О братьях меньших
Песнь о собаке
«Песнь о собаке», пропетая Есениным, обжигает: так, как показано, не должно быть, но – так есть, и золотые собачьи глаза, покатившиеся звёздами в снег, могут прожечь сердце навсегда:
И глухо, как от подачки,
Когда бросят ей камень в смех,
Покатились глаза собачьи
Золотыми звёздами в снег.
Крупны слова, велик их космос, не забываема сила…
Иное дело – «Собаке Качалова»: тут светлая печаль, она всегда разлита в сознанье – все мы умрём, не известно, кто что успеет, даже в случае предела высшей одарённости, как у Есенина…
Ирония или метафизика наполняет восьмистишие Шефнера, гранёное, как большинство его стихов, контрастное, как жизнь: на другом полюсе которой – смерть:
Собака сторожила гладиолусы,
Маячило ей счастье впереди,
И ветер на собаке гладил волосы
И ей шептал: «С надеждой вдаль гляди!»
Но грянул гром, помялись гладиолусы,
Их качественность снижена была.
Собака взвыла ненормальным голосом –
И умерла!
Не так ли часто бывает в человеческой жизни? – онтологический ветер, разносящий такие хорошие планы.
Хармс выступает со своей партией: столь же абсурдной, сколь и энергичной:
Каспар Шлих, куря табак,
Нёс под мышкой двух собак.
«Ну! – воскликнул Каспар Шлих, –
Прямо в речку брошу их!»
Хоп! взлетел щенок дугой –
Плих! и скрылся под водой.
Хоп! взлетел за ним другой –
Плюх! и тоже под водой.
Обязательны ли тут собаки? Нельзя ли было бы про тарелки? Но Хармс предпочёл собак: и такая воля поэта осталась в ячейках метафизики шуточного стиха.
О, какой мерой доброты и самоотверженности звучит Маяковский:
Я люблю зверьё.
Увидишь собачонку –
тут у булочной одна –
сплошная плешь, –
из себя
и то готов достать печёнку.
Мне не жалко, дорогая,
ешь!
Неистовость порыва: она распространяется и на людей, но именно собачонка, её образ использованы в качестве основы стихотворения, чья лесенка так поражает…
Многое поражает – в стихах о собаках, часто забегающих в русскую поэзию: люди не могут без собак, и странно было бы, если бы поэзия, мощно шагая параллельно человечеству, обошла бы их.
Кошкин дом
Детское ли стихотворение Жуковского? Но – тут не только котик, ещё и козлик, хотя котик кажется мудрее:
Там котик усатый
По садику бродит,
А козлик рогатый
За котиком ходит;
И лапочкой котик
Помадит свой ротик;
А козлик седою
Трясёт бородою.
Легко и прелестно, хотя коты часто ассоциируются с мудростью, с тайным знанием, которым не поделятся, и даже со своеобразной интеллектуальной силой.
Завернём в переулок, предложенный Н. Тихоновым:
И в поисках хозяину харчей
Кот лапу запускал свою в ручей,
Рассматривал, каков его улов,
На серый коготь рыбу наколов,
И если рыба шла как будто в брак,
То снова в воду лазал кот-батрак.
И говорили люди тех дворов:
«Вот это кот, прозваньем – рыболов».
Переулок кота-рыболова совмещает балладу с игрой, разговоры людей с оттенками неба, показывая жизнь многопланово, с разных ракурсов, в сумме…
Неожиданную сказку о четырёх котятах расскажет Введенский, раскрывая повествовательные возможности стиха, несколько скошенного абсурдом: что логично для обериута:
Мы отгадаем загадку легко,
Кошке отгадку шепнём на ушко:
Звали, наверное, этих ребят
Так же, как ваших пушистых котят:
Сёмка и Фомка, Петрушка, Ермошка.
Вы недогадливы, милая кошка!
Кошки-люди, действующие в стихах, часто заставляют о многом задуматься: вспомним хотя бы «Кошкин дом»…
…ах, какой детский, ясный, милый комок стихотворения вкатил в поэзию В. Берестов:
Если кто-то с места сдвинется,
На него котёнок кинется.
Если что-нибудь покатится,
За него котёнок схватится.
Прыг-скок! Цап-царап!
Не уйдёшь из наших лап!
А О. Седакова зажжёт свечу и запустит бабочку, чтобы повествовать о кошке… вернее – коте:
Из подозренья, бормотанья,
из замиранья на лету
я слабое повествованье
зажгу, как свечку на свету:
пусть дух, вернувшийся из чащи,
полуглядящий, полуспящий,
свернётся на ковре, как кот:
кот серафический, молчащий –
и малахит его редчайший
по мне событья узнаёт.
Коты-мудрецы, философы, нежные мурлыки, детские котята, сколько их, полосатых-усатых вбегает в поэзию, играет там, мудро глядит на нас…
Тайна красоты
Великолепие бабочек: с их бессчётными рисунками на крыльях, с разнообразием ассоциаций, что пробуждают – и внешностью и полётом… Например, таких, как у Бальмонта – о недостижимости свободы, о невозможности попасть в родную стихию:
Залетевшая в комнату бабочка бьётся
О прозрачные стёкла воздушными крыльями.
А за стёклами небо родное смеётся,
И его не достичь никакими усильями.
Кажется, бабочка поэтична в такой мере, что непроизвольно рождает желание писать о ней, создавая причудливый лабиринт мысли… Такой продемонстрировал Бродский, совмещая движение и узор, музыку и философию, разматывая длинные ленты кратких строк так, что мнилось, описывает вселенную, а не пёструю летунью, на чьих крыльях – чего только не увидать…
Неожиданное, словотворческое стихотворение Мандельштама, с не привившимися неологизмами. А ведь в них – краткость бытования бабочки, и краткость эта отзывается болью в сознание:
О бабочка, о мусульманка,
В разрезанном саване вся, –
Жизняночка и умиранка,
Такая большая – сия!
Странно ли мусульманское имя летуньи? Но мысль Мандельштама всегда шла причудливыми зигзагами.
А ещё было «Превращение Купидона в бабочку», исполненное Богдановичем в тяжёлой манере классицизма, с жемчужной игрою чувственности и как будто звучащем на заднем плане клавесином.
И бабочка, использованная как метафора А. Тарковским:
Ты, что бабочкой чёрной и белой,
Не по-нашему дико и смело
И в моё залетела жильё,
Не колдуй надо мною, не делай
Горше горького сердце моё.
Горькое сердце поэта становится источником сладкозвучия; о себе, о слезах, о полётах трактует Ахмадулина – ритмами рваными и лёгкими, имитирующими полёт:
О бабочек взлёты и слёты!
Может быть, я ошибаюсь.
То слёзы,
но добрые слёзы.
Я плачу и улыбаюсь.
Тайна жизни, длящейся кратко; тайна красоты, так легко сквозящей в лоскутках неба…
Красиво русское поэтическое слово о бабочках.
Иллюстрации:
фотографии Владимира Маяковского с собакой, Юрия Кнорозова с кошкой,
а также картина Доссо Досси «Юпитер, Меркурий и Доблесть» (1522−1524).