Ольга
Бешенковская

Ночное дежурство

Как торжественна музыка в 24 часа...

Даже можно поверить, что наше злосчастное время

Называют великим... Что были и мне голоса,

И утешно взывали тянуть эту лямку со всеми...

Где ещё так пирует, как в нашем раю, нищета!

Полыхает судьба в закопчённом подвальном камине.

Мы своё отгорели. Нам чёрные риски считать...

И котельных котят неприрученной лаской кормили.

Да святится манометра – узенькой лиры – изгиб!

(Чуть пульсирует жизнь в незатянутой этой петельке)...

Так Орфей уходил. Так огонь высекали – из дыб...

Так меняют режим социального зла – на постельный...

Что российским поэтам на ярмарке медных карьер,

Где палач и паяц одинаково алы и жалки...

О, друзья мои: гении, дворник, охранник, курьер,

О, коллеги по Музе – товарищи по кочегарке!

Что играют по радио? Судя по времени – гимн...

Нас приветствует Кремль в преисподних ночных одиночках...

Мы уснём на постах беспробудным, блажным и благим,

И слетятся к нам ангелы в газовых синих веночках...

* * *

Любите живопись, поэты!

Н . Заболоцкий

Не живопись, а жиропись. И не

Картины выставляются, а те, кто

Замешан в их создании... В стране

Сознанье – отступление от текста.

И мыслящий инако (и на кой...)

Но мыслящий не может не инако!

Бредёт запоминающей рукой

В прицеле запрещающего знака

По шпилю – золотому волоску,

По краешку гранитного багета...

...Наркотики, вводящие в тоску,

Отринуты: элита и богема;

Не живопись, а мертвопись. И не

Палитра, а цветная политура...

Как странно уживаются в стране

Смурная и казённая халтура...

Как пьяницы с милицией: бредут

В обнимку, а прохожие по – краю...

Шарахнешься, поморщишься, и тут

Окошко, воссиявшее – сгораю!

И живопись! И жестопись! Стоишь

И слушаешь, как светится дорога,

Кого-то уводящая в Париж,

Кому-то заостряясь до острога...

* * *

С. Бурченковой

Кто ждёт конца, а кто –  начала Света...

Кто просто лета – влажная земля...

Крест на обложке Нового Завета  

Не сувенир, а мачта корабля!

Кто пьёт в корчме, кто – с удочкой на бреге,

Кто фанатично верит в чудеса...

Звучат морзянкой в Ноевом ковчеге,

Перекликаясь, птичьи голоса.

Кто красит яйца, кто целует братьев,

Кто услаждает брюхо куличом...

Фасады зданий и фасоны платьев

Согласно плещут майским кумачом!

Блажен, кто нынче верует во что-то,

Не из одной макаки сотворён...

И чист четверг. И светится суббота...

И Летний сад шуршит календарём...

* * *

Фотохудожнику В. Иосельзону

Восхитительных луж и обшарпанных стен,

И сквозных достоевских дворов

Нам достанет на жизнь, и потом, и за тем

Тупиком запредельных даров...

Голубой скорлупой отлетающий хруст,

Утлой лодочкой тонущий след...

Если с детства гнетёт априорная грусть

Ни при чём эмпирический свет.

Ни при чём наших гнёзд коммунальный галдёж

И нависшие гробики птиц...

Продолжением сна после смены идёшь

Мимо тихих расплывчатых лиц...

Ты какую зарницу подсёк, браконьер,

Хвост – на память, а сущее – спас?

Это гетовский спектр, феномен Пуркинье,

Золотой и сиреневый спазм.

Это лёгкий снежок на лету сентября,

Опыляет анод и катод...

Да обрящут искусство бежать от себя

Крылья радуг в ячейках пустот...

* * *

как волхвы над колыбелью под звездою ритуальной

наклонились над культурой три марксиста, дарвин, павлов

и мичурин, к ним присохший черенком корявым сбоку,

и все вместе дружно шепчут, что сознание вторично...

и с тех пор в гнезде трагедий раздаётся визг пародий,

превращая понемногу человека в обезьяну...

и художник, у распятья слёзы слюнками глотая,

подтверждает безусловность безнадёжного рефлекса...

* * *

Эти чёрточки, точки, черты

Грустной Родины...

            Взгляд запрокиньте:

Крылья чаечьи –

чёрные рты,

Что размножены на ротапринте.

И обёрточный серый туман,

Изомнётся, пропитанный влагой.

Это всё – нелегальный роман,

Осуждённый остаться бумагой...

