Ностальгия по высшим смыслам

«Ностальгия. Антология» (составитель Т. Ивлева. – СПб.: Алетейя, 2017)
 

Русский поэт позапрошлого века Евгений Баратынский был одним из первых, кто предостерёг грядущие поколения от духовной деградации, упадка культуры и общего оскудения человечного в человеке. Всё это он связывал с бурным развитием технократической цивилизации, с уходом от гуманистических традиций и постепенной утратой способов гармонизации социального пространства, главным из которых является поэзия.

 

 

Трагична участь поэзии, нашедшей новые формы, однако претерпевшей деформацию, разбившейся на осколки в эпоху постмодернизма и деконструктивизма. Она уже не выполняет основной своей функции – объединения пространства, человека и его окружения в гармоничное целое. Разговоры об этом – не пустое сотрясание воздуха. О функции поэта и поэзии в обществе с точки зрения социальной антропологии много говорится в исследованиях известного французского ученого Филиппа Десколы. «Даже в тех культурах, где нет письменности, всегда находятся несколько человек (их бывает очень мало, они воспринимаются как исключительные личности, и этнографы даже называют их имена), кто пытается выстроить определённую целостную картину».
(Филипп Дескола, «По ту сторону природы и культуры»). Именно эти люди, назовём мы их шаманами, философами или поэтами, определяли онтологический статус того или иного животного, природного явления, стихии, человека и формировали систему отношений между женщинами и мужчинами племени, между живым и неживым, определяли направление развития социальной системы и просто гармонизировали её.
Песня устанавливала взаимосвязь между охотником и зверем, членами племени, племенем и стихиями, человечеством и богами. В современном технократическом мире поэт заигрался со словами, за увлекательной и заумной игрой в бисер потерялся смысл, исчезла суть, нарушилась функциональность поэзии. В последнее время в Фэйсбуке в тех или иных публикациях постоянно всплывает забавный диалог, впервые опубликованный неизвестным автором:
– Я правильно интерпретирую семантику вопроса, но полностью игнорирую его суть.

– Не могли бы вы привести пример?

– Мог бы.

 

В поэзии, высокой поэзии, поэзии так называемого «гамбургского счёта» происходит ровно то же самое – игры с семантикой зачастую полностью вытесняют суть. А потом мы ищем корни нашей ностальгии, удивляемся, почему современный обыватель не читает современную поэзию, почему он вот уже полвека предпочитает Ахмадулину, Евтушенко и Вознесенского. По той же самой причине возник феномен Веры Полозковой, выступления которой собирают полные зрительные залы при немаленькой цене на билеты. Не потому что она «проще», а потому что в её поэзии есть смысл, она функциональна, она создает среду, формирует невидимые связи в нашем разбитом, уставшем от крысиных бегов социуме. Возможно, так. Во всяком случае, сборник, который сейчас перед нами, чрезвычайно радует в этом плане. Семантическая сложность не убивает сути, простота функциональна, эксперимент не разрушает гармонии, традиция не отрицает эксперимент.

И тут оказывается, что нас преследует не просто ностальгия по образам с выцветших фотографий – это ностальгия по системе образов, точнее, по их гармоничной систематизации, которой призван заниматься именно поэт. Ностальгия по высшим смыслам. В итоге тоска по утерянной гармонии приводит к воссозданию этой гармонии, ностальгия ведёт к рождению новой поэзии, снова живой, снова гармоничной, снова ценной для читателя и слушателя. Здесь неважно, уехали вы или остались. Ушло время, ушла его структура. Приходит время новых смыслов – как новые высотки и небоскрёбы растут в наших когда-то уютных городах, так и они – вскоре покажутся нам чем-то привычным, обыденным и таки уютным.

Не последнее место в смыслообразующей поэзии занимает цельный образ лирического героя, который предстаёт перед нами монолитной фигурой, проглядывающей сквозь отдельные стихотворения, посвященные разным людям и разным событиям. Такой лирический герой очень ярко проявляется в поэзии Бориса Марковского – в этой монолитной фигуре мы узнаём самого автора, который, словно магнит, формирует вокруг себя среду. «Словно шаман, кружа», говоря словами Бродского, он «наматывает, как клубок, на себя пустоту её», расставляет фигурки по полочкам, укладывает вокруг дома сугробы и заштриховывает тени под фонарем. Поэт-путешественник, поэт-бродяга – кажется, все надежды его устремлены к поиску утраченного, несбывшегося… Сравнивая себя с иногородним гостем, «приехавшим из дальних мест» в одном стихотворении, в другом он подробно описывает отчаяние, которое охватывает путешественника, пускающегося из одного дальнего странствия в другое. Этот характерный для многих поэтов-эмигрантов образ напоминает о бесприютности и неприкаянности, «онтологической ностальгичности» всякого странника.

