Перевод с белорусского Виктора Голкова
Воробьи
Под куполом чёрного неба
Чужих оцепленье домов.
Остатками белого хлеба
Кормлю я чужих воробьёв.
Как мне, безразлично им, кто я,
Что думаю или терплю,
Пока не ужалит простое
И страшное слово – люблю.
Тет-а-тет
Так иссякает солнца свет,
Теряя силы...
Ты остаёшься тет-а-тет
Со всем, что было.
Жаль, жизнь, как солнце поутру,
Не разгорится.
И если ночью я умру –
не повторится.
Де Сад
Ночь. За цистерною огромной
Пустой – развылся пёс бездомный,
Круша счастливейшие сны.
Век сахарный и неподъёмный
Исчез. Де Сад со стороны
Глядит, а в сундуке видны
Две плётки в пятнах крови тёмной.
Свет лампы яростно лучится,
как будто прямо в мозг стучится
Блеск рукояток золотых.
Всё сделано по высшей моде,
Нанотехнологом, но вроде,
Всё та же жажда крови в них.
Василёк
А у крыльца кузнечик так стрекочет...
В «Салон красавицы» скакнуть, возможно, хочет,
Где белоруска из деревни Петраки
Наколки делает и колет всем пупки.
А где-то слабый ветерок кружится,
Синеет василёк, и рожь не шевелится.
И в забытьи вдруг выколет рука,
Взамен урода – контур василька.
Матрас
Немного денег, но работы хватит.
Лежу я на матрасе без кровати.
Как мой сосед, узбек или киргиз,
Кто от обиды каждого б загрыз.
У них хоть Иссыкуль и Фергана,
А я не знаю, где моя страна.
Бутылка каберне, в матрасе вата –
Вот всё моё отличие от примата.
Прикосновенье
Да, запах был хорош.
за неким поворотом,
Куда в конце придёшь,
Не обольёшься потом.
Где лишь водоворот
И полное забвенье,
Пусть будет запах тот
И то прикосновенье.
Горничная
Никто уж не прошепчет ночью:
Ты бесподобно хороша.
И так, чтоб дрогнула душа,
Никто не поцелует в очи.
Не той, прелестной Афродиты,
Завьётся локон у плеча.
А просто горничной сердитой
Пройдёт Бессонница, ворча.
* * *
Почесав на затылке проплешину,
Приоткроет заслонку Илья.
И всю землю затапливать бешено
Станет враз ледяная струя.
Кто ловчей, те конечно, устроятся,
Поскорей заползут на плоты.
Там, глядишь, новый мир и отстроится
На холмах, но без лишних, как ты…
Бей, вода, целый свет захлестнувшая!
Но я вижу сквозь прорезь окна:
Афродита плывёт утонувшая,
Неземной белизною страшна.
Потерянный рай
Я скажу: тех стволов позолота
Хороша, как Потерянный рай.
Так знакома, что жить неохота.
А Оно – помирай.
Я спрошу: отчего ты так вольно
Вдруг расщедрился, день-скупердяй,
Что от золота до смерти больно?
А Оно – помирай.
Я скажу: без любви так убого,
Что хоть шкуру с себя обдирай.
Я ведь волк, а весь мир лишь берлога.
А Оно: помирай.
Закричу: как же звать эту силу,
Что толкает и гонит за край?
Не узнал? Одиночество, милый.
Это я говорю: помирай.
Тихо, сердце моё
Тихо, сердце моё. Пусть сладка тебе будет минута ухода.
Потому что ведь смерть просто значит,
Что это свобода.
Пусть любовь вдруг окажется сном,
И в напев твоя боль превратится.
Пусть твой краткий полёт
Под звенящей листвой прекратится.
Поцелуй твой последний
Будет лёгким, исчезнув мгновенно.
Замолчишь, и в чудесный тот миг
Будет слово твоё совершенно.
Пред тобою склоняюсь,
Мой факел воздет надо мною.
Пусть он светит тебе
По пути сквозь пространство ночное.
Скамейка в старом саду
Я знаю скамейку в забытом и старом саду,
Не видно её за высокой травой и листвою.
Но если случайно присядет там кто на беду,
Всю жизнь в этот миг он в пространство столкнёт роковое.
Не то, чтобы страшное что-то случилось, но вот
Таинственный холод вовнутрь проникает невольно.
