* * *
О, до чего же наша жизнь грустна!
Бывает счастье. Но оно уходит.
Звезда высокая передо мной – блесна,
Как будто в небе спиннинг кто-то водит.
О, до чего же наша жизнь темна!
Бывает солнце. Но опять ненастье.
И что такое сон? Быть может, счастье?
А пробужденье? Краткая весна?
Когда же будет плодоносный свет?
Ужели не дано его при жизни
Душе увидеть? Сердцу где ответ?
Ведь дорог он при общей дешевизне.
Всё дешево при жизни было мне.
И сердцу не ответила судьбина.
Уж большая известна половина
Судьбы – потери грустные одне.
И если что осталось на душе,
То разве грусть о том, что жизнь проходит,
Как будто в небе спиннинг кто-то водит.
Иль я как окунь на блесне уже?
* * *
Душа глубокая не знает
Порой, как выразить себя.
Сквозною раной в ней зияет
Вся жизнь, рыдая и скорбя.
А что и остаётся в сердце –
Невыразимо потому,
Что нет названья боли смерти.
В предположениях тому –
Что деется в душе, покамест
Витийствует поэта стих?
Какой расскажет мне акафист
О нисхождениях моих?
Такого в них, поди, не пишут.
Да и акафисту ли знать,
Как скорбь на скорбь, как бисер, нижут,
А тела смерть всё ближе, ближе.
И вот уж нечего спивать.
Хохлацкая, вторгаясь, мова
Заменит русское словцо.
В душе молчит о жизни слово
Оставшееся остального.
И грустен человек лицом.
* * *
Что-то тайное в небе вершится.
Слышно: дальний летит самолёт.
Снег на крыши попоной ложится,
Ангел тайно о Боге поёт.
Кто-то свет в темноте выключает
И уходит в объятья любви.
И душа в тишине замечает –
Парки вяжут обрывки судьбы.
Сердце слушает Ангела тайну –
Что поёт он в ночной тишине.
С неба брызжется свет неслучайный.
Муж в соитье прижался к жене.
В небе – тайны любви и наитья.
Час ночной тишиною нашёл.
Днём объявят планеты событья,
А пока на душе хорошо.
В небе Ангел свободный летает.
Видит он – ты задумчив и тих.
В небе вечная тайна святая,
И приходит таинственный стих
Прямо в сердце ночному поэту.
Ангел тайно о Боге поёт.
Жизнь вращает живую планету.
Тишь сознанью уснуть не даёт.
И творится наитие в сердце:
Бога слышит в природе оно.
И далёко, далёко до смерти
Парки шепчущей веретено.
* * *
В мире непогода,
В комнате хаос,
Грустная свобода
Откровенных слёз.
Это наше право
И больной вопрос –
Жаркая отрава
Сладких папирос.
Это утешенье,
Ложь в который раз
Вместо воскрешенья
Жизни без прикрас.
Но и в этой боли
Сдавленной груди
Скрыта Божья воля –
Время впереди.
И покуда чашка
Валится из рук,
В сердце под рубашкой
Отдается стук.
И пока от фортки
На столе сквозняк,
Зачерствеет корки
Ржавый железняк,
И к тебе вернётся
Тихий аппетит,
Оттого что горю
Хлеб не повредит.
И покамест буря,
Малость переждём
И глаза нахмурим,
Как перед дождём,
И тоска отхлынет
С тяжестью из туч,
И в словах застынет
Слез её сургуч.
Голубая луна
Ночь не спал, и не буду,
И уже не хочу.
Чуть печален, как Будда,
Слух нирване учу.
Весь внимательно внемлю
Голосам тишины
И спускаюсь на землю
Паутинкой с луны.
А по мне, как по леске,
Лезет мир-паучок.
От окна к занавеске
Тянет мглы сквознячок.
Ничего так не надо,
Как молчанья душе.
Средь немого надсада
Ты услышан уже.
Эта ночь пред тобою,
Точно лотос в воде,
И холстиной рябою
Мрак приколот к звезде.