 

 

Но вечный поиск утраченного времени обрекает его на бесконечные и, как мы можем догадываться, бессмысленные скитания:

 

 

Произведения поэтессы, рожденной в городе на Неве, а теперь проживающей в Лейпциге, Риммы Запесоцкой, представляют собой своеобразный лирический дневник – это пространное описание, исследование себя, прогулки по улицам города, путешествия, события, показанные с поистине дневниковой точностью («Пожар в библиотеке Академии наук») – и всё это проникнуто высшим смыслом и ощущением вечности – как будто автор, пребывая в какой-то местности, находит себя одновременно в прошлых жизнях («…и гор окрестных гулкий ропот – с тех пор, как я здесь не была» (из цикла «В центре Азии»).

Всё в её поэзии идёт от себя, от истока, при этом поэтесса остается исключительно чувствительной к внешнему миру:

 

 

Она внимательно следит за своими внутренними переживаниями, при этом не забывая о других людях, важных в её жизни, оставшихся или уже ушедших:

 

 

Эти воспоминания, что не удивительно, пробуждают ностальгические нотки, так появляются живые строки о жизни «на Пяти Углах», в которых, конечно же, легко узнаётся Петербург:

 

 

У молодой поэтессы Дарьи Александер весьма удачно получается передавать ощущение трагической безысходности бытия. Когда-то критик Виссарион Белинский писал о молодых людях своего поколения: «Лирический герой нашего времени более грустит и жалуется, нежели восхищается и радуется…» Похоже, это ощущение трагичности – не общая примета времени, а печать избранных, не зависящая от эпох и поколений.

Проникнутое мрачной скорбью ощущение жизни – проходящей напрасно, неправильно, не так и не там – передаётся через образы, через предметы, и каждый предмет вопиёт. Вот и книги говорят поэту всё о том же, о том же шелестят страницы: «Страницы презрительно сжаты, потухшие строчки пусты» – даже через описание предметов передается читателю эмоциональное состояние поэта. Иногда то же ощущение достигается, когда автор даёт высказаться своим персонажам: «Я королева утраты, Траур ношу по любви» («Шах королю»). А в отдельные моменты поэтесса осмеливается заговорить с читателем напрямую:

 

 

Необыкновенно женственная лирика Инны Калины открывает нам все тайны девичьего, материнского, неслучившегося, вдовьего. Это особое ощущение женственности сквозит даже в пейзажах, качается в каждой можжевеловой ветке, звучит, как материнский поцелуй «от пяточек до волос».

 

 

В стихах Ренаты Вольф, поэтессы из Дуйсбурга, родившейся в Казахстане, отчётливо проявляется новый характер поэзии, очищенный от «слова ради слова», возвращение к простым ясным образам, лермонтовским по чистоте – ясный образ и чистота идеи, чёткость мысли, выраженной посредством точной метафоры. Здесь скорее даже вспоминается Гейне, последний поэт «романтической эпохи».

 

 

Светлые поэтические пейзажи киевлянки Галины Комичевой и московского поэта Владимира Бережкова сотканы из ослепительно ярких нитей, словно из солнечных лучей и золотистых сосновых иголок, из морских капель и звенящих струн. Оттого, наверное, их стихи звучат, как воплотившаяся в словах музыка:

 

 

Пейзажные зарисовки поэтов очень экспрессивны, объемны, созданы не для пустого описания ландшафта, а для того, чтобы передать чувства, ощущения, обуревающие самих авторов. Их мир – живой, огромный, дышащий, непостижимый:

 

 

Мелодика пейзажного стиха завораживает и не отпускает, словно таинство, словно прикосновение к собственному прошлому:

 

 

Бесприютность и неприкаянность сквозит в стихах Ангелины Яр. Её увлекает жизнь на ветру, под звуки рок-н-ролла, в плену странных видений («Конопляный бог»). Впрочем, ей не чужд романтизм («Очарованная Лорелея»), который, в своеобразном немецком изводе, прослеживается у многих наших поэтов, не только у тех, кто в своё время эмигрировал в Германию. Некоторые стихи поэтессы по ритмическому строю и лексикону очень близки народным песням, сказам.