* * *

Чудес не бывает. Не сядет на шпиль самолёт.

И блик мотылька опростается кислой тряпицей,

Бесплодная слизь... И чему не дано – не случится.

И ляжет на жизнь затяжной бронированный лёд.

Сезонность печалей – не каверзность календаря.

Приметы погоды – унылая дань суесловью.

Что пишем не кровью – смущаются критики зря,

Вот именно ею, густой регулярною кровью...

Нечистой и честной. На свой расчленённый аршин.

Танцующий циркуль – отросток свечи поминальной.

И трепет струится по впадине между вершин

Горючий, как воск, и банально-экзистенциальный...

Застынет мгновенье. Затянется белый рубец

Не солнцем, но тучей. Обыденно и безвозвратно.

А листья? А снег? Это памяти заспанной пятна,

Осадки творенья.. И чудо судьбы, наконец!

* * *

Мать и мачеха, Родина, мощной шеренгой – дубы...

Я, подвальный росток, задыхаюсь и кашляю кровью.

Лучшей доли не жду и другой не представлю судьбы.

И окошко в снегу – чистый белый билет к нездоровью...

Пусть, взлелеяны солнцем твоим, за тебя постоят

Им завещаны земли и дадено благословенье...

Я ж – подвальный росток, мой приятель – сорняк пастернак,

И отпущено мне только это святое мгновенье:

Только белая каторга, пахота мёрзлых листов

Да ущербной луны замогильная полуулыбка...

В этой жизни фламандской нам, слава те, нету местов,

Как в столовой, где ночью бифштексам сопутствует скрипка...

Мать и мачеха, Родина, клетки – этаж к этажу...

И подвальный росток преклонился в твоём изголовье...

Но из блещущих строк я кольчуги себе не свяжу,

Дабы сброд насмеялся над нашей расплёванной кровью.

* * *

Мечтала хоть час посидеть одиноко у моря:

Пусть ветер-пройдоха докурит мою сигарету...

Забыть об удаче, её подноготном позоре,

Лицо обращая к молитвенно-лунному свету.

Но вот уже вечер, а солнце являет с усмешкой

В блистательной пене навыворот мутные складки:

Прощайся с Россией, довольно метаться, не мешкай,

Здесь всё с подоплёкой и каждый – в бессмысленной схватке.

Я знаю, я помню, я вижу, что я погибаю,

Таскаясь на службу, бряцая на кухне посудой.

Но снова конверты далёким друзьям загибаю

С ответом «не знаю...», и знаю, что смертна повсюду.

И так ли уж важно, затопчут в какой заварухе,

Какой вертухай не оделит живительным хлебом,

Не всё ли равно сорокапятилетней старухе,

Не видевшей стран, но якшавшейся с морем и небом...

Ретро

Привычны к старым мы вещам

Они для нас не раритеты.

Пусть для кого-то это хлам,

Но мы обычно в них одеты.

И мебель старая нужней,

Сидеть удобней в старом кресле,

Ведь всё привычное милей

И для души всегда полезней.

Вдоль стен вплотную стеллажи,

Тверды родные переплёты...

Стучат настенные часы,

Надёжные, ручной работы.

Рояль старинный мирно спит,

Большой комод темнеет в нише,

История здесь говорит,

А я лишь слушаю – и слышу...

Сонет стукачу

Лежу ли безмятежно на траве,

Сижу ли в заведении питейном –

Шуршит какой-то карлик в голове,

Подосланный из Дома на Литейном.

Копается, сопя, в черновиках

Моих, ещё не высказанных мыслей,

Со мною он витает в облаках

И воду дней влачит на коромысле.

Перепадает вин моих ему...

Командирован к сердцу и уму,

Теперь-то он со следа не собьётся.

И я ему сочувствую вполне:

Ни заболеть, ни вырваться к жене,

Глядишь, – стихи запишет и сопьётся.

Творцы

Двадцатый век. Простор какой им!

Они шумят, они коптят,

И мир, где мы снимаем койки,

Переставляют, как хотят...

В своем горенье – как в гареме,

Галантно-голые до пят,

Они сгниют от гонореи,

Но с каждой музой переспят.

Потом шаманят злы и грустны

Над белым сполохом холста...

Но так рождаются в искусстве

И правота, и чистота.

Утешение

Не про всё написано, поверь мне:

Закури, в ладонь ударься лбом:

И в твоей каверне – как в таверне

Дым столбом…

Не на жизнь – смотри – а насмерть драка:

Звон сосудов, как разбитых льдин.