Он сиянием лунным
В темноте побеждён
И молчанием струнным
К тишине пригвождён.
Весь пронизан душою,
Он редеет к утру,
Будто речью чужою
День шумит на ветру.
Исчезают виденья.
Отошла тишина.
И, почти дуновенье,
В небе крадётся тенью
Голубая луна.
Наваждение
Колкий снег и тьма с полночи.
Русский Север: лёд и мрак,
Чёрный ветер, красный флаг...
Блок, закройте Ваши очи!
Эта музыка в ночи –
Полстолетия Россия
В лапах бешеного Вия.
Гоголь, зубками стучи!
Чорт! Неужто царство троллей?
Заблудились, милый Пэр!
Это ночь в СССР,
Это бесы плачут в поле.
Сколько их!.. Куда летят?..
Нынче шабаш над Москвою.
Пушкин, дайте нам покою!
Не бесите чертенят!
Боже! Слушайте, Булгаков,
Хватит с нас дьяволиад!
Круг полярный, Дантов Ад...
Мрак повсюду одинаков.
Достоевский, пощади!
Вы как будто сговорились!
Ваши птички оперились –
Чорт маячит впереди...
Я хотел его в строфу –
Задымилась тут бумага,
А в башке такая брага,
Что заканчиваю... тьфу!..
* * *
Рядом нищенка славит Христа.
Чуть поодаль от нищенской кружки
Дети, ангельский чин и старушки
Чистым сердцем читают с листа.
В мир иной сверхъестественный сдвиг,
Пасха – косной природы смещенье.
Но пока нас постигнет смущенье,
Ход вещей водворяется вмиг.
И когда подойдёт Крестный Ход
За псаломщика песнью гнусавой,
Тьмы свечей серафической славой
Озарят разношерстный народ.
Вся Россия, что есть христиан,
К Пасхе красные свечи затеплит,
И сквозняк всероссийский растреплет
Гребни тьмы, теневой океан.
В этот миг мы увидим вокруг
Нищету озарённого мрака,
Как притихла толпа-забияка,
Будто радость и вправду – испуг.
Наедине с Отчизной
Наедине с отчизной ты, разлука
С бесценным другом, как ни меньше мука,
Но мукой остаёшься. Что отчизна,
Когда её пространства – та же тризна
По милой сердцу горечи прекрасной
Прощания. О, друг мой, твой ненастный,
Твой грустный вид любезен мне! Природа
Тоски твоей чужда тоске народа,
Как говорят подчас у нас в газетах
Лихие оптимисты о поэтах.
Но что до патриотов, эта свора
Дворняг не видит далее забора.
А мы с тобой, любители уходов,
Разлучены отчизной, но масштабов
Разлуки нашей не Россией мерить.
К чему в беде нахально лицемерить!
Разлука ближних тем и величава,
Что ей пристала горечь, а не слава.
И если мы разлучены любовью,
Нам не отчизна ляжет к изголовью,
Но страшные пространства разлученья,
Простор тоски и времени теченья,
Различные по свойствам дни и годы,
Простая география свободы.
Но Боже! География любови
Всё та же, что и в школе. Для сословий
Влюблённых, что и школьникам, пространство
На карте – не земля и постоянство
Её материков и океанов,
Но образы мечтаний и обманов.
И потому, затерянный в Сибири,
Я вижу яркий свет в твоей квартире
В мемориальном доме на Фонтанке,
Уютный быт и скуку горожанки
Среди июня в городе, и вижу,
Как мой удел таёжный ненавижу –
Завидный быт в палатке знойным летом
Наедине с отчизной, и при этом
Я безутешен в мире необъятном:
Ты ближе здесь, чем быть могла в стократном,
Но неосуществимом приближеньи,
Как ты близка в моем воображеньи.
Простор и воля вопиют о горе,
Что берега близки нам только в море.
* * *
Всему свой срок: прошёл ли день,
Настала ль ночь,
Старее свет – рослее тень –
Час в час, точь-в-точь.
Скудеет солнце – в свой черёд
Густеет мрак.
С июля задом наперёд
Созвездье Рак.
