я привязан:
Что за жизнь без потасовок!
Что за вера без хулы!
При моём-то несваренье
Где мне в райские селенья!
Не гожусь для воспаренья –
Слишком крылья тяжелы.
 
У подземного Харлама
Заплюют меня, как хама, –
Ах ты, Ванька, мол, чумазый,
Пошехонская свинья!..
И пойдёт такое, братцы,
Что ни в целости, ни вкратце
Не гожусь ни в ваши святцы,
Ни в парнасские князья.
 
В нашей пакостной юдоли
Слишком много всякой боли –
Стоном стонет вся планета,
Вся-то матерь наша Русь!
Как же тут не огрызаться?
Даже с тёщей буду драться!
Даже к тёщиной закуске
Тут же задом повернусь!
 
Даже ради очищенья
Не пойду на всепрощенье:
Зуб за зуб, за око – око!
Умирать так умирать:
С нашей родиной державной!
С нашей чаркой достославной!
А что будет там за гробом –
И потом смогу узнать.
 
Пусть я Господом наказан,
Но и с чёртом ведь не связан.
Эх вы, братцы-ленинградцы!
Сталинградские орлы!
Не гожусь я для смиренья,
Не гожусь для воскуренья...
Ах, простите, извините –
Слишком слёзы тяжелы.
 
Нет, я не вышел из народа!
 
Нет, я не вышел из народа.
О, чернокостная порода!
Из твоего крутого рода
          Я никуда не выходил.
И к белой кости, к серой кости
Я только с музой езжу в гости.
И на всеобщем лишь погосте
          Меня разбудит Гавриил.
 
И кровь моя – не голубая!
Что, голубая? Да худая!
Она – венозная, вторая.
          То – не земля и не вода,
А только ил и только сода.
А соль вошла в кулак народа.
О, чернокостная порода!
          О, черносошная орда!
 
Пускай я смерд. Но не смердящий.
Пускай я пёс. Но не скулящий.
И пот – мой запах настоящий,
          Мозоли – перстни на руках!
А если вы, мои онучи,
Порою чёрны и вонючи, –
Прополощу вас в Божьей туче
          И просушу на облаках!
 
И даже в рубищах Парижа
Да не замучает нас грыжа!
И в этих песенках – не жижа,
          А родниковая вода.
Нет, я не вышел из народа.
О, чернокостная порода!
Из твоего крутого рода
          Не выходил я никуда.
 
Русь
 

С одною думой непостижной

Смотрю на твой спокойный лик.

А. Блок

 
Сколько прожитых снов! Сколько звёздного шума!
        Сколько вёсен и зим на плечах!
А со мною всё та ж непостижная дума
        И всё те же виденья в ночах.
 
И всё так же свеча над бессонной страницей
        Догорает в моей конуре...
И цветёшь ты во мне луговою зарницей
        И цветком, что весной на дворе.
 
И опять ухожу я к ракитам далёким
        И к далёким мостам полевым,
Чтобы вновь прокричать журавлём одиноким
        Над великим простором твоим.
 
Прокурлычу – и вновь не услышу ответа
        И поникну печальным крылом.
Только снова под пологом лунного света
        Застучишь ты в лесу топором.
 
Узнаю тебя, Русь. И не буду в обиде.
        И свой подвиг свершу, как смогу.
И пускай той ракитой в осенней хламиде
        Загрущу я в пустынном лугу.
 
И склонюсь под железом высокою рожью,
        И сорокой скакну у ручья.
Ты – единый мой свет на моём раздорожье
        И единая пристань моя.
 
И вернусь я к своей одинокой светлице
        Никому не известной тропой...
И летит моя дума – полночная птица, –
        И роняет перо над тобой.
 
Космодромы
 
Где-то есть космодромы,
Где-то есть космодромы.
И над миром проходят всесветные громы.
И, внезапно издав ураганные гаммы,
Улетают с земли эти странные храмы,
Эти грозные стрелы из дыма и звука,
Что спускаются кем-то с какого-то лука,
И вонзаются прямо в колпак мирозданья,
И рождаются в сердце иные сказанья:
А всё это Земля, мол, великая Гея
Посылает на небо огонь Прометея,
Ибо жизнь там темней забайкальского леса:
Даже в грамоте школьной никто ни бельмеса.
 