Очевидно, это из-за рака –

Он один…

Нужно лишь уютнее усесться,

Побелеть и вспыхнуть над клочком…

Слышишь, как отважно бьётся сердце

Кулачком?..

* * *

О, времена: нужник, наждак

Небритых щёк и вин смешенье...

Кто спросит, можно ль снять пиджак,

Штаны – и то без разрешенья...

О, слог: «Привет, салют, виват».

О, рок... И век не виноват

В своём блистательном уродстве.

И мы вступаем с ним в родство,

Как погружаемся в раствор,

Существовать, а не бороться...

Что проку в ханжеской ворчбе,

Поэта требует народ

К священной жертве, к ворожбе,

Что орошает огород...

Нам не дождаться перемен,

Нам шестерёнкою – лимон.

И вянет, морщась, цикламен.

И процветает гегемон.

Мы удобрения земли,

Ростков, грядущих через грядки.

Хоть это мы ещё смогли,

Когда захлопнулись тетрадки...

Что проку плакать над собой

И земляничною поляной,

Когда тебя сантехник пьяный

Прижмёт под фановой трубой...

Люби его, как этот мир,

Раскрой ответные объятья.

(Куда как трогательно мил

Ком с кожей содранного платья...)

Хоть это мы ещё смогли:

Сплатить последние рубли

С могучеплечим авангардом

Пожечь стихи. Похерить страх.

И, проигравши судьбы в прах,

Не удавиться над огарком...

* * *

Ни живого огня у печи и свечи,

Ни чернильной томительной влаги...

И, как дева, Мария уныло пречист

Светлый лик одинокой бумаги.

Как ты выжило, Слово, до наших имён,

Еле слышных в плебейском разврате,

Где публичная Муза сосет микрофон,

Пьяный Каин рыдает о брате...

Так чудовищно сбылся обещанный хам,

Как не верить насчет остального...

Ничего не добавишь к библейским стихам,

Кроме тихого вздоха ночного...

Полустёртого между «прощай» и «прости»

Полушёпота, рвущего связки!

Кроме хруста бессонницы в лобной кости

Отмирающе-лунной окраски...

* * *

Июльский город – рай полупустой...

Прозрачный воздух. сочные газоны.

Я здесь живу. И утренние звоны

Едва слышны, как будто за чертой...

Я здесь встаю по шелесту души,

По всплеску сини в невское надгробье,

О чём ещё?.. След времени над бровью

Красноречивей, что ни напиши...

Кто на море, кто за море, кто в прах..

И я не здесь, а где-то между ними,

Где помнят слёзы, где ласкают имя,

как родинку, запрятанную в пах...

Реминесцентное

Не дай-то Бог, чтобы к штыку...

К щиту – и то унизить Слово,

И муки светлые в муку

Перемолоть для нужд столовой.

Не пропадёт наш скорбный труд:

На нём и так повеселятся,

И Серафима перельют

На шестикрылый вентилятор.

И пусть обрушатся леса,

И до слепого небосклона

Стригучих просек полоса

Грозит бессилием Самсона;

Одно бы только уберечь,

Как в детском дворницком атасе:

Почти фазическую речь,

Почти физический катарсис...

А в Прометеи – чур, меня!..

Уж лучше сдохнуть от цирроза,

Чем узрить: тлеет целлюлоза

И смысл – Божественный – огня...

Ярмарка

Я – ярмарка.

Весёлая и яркая,

Где яблоки,

            где яхонты,

                        где яства,

Где якори бросают все, кому

Чего-нибудь, как птице – неба, хочется,

Я – ярмарка,

Где деньги ни к чему,

Где ясени застенчивые топчутся.

Я – ярмарка,

Я пьяная от гомона,

Отплясываю пламенно и дробно!

Я – ярмарка,

Я пьяная от голода,

Отплясываю плачуще и скорбно...

Я – ярмарка,

А надо мною ястребы

Роятся будто пушечные ядра...

Но нет наивней должности, чем ярмарка,

Как нет стихов гуманнее, чем ямбы...

Я – ярмарка,

Язычная язычница,

Я с ясель языкатая такая,

А то, что неприкаянная, зыбкая –

Не явствует за злыми ярлыками.

Пусть ярлыки меня изъели язвами,

(Язви их... Бьют – как ямщики коняг)

Но ягоды, наяренные ядом,

Не водятся в угодьях у меня.

Я – ярмарка,

Румяна как доярка я,

Я в яловых буяню на баяне!

Паясничаю,

Вырядясь в боярское

И тешась петушиными боями.