Грустнеет лето? – Ну и пусть!
Печалей три:
Вначале жизнь, позднее грусть,
А там умри.
Но впереди вся осень, там,
Гляди, зима.
Всему свой срок, всё по местам:
Тюрьма, сума...
О, человек, ты сеешь, жнёшь
И кормишь птиц.
Скорби тогда, когда умрёшь,
А нынче цыц!
* * *
С утра зарядило. Прорвался снег.
Его мы не ждали. Весна весь март.
Уж вербы привычными стали нам.
Вдоль насыпи дружно они пошли.
Неделю бредут по пояс в воде.
Преград не встречали ещё нигде.
Я землю видел ещё вчера.
Она волосата была, как плоть
Старухи седой, но пришла пора
И саван сшил для неё Господь.
И хотя ужасна мечта моя,
Всё было б легче, когда б я мог
Вернуться к истоку, землёю стать,
Но, видно, час мой ещё далёк.
Я слышу: ветер поёт, поёт...
Высоким плачем весну почтим!
Она пришла, ведь её черед.
Лишь наш порядок необратим.
И когда бы время могло бы вспять
Пойти, не думаю, что для нас
Это открыло бы дверь туда,
Где мы не знали ещё стыда.
С утра печально. Всё снег да снег...
И вертикально, и вкось, как бег
С наклоном в даль, в снеговую даль —
Туда, где грусти горизонталь.
* * *
Неужто азиат?
Нет, россиянин ты,
Тому свидетель мат
Отменной чистоты.
Тому свидетель нрав
Смиренный и крутой.
Себя перелистав,
Ты вспомнишь нечто. Стой!
Не европеец ты
За так себя листать.
Мы, русичи, просты
Друг друга опростать.
Хитёр характер наш.
Росс торговаться рад.
Тысячелетний стаж –
Крестьянский наш уклад.
Европа? То – уклон.
Монголы? Экий срам!
Не к немцу ль на поклон?
В Царьград, в Софию, в Храм!
А то и на Восток
За Обь, в Сибирь, в Сибирь!
Милиции свисток,
Байкал и Анадырь.
Да мало ль этих дыр?
Возьми хоть Сахалин,
А то Алдан, Таймыр
До самых украин.
А то и Колыма...
Оттоль возврата нет.
Вселенская тюрьма,
Привет тебе, привет!
Да кто же ты? бандит?
Бродяга или вор?
Да русский я, пиит,
Не лаю на забор.
По мне закон – закон,
А беззаконье – склад
Характера. Погон
Не выношу, виват!
Азиец, славянин,
Отчасти финн, варяг,
Олег от имянин,
И от богатства наг.
Так, от природы гол,
Как все вокруг, увы,
По матушке – сокол,
По отчеству с Невы.
Санктъ-Петербургъ
Кто там скачет, хохочет и вьюгой гремит?
Это Санктъ-Петербургъ. Бронза, хлябь и гранит.
Не Орфей, не Евгений, но, ветром гоним,
Со стихией стихия – беседую с ним.
Петербург – это больше чем город и миф.
Слышу вой проводов. Это – лирный прилив.
Город мой! Всероссийский, аттический бред!
Сколько слышал ты диких и тихих бесед!
Не твоей ли красы золотая тоска
Нашей лирной грозы изломила каскад?
Я люблю твой знобящий, завьюженный вид,
Город жизни моей, жуткий сон Аонид!
Нет, не Тибр и не море – студёная зыбь
Петербургской Невы, инфлюэнца и грипп...
И не стон Эвридики, но струнная медь
Будет в сердце гранита нестройно греметь.
За надрывную муку орфических струн, –
Заклинаю тебя, Фальконетов бурун, –
Вознеси мою душу превыше коня,
Или призрачный всадник раздавит меня!
Но за дивную мощь триумфальных громад
Я готов и к погоне, и к визгу менад.
Кто там скачет? Ужели незыблемый конь?..
Сколько русских певцов – столько грузных погонь.
Сколько грустных провидцев, над каждым – Ликург.
