Ночное дежурство
Как торжественна музыка в 24 часа...
Даже можно поверить, что наше злосчастное время
Называют великим... Что были и мне голоса,
И утешно взывали тянуть эту лямку со всеми...
Где ещё так пирует, как в нашем раю, нищета!
Полыхает судьба в закопчённом подвальном камине.
Мы своё отгорели. Нам чёрные риски считать...
И котельных котят неприрученной лаской кормили.
Да святится манометра – узенькой лиры – изгиб!
(Чуть пульсирует жизнь в незатянутой этой петельке)...
Так Орфей уходил. Так огонь высекали – из дыб...
Так меняют режим социального зла – на постельный...
Что российским поэтам на ярмарке медных карьер,
Где палач и паяц одинаково алы и жалки...
О, друзья мои: гении, дворник, охранник, курьер,
О, коллеги по Музе – товарищи по кочегарке!
Что играют по радио? Судя по времени – гимн...
Нас приветствует Кремль в преисподних ночных одиночках...
Мы уснём на постах беспробудным, блажным и благим,
И слетятся к нам ангелы в газовых синих веночках...
* * *
Любите живопись, поэты!
Н . Заболоцкий
Не живопись, а жиропись. И не
Картины выставляются, а те, кто
Замешан в их создании... В стране
Сознанье – отступление от текста.
И мыслящий инако (и на кой...)
Но мыслящий не может не инако!
Бредёт запоминающей рукой
В прицеле запрещающего знака
По шпилю – золотому волоску,
По краешку гранитного багета...
...Наркотики, вводящие в тоску,
Отринуты: элита и богема;
Не живопись, а мертвопись. И не
Палитра, а цветная политура...
Как странно уживаются в стране
Смурная и казённая халтура...
Как пьяницы с милицией: бредут
В обнимку, а прохожие по – краю...
Шарахнешься, поморщишься, и тут
Окошко, воссиявшее – сгораю!
И живопись! И жестопись! Стоишь
И слушаешь, как светится дорога,
Кого-то уводящая в Париж,
Кому-то заостряясь до острога...
* * *
С. Бурченковой
Кто ждёт конца, а кто – начала Света...
Кто просто лета – влажная земля...
Крест на обложке Нового Завета
Не сувенир, а мачта корабля!
Кто пьёт в корчме, кто – с удочкой на бреге,
Кто фанатично верит в чудеса...
Звучат морзянкой в Ноевом ковчеге,
Перекликаясь, птичьи голоса.
Кто красит яйца, кто целует братьев,
Кто услаждает брюхо куличом...
Фасады зданий и фасоны платьев
Согласно плещут майским кумачом!
Блажен, кто нынче верует во что-то,
Не из одной макаки сотворён...
И чист четверг. И светится суббота...
И Летний сад шуршит календарём...
* * *
Фотохудожнику В. Иосельзону
Восхитительных луж и обшарпанных стен,
И сквозных достоевских дворов
Нам достанет на жизнь, и потом, и за тем
Тупиком запредельных даров...
Голубой скорлупой отлетающий хруст,
Утлой лодочкой тонущий след...
Если с детства гнетёт априорная грусть
Ни при чём эмпирический свет.
Ни при чём наших гнёзд коммунальный галдёж
И нависшие гробики птиц...
Продолжением сна после смены идёшь
Мимо тихих расплывчатых лиц...
Ты какую зарницу подсёк, браконьер,
Хвост – на память, а сущее – спас?
Это гетовский спектр, феномен Пуркинье,
Золотой и сиреневый спазм.
Это лёгкий снежок на лету сентября,
Опыляет анод и катод...
Да обрящут искусство бежать от себя
Крылья радуг в ячейках пустот...
* * *
как волхвы над колыбелью под звездою ритуальной
наклонились над культурой три марксиста, дарвин, павлов
и мичурин, к ним присохший черенком корявым сбоку,
и все вместе дружно шепчут, что сознание вторично...
и с тех пор в гнезде трагедий раздаётся визг пародий,
превращая понемногу человека в обезьяну...
и художник, у распятья слёзы слюнками глотая,
подтверждает безусловность безнадёжного рефлекса...
* * *
Эти чёрточки, точки, черты
Грустной Родины...
Взгляд запрокиньте:
Крылья чаечьи –
чёрные рты,
Что размножены на ротапринте.
И обёрточный серый туман,
Изомнётся, пропитанный влагой.
Это всё – нелегальный роман,
Осуждённый остаться бумагой...
* * *
Чудес не бывает. Не сядет на шпиль самолёт.