 

 

Неудивительно, что несколько стихов Ангелины Яр стали песнями, что отмечено в подборке.

Сборник «Ностальгия» не ограничен рамками поэзии. В нем есть и короткая проза: остроумные истории Елены Ханн, наводящий на размышления рассказ с двойным дном Александра Барсукова, футуристическая философская реминисценция Владимира Ландкофа и стихи-притчи Антонии Гутовой. Также присутствуют поэтические переводы – от английских классиков до немецких и американских современников, лауреатов престижных премий.

Одними из самых ярких в сборнике являются страницы, на которых представлен лирический дуэт двух российских поэтов: безвременно ушедшего из жизни Георгия Яропольского и его музы Леры Мурашовой, оставшейся хранить творческое наследие поэта.

«Не думай обо мне», – пишет Георгий Яропольский в первых строках стихотворения «Сбой».

«И не проси, я буду думать, милый, / узнает и слепой орел – орла. / Ты сладких мук моих не вырвешь силой, / ведь я тебя две вечности ждала!» – отвечает ему Лера Мурашова.

Так открывается их подборка-диалог, в таком ключе она и продолжается – каждый стих Мурашовой звучит как отклик на стихи Яропольского. Как поётся в одной ностальгической песне – «Мы долгое эхо друг друга…»

Тезис о том, что происходит возвращение к романтизму (особенно это касается поэтов, обосновавшихся в Германии, возможно, потому что она является родиной данного художественного направления), подтверждает анализ поэтической подборки Татьяны Ивлевой. Её лирические герои наделены сильными, яркими чувствами, смелыми надеждами, бунтарскими страстями. «Романтическое двоемирие», характерное для романтиков прежних эпох, воспроизведение старинных легенд и преданий, уход в мифическую реальность (среди её героев Кассандра, Сирин, Лорелея, Лилит), в иные миры, за пределы обыденности – всё это прямо свидетельствует о вышеозначенном.

 

 

Здесь прослеживается типично романтический конфликт: духовного с бездуховным, возвышенного с низменным. Благодаря этому стихи Татьяны Ивлевой сильны по эмоциональному и эстетическому воздействию. Рассматривая весь спектр образов и сюжетов, можно сказать, что поэтесса близко знакома с байроновской «музой мести и печали, проклятия и отчаяния» (из высказывания Достоевского о Байроне, «Дневник писателя», 1877). Многие стихи её построены как страстные монологи, и практически в каждом из них – щемящая ностальгическая нота:

 

 

Одно из стихотворений, которое, скорее всего, подарило имя и задало направление всему поэтическому сборнику, так и называется – «Ностальгия». И в нём прослеживается хорошо уже знакомый нам романтический канон:

 

 

Ностальгией проникнута и лирика Дины Дронфорт – можно сказать, что это основной мотив, пронизывающий её подборку:

 

 

Здесь мы обнаруживаем весь спектр ностальгических переживаний: и размышления о покинутой родине, и тоску о детстве, и мечты о возвращении – их чередование образует своеобразный внутренний сюжет. Бережно, с любовью относится поэтесса к названиям предельно конкретных мест, чувствуется, как важны ей те ощущения, которые они вызывают. И незнакомое место уже отзывается в нашем сердце знакомым отзвуком.

Трепетные ностальгические нотки явно слышны в стихах многих поэтов-эмигрантов: Владимира Авцена, Алексея Душина, Анжелики Миллер, Ольги Бешенковской, Леси Тышковской, Владимира Циникера, Георгия Лельганта:

 

 

Возвращение в поэзию смыслов, чувств, переживаний начинается с острейшего из них – чувства ностальгии. Хочется верить, что вслед за этим сборником последуют другие, которые раскроют читателю всю гамму человеческих чувств, отраженную в поэтических строках, которые помогут ему жить, искать, осваивать пространства горние и дольние – и главное – чувствовать мир и ощущать себя неизбывной частичкой этого мира. Ведь за каждой идеей и каждым чётко проявленным смыслом кроется замысел Всевышнего, и «всякое творчество, – как сказал Иосиф Бродский, – есть по сути своей молитва». (Соломон Волков, «Диалоги с Иосифом Бродским).

 

 

Елена Мордовина

 

2016 – Киев

 

Фото-натюрморт Александра Сенникова