Кто там скачет? То – Кастор. Держись, Петербургъ!
И за ним – Полидевк... Диоскуры в ночи.
Это Пушкин и Лермонтов к вам, палачи!
Это Клюев и Блок по пятам, по пятам...
Ходасевич, Кузмин, Гумилев, Мандельштам...
И Эриния с ними – Ахматова... Ах!
Я еще там кого-то забыл впопыхах...
Но довольно и этих. Стихия, стихай!
Эх, Россия, Мессия... Кресты, вертухай.
Cфинкс
Михаилу Шемякину
Ужасный зверь!.. Прекрасное лицо
В нём женщину таит с глазами бездны,
Но львиные объятия железны,
И этой мощью замкнуто кольцо.
Расщеплена пленительная суть
Ощеренным нутра звериным смыслом,
И если привести загадку к числам,
В ней бесконечность можно разомкнуть.
Двуполый образ – роковая смесь
Раздвоенных частей при двуединстве,
И в обоюдном двух начал бесчинстве
Единая вина пред третьим есть.
Но в чём подмена? Сей прелестный лик
Предполагает женщину и телом,
Но лев за поясным её пределом
Предполагает жуткий львиный рык.
Власть женщины, смиряющая льва?
Иль, может, лев, глядящий нежной бездной? –
Нет. В целом зверь порукою железной
Попрал кого-то третьего права.
Кто он? – Скорей всего, конечно, лев,
Поскольку ложь лица скрывает нечто.
Итак, лицо... – Жена!.. – А ниже плеч-то!..
Ужасно! Замкнут круг. Пред нами блеф.
Разгадки нет без третьего лица.
Зверь неспроста во образе двоится.
В лице, как видно, мать его таится,
В породе же сквозят черты отца.
В смешении различных двух природ –
Весь человек, что надругался глине.
В насильнической этой образине
Поруганы: он сам, земля и род.
Увы, Эдип!.. Сей Сфинкс не твой ли рок?
Его черты искажены обманом.
Не стой же трепеща пред истуканом!
Над бездной он даёт тебе урок.
Кладбище в лесу
Герману Сабурову
1.
Как тянет в кладбищенский лес,
Где сосен мерцающий блеск
И тишь от вершин до небес,
И горнего облачка брезг...
Как тянет в кладбищенский лес,
Где горек валежника треск,
Где тени стволов и кресты
В забвенье наводят мосты.
2.
Там солнце бессмертно молчит,
Во мху утопают лучи,
Кукушка из чащи звучит,
В овраге мелеют ключи,
Вдали электричка стучит,
Динамик орёт с каланчи...
Там вечная шепчет хвоя,
Там где-то могила твоя.
3.
Там каждый разлапистый куст
И каждый щебечущий лист –
Пророк, богослов, златоуст,
Апостол и евангелист.
Ужасен песчаника хруст
И почвы состав каменист,
Но трудится творческий плющ,
И камень становится сущ.
4.
Но это ещё не конец.
Вглядись в эту морщь на коре!
Под ней накопленье колец.
То память о лучшей поре.
Так помнит скворешню скворец
В заморском своем декабре,
И есть эта грусть о земле
В скитаниях на корабле.
5.
Пускай же нам грезится путь
Туда, где дороги не лгут,
Откуда себя не вернуть,
Куда нас деревья зовут.
Ведь, если немного рискнуть,
Кладбищенский лес – это суд,
Где каждый из нас предстоит
Пред тем, что Природа таит.
6.
Чего же бояться, чудак!
Животного страха тщета
Сдаётся с досье на чердак,
Душа мертвецам не чета.
Приятен ей траурный мак
И нищая правда креста,
Затем что кладбищенский бор
Шагает за дом и забор.
7.
Пойдём же туда посидим!
Веди меня, Время, веди!
Там приторен тлеющий дым
Венков прошлогодней беды,
И манит войти молодым
В прозрачные сосен ряды,
Где можно расслышать в тиши
Кукушку бездомной души.
© Олег Охапкин, 1968–2000.
© 45-я параллель, 2023.