Он тёплое сердце своей пустотой обовьёт,
Прижмётся к виску и вискам оттого станет больно.
И можно не знать, что причина у боли – скамья.
А можно и знать, но не хватит уже алкоголя,
Не хватит любви или сказки другой, хоть бы я,
А может, и он, по войне объявили той боли.
Она остаётся с тобою, а с ней пустота
Как пиявка вопьётся, чтоб жизнь твоя сделалась адом.
Я знаю скамейку, которая вечно пуста,
Меж ржавой решёткой и жухлым запущенным садом.
На пожарище
(по мотивам Э. По)
Какие-то гарь и пыль
Накрыли шоссе волной.
Оставив автомобиль,
Я в лес шёл, что встал стеной.
Сказал бы мне кто, пожалуй,
Зачем я иду наугад
Сквозь отблеск пожара алый
И этот дурманящий чад.
Как дождь моросящий сея,
Плыл пепел, дымился мох.
Но я за моей Психеей
Уже не идти не мог.
Вот мы подошли к болотцу,
Его не задел пожар.
Сквозь дым пробивалось солнце,
Лениво гудел комар.
Хотя и не знал я, где я,
Но было пути концом –
Чистилище, а Психея
Застыла с таким лицом,
Что вряд ли бывают лица
Белее... Вдруг крыльев стук
Раздался, и вспышкой птица
Упала на мёртвый сук.
Поломанный сук сосновый...
Как с ясного неба – гром.
Свет яростный и багровый
Был каждым её пером.
Напротив, неподалёку,
А может, рядом со мной,
Светилось чудесное око,
Пронзая мой лик земной.
От века чужая миру,
Молчит и гнезда не вьёт.
Живущая вечно сиро,
Во мне лишь она поёт.
Да, голос её знаком мне,
Я слышал его не раз.
Огонь, что зажёг он, помню,
Десятками лет не гас.
Он рвался сквозь птичье горло,
Но был так далёк, далёк...
А имя, что время стёрло,
Я вспомнить уже не мог.
Пока подбирал названье –
Стратим, Висажир, Багрим..
Она сорвалась, как пламя,
И стал её след незрим.
За пепельной занавеской
Стонало шоссе, дыша.
И голос Психеи резко
Сказал мне: она Душа.
Поэт
Подорожник нищий...
Чёрная дорога –
Вот твоё жилище.
Знал ты боли много.
Так и жил, страдая,
Но забыл ли это? –
Женщина седая
Ждёт, смеясь, поэта.
Как сокол он голый,
Хоть лихой покуда
И всегда весёлый,
Взят наверх отсюда.
Лодка
Посв. Олегу Аблажею
Кончен праздник, не грусти.
Жаль, что стало холоднее,
А глаза ещё темнее.
Нам с тобой вдвоём грести,
Погружая вёсла в воду
Сквозь туннельное жерло
В край, где радостно, светло –
В бестелесность и свободу.
Собака
Твой верный пёс, как верный человек.
Завоет он, коль ты уйдёшь навек.
Не понимает, как отец родной,
Не шевелясь, лежит к нему спиной.
И злится за измену оттого,
Что ты не треплешь за уши его.
На полустанке
Когда на полустанке летом,
Мой поезд в темноте затих,
Вдруг пара рельс зелёным светом
Покрылась, что упал на них.
И вот через минуту встречный
Проплыл. Вагон, ещё вагон...
Был каждый светом поперечным
Зелёным странно обрамлён.
Прошла ещё одна минута,
Качнулся он, исчез вовне,
Но я себя увидел будто
С любимой некогда в окне.
Когда же с огоньком неверным
Последняя пропала связь,
Я понял – молодость, наверно,
По рельсам в полночь пронеслась.
Она светилась тем же светом,
Как поезд, что вперёд летел.
Но я на полустанке этом
В неё вернуться не хотел.
Ведь старику или грудному,
Мне совершенно всё равно:
Крича, прийти к родному лону
Или в песок сойти на дно.
Этюд
Вот засуха, и ни зелёной
Травинки...Господи, вот ад.
Последний классик удивлённо
Глядит на первый листопад.
На поля жёлтое сиянье,
Где в обрамленье слюдяном
Стог высится, как изваянье,
И жёлтым кажется слоном.
© Олег Минкин, 2000–2015.
© Виктор Голков, 2023.
© 45-я параллель, 2023.