Я – ярмарка,

            я – ярмарка,

                        я – ярмарка,

Отъявленно

            отравленная

                        ярким...

Мне б всё забыть,

            и снова всё начать,

Не с января,

            а с первого апреля...

Всем яровым, чтоб вовремя сопрели,

Мне «Я» своё, закаясь, завещать...

Но ярмарка я,

            ярмарка я,

                        ярмарка,

Судьба моя –

            приклеенная марка...

Я – ярмарка,

Мне этого бояться,

Мне это, как ярмо, всю жизнь нести.

От «А» до «Я» был путь мой Анти-Ясным...

От «Я» до «А»

            отрезаны пути.

Эрмитаж

О чём ты думаешь, Афина,

Мадонна – Мраморный Венок?

Какая свалится лавина

На эти головы у ног

Золотоплешные, как дыни,

Без тюбетеек и папах,

В распоясавшейся гордыне

И потной шерсти нараспах?

Какие, Зевсом осиянны,

Грядут грома, и что беречь?

Увы, потомкам обезьяны

Невнятна эллинская речь...

Глазеют, щупают украдкой,

К себе примерить, пьедестал...

И называют прочной кладкой

Светящей вечности кристалл...

* * *

Нет, не за то, что нет чесночной

И краковской (хоть никакой!),

Что политический чиновник

Икру грабастает рукой,

Пускай нажрутся до икоты,

Ещё стройнее будем мы

Без ширпотребной позолоты

В сквозном сиянии зимы...

Ведь не зверье, чтоб выть без меха,

И не без перьев соловьи...

Нет, не за то, что мир объехать

Нам не дадут и за свои...

И не за то, что ваши судьи

Загнали нас в кольцо флажков,

И не за то, что наши судьбы

В руце соломенных божков...

Но за оборванное «здрасьте»,

За слог, почерпнутый из ям,

Мы счёт предъявим этой власти

По всем сонетам и статьям...

О, логос-лотос, ты растоптан,

Ты обесчещен на корню

Публицистическим восторгом

И бранью невских авеню...

Слух голоден. Эдем, олива,

Фонарь, аптека. O, изыск...

...

Начпупс, горгав, тыр-пыр, главпиво.

Любая кара справедлива,

Как месть за вырванный язык!

* * *

Не беда, если копится тихая грусть,

И прощаем друзей, и на Бога не ропщем...

Предпоследняя ясность вливается в грудь,

Как звенящая высь – в облетевшую рощу...

Синева ноября и крадущийся шорох вдали...

И спина, обращенная в слух, вздрогнет:

хрустнули ветки...

С опозданьем на вздох...

И нахлынувший запах аптеки,

И углом под ребро улетающие

журавли...

...Чьи холодные руки на веки легли,

Словно в детской игре...

Неужели навеки?

* * *

Не то чтоб эту или ту

Черту, – как простенько и мило...

Не чистоту, а наготу

И боль неприбранного мира

Нам тщится выразить зима,

Как париографы Эллады...

И студень лунного бельма

Смущает мрамор колоннады.

... Увидь в светящемся кругу,

Влачась подавленно с попойки,

Скелеты ёлок на снегу,

Ночное пиршество помойки...

Останки прожитых вещей,

А под мерцающим каркасом –

Компот осклизлых овощей,

Кровосмешенье рыбы с мясом;

Меню, прилипшее к бокам

Кота, что был комочком рыжим,

И вздрогнешь: черви по рукам

Ползут к запястьям...

            отвори же...

* * *

Ну что, народники, жалевшие народ

На посмеяние народу...

Смотрите, как улучшил их породу

Руля истории скрипучий поворот...

Откормлены. Обучены зевать,

Прикрымши рот. Не плюхаться в кровать,

Не ублажив себя шампунями до пяток...

Не губернатор: целишься в живот,

А он простит...

Взроптавшего народ –

В Сибирь с женой и выводком ребяток...

Не террорист (какой там террорист…).

Перевелись, а, может, подлечились...

Читал не то. Глаза не тем лучились.

С заглавной Бога выводил на лист...

Ну что, народники, листовками соря,

Не знали вы, куда ведёт крамола,

Что правде лучше уж наложницей царя,

Чем проституткой комсомола...

Мужик хитёр: в телегу под хмельком,

Интеллигент – по пояс в бездорожье...

 ...Они ошибки ваши подытожат,

Как вдруг, разжалобясь, поили молоком...

Ну что, народники, все квиты и равны,

Вы защищали их, их дети – рефераты

О том, как были вы смешны и виноваты,

И кровью кашляли, и смысла лишены…