И блик мотылька опростается кислой тряпицей,
Бесплодная слизь... И чему не дано – не случится.
И ляжет на жизнь затяжной бронированный лёд.
Сезонность печалей – не каверзность календаря.
Приметы погоды – унылая дань суесловью.
Что пишем не кровью – смущаются критики зря,
Вот именно ею, густой регулярною кровью...
Нечистой и честной. На свой расчленённый аршин.
Танцующий циркуль – отросток свечи поминальной.
И трепет струится по впадине между вершин
Горючий, как воск, и банально-экзистенциальный...
Застынет мгновенье. Затянется белый рубец
Не солнцем, но тучей. Обыденно и безвозвратно.
А листья? А снег? Это памяти заспанной пятна,
Осадки творенья.. И чудо судьбы, наконец!
* * *
Мать и мачеха, Родина, мощной шеренгой – дубы...
Я, подвальный росток, задыхаюсь и кашляю кровью.
Лучшей доли не жду и другой не представлю судьбы.
И окошко в снегу – чистый белый билет к нездоровью...
Пусть, взлелеяны солнцем твоим, за тебя постоят
Им завещаны земли и дадено благословенье...
Я ж – подвальный росток, мой приятель – сорняк пастернак,
И отпущено мне только это святое мгновенье:
Только белая каторга, пахота мёрзлых листов
Да ущербной луны замогильная полуулыбка...
В этой жизни фламандской нам, слава те, нету местов,
Как в столовой, где ночью бифштексам сопутствует скрипка...
Мать и мачеха, Родина, клетки – этаж к этажу...
И подвальный росток преклонился в твоём изголовье...
Но из блещущих строк я кольчуги себе не свяжу,
Дабы сброд насмеялся над нашей расплёванной кровью.
* * *
Мечтала хоть час посидеть одиноко у моря:
Пусть ветер-пройдоха докурит мою сигарету...
Забыть об удаче, её подноготном позоре,
Лицо обращая к молитвенно-лунному свету.
Но вот уже вечер, а солнце являет с усмешкой
В блистательной пене навыворот мутные складки:
Прощайся с Россией, довольно метаться, не мешкай,
Здесь всё с подоплёкой и каждый – в бессмысленной схватке.
Я знаю, я помню, я вижу, что я погибаю,
Таскаясь на службу, бряцая на кухне посудой.
Но снова конверты далёким друзьям загибаю
С ответом «не знаю...», и знаю, что смертна повсюду.
И так ли уж важно, затопчут в какой заварухе,
Какой вертухай не оделит живительным хлебом,
Не всё ли равно сорокапятилетней старухе,
Не видевшей стран, но якшавшейся с морем и небом...
Ретро
Привычны к старым мы вещам
Они для нас не раритеты.
Пусть для кого-то это хлам,
Но мы обычно в них одеты.
И мебель старая нужней,
Сидеть удобней в старом кресле,
Ведь всё привычное милей
И для души всегда полезней.
Вдоль стен вплотную стеллажи,
Тверды родные переплёты...
Стучат настенные часы,
Надёжные, ручной работы.
Рояль старинный мирно спит,
Большой комод темнеет в нише,
История здесь говорит,
А я лишь слушаю – и слышу...
Сонет стукачу
Лежу ли безмятежно на траве,
Сижу ли в заведении питейном –
Шуршит какой-то карлик в голове,
Подосланный из Дома на Литейном.
Копается, сопя, в черновиках
Моих, ещё не высказанных мыслей,
Со мною он витает в облаках
И воду дней влачит на коромысле.
Перепадает вин моих ему...
Командирован к сердцу и уму,
Теперь-то он со следа не собьётся.
И я ему сочувствую вполне:
Ни заболеть, ни вырваться к жене,
Глядишь, – стихи запишет и сопьётся.
Творцы
Двадцатый век. Простор какой им!
Они шумят, они коптят,
И мир, где мы снимаем койки,
Переставляют, как хотят...
В своем горенье – как в гареме,
Галантно-голые до пят,
Они сгниют от гонореи,
Но с каждой музой переспят.
Потом шаманят злы и грустны
Над белым сполохом холста...
Но так рождаются в искусстве
И правота, и чистота.
Утешение
Не про всё написано, поверь мне:
Закури, в ладонь ударься лбом:
И в твоей каверне – как в таверне
Дым столбом…
Не на жизнь – смотри – а насмерть драка:
Звон сосудов, как разбитых льдин.