А в печах в это время у нас в деревнюшке
Завывают, как ведьмы, чугунные вьюшки,
И в ночи, преисполненной странного света,
Загорается печь, как живое магнето.
И гашу я невольно огонь папироски,
И какие-то в сердце ловлю отголоски,
И скорее иду за прогон, к раздорожью,
Где какие-то спектры играют над рожью,
А вокруг силовые грохочут органы…
И стою за бугром, у знакомой поляны,
А в душе, уловляющей что-то и где-то,
Голубым огоньком зацветает магнето…
 
И, внезапно издав ураганные гаммы,
Вдруг шибается небо в оконные рамы,
И летят кувырком с косяками и цвелью
Эти все пошехонские наши изделья.
А вокруг, испуская всё то же свеченье,
Как штыки, стояком замирают растенья.
И дрожат, как в ознобе, подъемные краны,
А в полях силовые грохочут органы.
И старушки в очках, те, что учат по книжкам,
Говорят из-за парты вскочившим детишкам:
А всё это Земля, мол, великая Гея
Посылает на небо огонь Прометея –
Эти грозные стрелы из грома и света…
Успокойтесь, родные.
И помните это.
 
* * *
 
Развалилась моя вселенная,
Разомкнулась моя орбита.
И теперь она – не вселенная,
А пельменная Джона Смита.
 
И не звездною путь-дорожкою
Пролетает моя потешка,
А под чьей-то голодной ложкою –
Заблудившаяся пельмешка.
 
А на земле мазурики
 
А на земле мазурики живут себе, живут.
И дочек в щёчку чмокают и замуж выдают.
 
И всё у них, мазуриков, исправно, как всегда:
И Лермонтов под пулею, и должность хоть куда.
 
Живут они при дьяволах, при ангелах живут,
И всё кругом при случае как липку обдерут.
 
А ты, вояка, праведник, ну кто ты есть такой?
Гуляешь, новый Лермонтов, голодный и босой.
 
И каждый усмехается: дурак ты, мол, дурак
Бородки все оказаны, и всё теперь не так.
 
Песнь о зимнем очаге
 
Раздуй лежанку, раздуй лежанку,
Стели постель.
На старой крыше срывая дранку,
Дурит метель.
 
В лесную темень уносит ветер
Собачий вой,
А нам так славно при ярком свете,
А мы с тобой.
 
Раздуй лежанку, сними сапожки,
Моя краса,
Заносит вьюга пути-дорожки,
Скрипят леса.
 
На снежных окнах седая проседь,
Густой убор,
Гуляет вьюга, стучатся лоси
На тёплый двор.
 
Гуляет ветер, швыряет ветер
Обрывки хвой,
А мы смеёмся, а мы как дети,
А мы с тобой.
 
А мы прижмёмся, а мы попросим
Летучий снег,
Чтоб даже лоси в глухом заносе
Нашли ночлег.
 
Скоро снова затоскую
 
Скоро снова затоскую
И присяду в уголке.
Дай мне песенку такую,
Чтобы вспомнить налегке
 
И за прялочкой за нашей
Заклубится волокно,
Дай мне песенку покраше,
А какую – всё равно.
 
Чтоб кобылка вороная
Заплясала пред тобой,
Чтобы звёздочка ночная
Зазвенела под дугой.
 
Чтоб дороженьку прямую
Снег-пурга не замела,
Дай мне песенку такую,
Чтобы вновь не подвела.
 
* * *
 
Свет ты мой робкий, таинственный свет!
Нет тебе слов, и названия нет.
 
Звуки пропали. И стихли кусты.
Солнце в дыму у закатной черты.
 
Парус в реке не шелохнется вдруг.
Прямо в пространстве повис виадук.
 
Равны права у небес и земли,
Город, как воздух, бесплотен вдали...
 
Свет ты мой тихий, застенчивый свет!
Облачных стай пропадающий след.
 
Вечер не вечер, ни тьмы, ни огня.
Молча стою у закатного дня.
 
В робком дыму, изогнувшись, как лук,
Прямо в пространстве повис виадук.
 
Равны права у небес и земли.
Жёлтые блики на сердце легли.
 
Сколько над нами провеяло лет?
Полдень давно проводами пропет.
 
Сколько над нами провеяло сил?
Дым реактивный, как провод, застыл.
 
Только порою, стеклом промелькав,
Там вон беззвучно промчится состав.
 