Очевидно, это из-за рака –
Он один…
Нужно лишь уютнее усесться,
Побелеть и вспыхнуть над клочком…
Слышишь, как отважно бьётся сердце
Кулачком?..
* * *
О, времена: нужник, наждак
Небритых щёк и вин смешенье...
Кто спросит, можно ль снять пиджак,
Штаны – и то без разрешенья...
О, слог: «Привет, салют, виват».
О, рок... И век не виноват
В своём блистательном уродстве.
И мы вступаем с ним в родство,
Как погружаемся в раствор,
Существовать, а не бороться...
Что проку в ханжеской ворчбе,
Поэта требует народ
К священной жертве, к ворожбе,
Что орошает огород...
Нам не дождаться перемен,
Нам шестерёнкою – лимон.
И вянет, морщась, цикламен.
И процветает гегемон.
Мы удобрения земли,
Ростков, грядущих через грядки.
Хоть это мы ещё смогли,
Когда захлопнулись тетрадки...
Что проку плакать над собой
И земляничною поляной,
Когда тебя сантехник пьяный
Прижмёт под фановой трубой...
Люби его, как этот мир,
Раскрой ответные объятья.
(Куда как трогательно мил
Ком с кожей содранного платья...)
Хоть это мы ещё смогли:
Сплатить последние рубли
С могучеплечим авангардом
Пожечь стихи. Похерить страх.
И, проигравши судьбы в прах,
Не удавиться над огарком...
* * *
Ни живого огня у печи и свечи,
Ни чернильной томительной влаги...
И, как дева, Мария уныло пречист
Светлый лик одинокой бумаги.
Как ты выжило, Слово, до наших имён,
Еле слышных в плебейском разврате,
Где публичная Муза сосет микрофон,
Пьяный Каин рыдает о брате...
Так чудовищно сбылся обещанный хам,
Как не верить насчет остального...
Ничего не добавишь к библейским стихам,
Кроме тихого вздоха ночного...
Полустёртого между «прощай» и «прости»
Полушёпота, рвущего связки!
Кроме хруста бессонницы в лобной кости
Отмирающе-лунной окраски...
* * *
Июльский город – рай полупустой...
Прозрачный воздух. сочные газоны.
Я здесь живу. И утренние звоны
Едва слышны, как будто за чертой...
Я здесь встаю по шелесту души,
По всплеску сини в невское надгробье,
О чём ещё?.. След времени над бровью
Красноречивей, что ни напиши...
Кто на море, кто за море, кто в прах..
И я не здесь, а где-то между ними,
Где помнят слёзы, где ласкают имя,
как родинку, запрятанную в пах...
Реминесцентное
Не дай-то Бог, чтобы к штыку...
К щиту – и то унизить Слово,
И муки светлые в муку
Перемолоть для нужд столовой.
Не пропадёт наш скорбный труд:
На нём и так повеселятся,
И Серафима перельют
На шестикрылый вентилятор.
И пусть обрушатся леса,
И до слепого небосклона
Стригучих просек полоса
Грозит бессилием Самсона;
Одно бы только уберечь,
Как в детском дворницком атасе:
Почти фазическую речь,
Почти физический катарсис...
А в Прометеи – чур, меня!..
Уж лучше сдохнуть от цирроза,
Чем узрить: тлеет целлюлоза
И смысл – Божественный – огня...
Ярмарка
Я – ярмарка.
Весёлая и яркая,
Где яблоки,
где яхонты,
где яства,
Где якори бросают все, кому
Чего-нибудь, как птице – неба, хочется,
Я – ярмарка,
Где деньги ни к чему,
Где ясени застенчивые топчутся.
Я – ярмарка,
Я пьяная от гомона,
Отплясываю пламенно и дробно!
Я – ярмарка,
Я пьяная от голода,
Отплясываю плачуще и скорбно...
Я – ярмарка,
А надо мною ястребы
Роятся будто пушечные ядра...
Но нет наивней должности, чем ярмарка,
Как нет стихов гуманнее, чем ямбы...
Я – ярмарка,
Язычная язычница,
Я с ясель языкатая такая,
А то, что неприкаянная, зыбкая –
Не явствует за злыми ярлыками.
Пусть ярлыки меня изъели язвами,
(Язви их... Бьют – как ямщики коняг)
Но ягоды, наяренные ядом,
Не водятся в угодьях у меня.
Я – ярмарка,
Румяна как доярка я,
Я в яловых буяню на баяне!
Паясничаю,
Вырядясь в боярское
И тешась петушиными боями.
Я – ярмарка,
я – ярмарка,
я – ярмарка,
Отъявленно
отравленная
ярким...
Мне б всё забыть,
и снова всё начать,
Не с января,
а с первого апреля...
Всем яровым, чтоб вовремя сопрели,
Мне «Я» своё, закаясь, завещать...
Но ярмарка я,
ярмарка я,
ярмарка,
Судьба моя –
приклеенная марка...
Я – ярмарка,
Мне этого бояться,
Мне это, как ярмо, всю жизнь нести.
От «А» до «Я» был путь мой Анти-Ясным...
От «Я» до «А»
отрезаны пути.
Эрмитаж
О чём ты думаешь, Афина,
Мадонна – Мраморный Венок?
Какая свалится лавина
На эти головы у ног
Золотоплешные, как дыни,
Без тюбетеек и папах,
В распоясавшейся гордыне
И потной шерсти нараспах?
Какие, Зевсом осиянны,
Грядут грома, и что беречь?
Увы, потомкам обезьяны
Невнятна эллинская речь...
Глазеют, щупают украдкой,
К себе примерить, пьедестал...
И называют прочной кладкой
Светящей вечности кристалл...
* * *
Нет, не за то, что нет чесночной
И краковской (хоть никакой!),
Что политический чиновник
Икру грабастает рукой,
Пускай нажрутся до икоты,
Ещё стройнее будем мы
Без ширпотребной позолоты
В сквозном сиянии зимы...
Ведь не зверье, чтоб выть без меха,
И не без перьев соловьи...
Нет, не за то, что мир объехать
Нам не дадут и за свои...
И не за то, что ваши судьи
Загнали нас в кольцо флажков,
И не за то, что наши судьбы
В руце соломенных божков...
Но за оборванное «здрасьте»,
За слог, почерпнутый из ям,
Мы счёт предъявим этой власти
По всем сонетам и статьям...
О, логос-лотос, ты растоптан,
Ты обесчещен на корню
Публицистическим восторгом
И бранью невских авеню...
Слух голоден. Эдем, олива,
Фонарь, аптека. O, изыск...
...
Начпупс, горгав, тыр-пыр, главпиво.
Любая кара справедлива,
Как месть за вырванный язык!
* * *
Не беда, если копится тихая грусть,
И прощаем друзей, и на Бога не ропщем...
Предпоследняя ясность вливается в грудь,
Как звенящая высь – в облетевшую рощу...
Синева ноября и крадущийся шорох вдали...
И спина, обращенная в слух, вздрогнет:
хрустнули ветки...
С опозданьем на вздох...
И нахлынувший запах аптеки,
И углом под ребро улетающие
журавли...
...Чьи холодные руки на веки легли,
Словно в детской игре...
Неужели навеки?
* * *
Не то чтоб эту или ту
Черту, – как простенько и мило...
Не чистоту, а наготу
И боль неприбранного мира
Нам тщится выразить зима,
Как париографы Эллады...
И студень лунного бельма
Смущает мрамор колоннады.
... Увидь в светящемся кругу,
Влачась подавленно с попойки,
Скелеты ёлок на снегу,
Ночное пиршество помойки...
Останки прожитых вещей,
А под мерцающим каркасом –
Компот осклизлых овощей,
Кровосмешенье рыбы с мясом;
Меню, прилипшее к бокам
Кота, что был комочком рыжим,
И вздрогнешь: черви по рукам
Ползут к запястьям...
отвори же...
* * *
Ну что, народники, жалевшие народ
На посмеяние народу...
Смотрите, как улучшил их породу
Руля истории скрипучий поворот...
Откормлены. Обучены зевать,
Прикрымши рот. Не плюхаться в кровать,
Не ублажив себя шампунями до пяток...
Не губернатор: целишься в живот,
А он простит...
Взроптавшего народ –
В Сибирь с женой и выводком ребяток...
Не террорист (какой там террорист…).
Перевелись, а, может, подлечились...
Читал не то. Глаза не тем лучились.
С заглавной Бога выводил на лист...
Ну что, народники, листовками соря,
Не знали вы, куда ведёт крамола,
Что правде лучше уж наложницей царя,
Чем проституткой комсомола...
Мужик хитёр: в телегу под хмельком,
Интеллигент – по пояс в бездорожье...
...Они ошибки ваши подытожат,
Как вдруг, разжалобясь, поили молоком...
Ну что, народники, все квиты и равны,
Вы защищали их, их дети – рефераты
О том, как были вы смешны и виноваты,
И кровью кашляли, и смысла лишены…
© Ольга Бешенковская, 2022.
© 45-я параллель, 2022.