Молча стою у закатного дня...
Свет ты мой тихий! Ты слышишь меня?
 
Свет ты мой робкий! Таинственный свет!
Нет тебе слов и названия нет.
 
Звуки пропали. И стихли кусты.
Солнце в дыму у закатной черты.
 
* * *
 

Памяти В.И.Даля

 
Где-то там, в полуночном свеченье,
Над землёй, промерцавшей на миг,
Поднимается древним виденьем
Необъятный, как небо, старик.
 
И над грохотом рек многоводных
Исполинская держит рука
Хатулище понятий народных
И державный кошель языка.
 
* * *
 
За великий Советский Союз!
За святейшее братство людское!
О Господь! Всеблагой Иисус!
Воскреси наше счастье земное.
 
О Господь! Наклонись надо мной.
Задичали мы в прорве кромешной.
Окропи Ты нас вербной водой,
Осени голосистой скворешней.
 
Не держи Ты всевышнего зла
За срамные мои вавилоны –
Что срывал я Твои купола,
Что кромсал я святые иконы!
 
Огради! Упаси! Защити!
Подними из кровавых узилищ!
Что за гной в моей старой кости,
Что за смрад от бесовских блудилищ!
 
О Господь! Всеблагой Иисус!
Воскреси моё счастье земное.
Подними Ты мой красный Союз
До Креста Своего аналоя.
 
* * *
 
Когда Он был, распятый и оплёванный,
Уже воздет,
И над Крестом горел исполосованный
Закатный свет, –
 
Народ приник к своим привалищам –
За клином клин,
А Он кричал с высокого ристалища –
Почти один.
 
Никто не знал, что у того Подножия,
В грязи, в пыли,
Склонилась Мать, Родительница Божия –
Свеча земли.
 
Кому повем тот полустон таинственный,
Кому повем?
«Прощаю всем, о Сыне Мой единственный,
Прощаю всем».
 
А Он кричал, взывая к небу звёздному –
К судьбе Своей.
И только Мать глотала Кровь железную
С Его гвоздей.
 
Промчались дни, прошли тысячелетия,
В грязи, в пыли
О Русь моя! Нетленное соцветие!
Свеча земли!
 
И тот же Крест – поруганный, оплёванный.
И – столько лет!
А над Крестом горит исполосованный
Закатный свет.
 
Всё тот же Крест... А ветерок порхающий –
Сюда, ко мне;
«Прости же всем, о Сыне Мой страдающий:
Они во тьме!»
 
Гляжу на Крест... Да сгинь ты, тьма проклятая!
Умри, змея!
О Русь моя! Не ты ли там – распятая?
О Русь моя!..
 
Она молчит, воззревши к небу звёздному
В страде своей;
И только сын глотает кровь железную
С её гвоздей.

Стансы
 
Темнеет кровь. Идут года.
Растут деревья. Зреют думы.
Всё больше внятны, как вода,
В душе неведомые шумы.
 
Меня зовут вечерний плёс
И тишина в осеннем поле.
И к тайным шёпотам берёз
Душа стремится поневоле.
 
Я вижу мрак и вижу свет,
Иду к стогам в родных долинах,
И голос тех, кого уж нет,
Я слышу в криках журавлиных.
 
О тополь мой, весенний мой!
Ты прошумел с грозой и пухом,
И со всемирною войной,
И со всемирною разрухой.
 
А жизнь бежит, меняет нрав.
И вот, свалив шальные воды,
Река идёт с настоем трав
И с мудрым светом небосвода.
 
Я засеваю отчий дол
И строю избы на излуке.
И брат пришёл и не нашёл
Того, что бросил в час разлуки.
 
А мне легко, легко до слёз.
А мне так радостно до боли,
Что я рождён, как тот овёс,
Дышать дымком родного поля!
 
Кладу по снегу первый след,
Встречаю праздник ледохода
И в смене зим, и в смене лет
Читаю исповедь природы.
 
И там, над дедовским ручьём,
Шумит знакомая осока.
И я, как лебедь, бью крылом
У заповедного истока.
 
* * *
 
А жизнь прошла. Закончены ристанья.
Исправим печь. И встретим холода.
И только смутный гул воспоминанья
Проходит вдруг по жилам иногда.
 
Он пронесётся там, как в шахтах воды,
Промчится гул – и снова забытьё.
И перед древним сумраком природы
Горит свеча – окошечко моё.