Две новеллы из цикла «МЕТРО»
«Осторожно, двери закрываются! Следующая станция…» – так привычно звучат до боли знакомые слова, что мы даже не задумываемся над их символичностью. Но закрываются двери, и вот уже что-то безвозвратно уходит в прошлое: застигнутое врасплох мгновение или, наоборот, целый отрезок жизни.
В юности я занималась живописью и мечтала нарисовать вагон метро с разными пассажирами, хотела через мимолётное движение и жест, незначительную деталь: мятую шляпу, оторванную пуговицу, изысканный зонтик – придумать каждому свою историю. Вот моложавая женщина с модной стрижкой смотрит на своё отражение в тёмном окне. Вот молоденькая первокурсница задремала и видит сны о несбыточном. Вот забавный молодой человек конверт в руке разглядывает; а вот крупная женщина едет с большим пакетом в руках и мужем-фотографом, а рыжеволосая красавица фотографу улыбается. Наблюдать за людьми – самое интересное.
Картина не написана, зато много позже образовались новеллы, объединённые в цикл «Метро», всего лишь о случайных попутчиках и жизненных коллизиях – картинки писательского воображения.
Пассажиры входят, выходят, и в воздухе замирает недосказанность, требует продолжения, но поезд закрывает двери и стремительно идёт вперёд.
Человек с бандеролью
В самом углу вагона, рядом с рыжеволосой пассажиркой, стоял Давид Фёдорович, скромный мужчина пятидесяти лет, в джинсах и лёгкой куртке, стоял достаточно неприметно – не столько в силу характера, сколько просто потому, что был поглощён важным для себя занятием. В руках он вертел почтовый конверт, а точнее, небольшую бандероль, которую несведущий человек мог легко спутать с обычным письмом. Давид Фёдорович был по натуре человеком созерцательным, а потому всё новое и особо ему интересное предварительно подолгу разглядывал с волнением.
Сказать откровенно, многое в жизни Давида Фёдоровича было для него волнительным. Книги, например, которые он покупал в «Читай-городе», и книги, оставленные соседями на подоконниках, последние он тщательно просматривал и некоторые приносил домой. Или люди, которые повсюду куда-то двигались – на работе, по улице, в транспорте. Или даже продукты, которые он покупал по акциям и не по акциям в магазине, который посещал регулярно, и точно знал, на каких полках что располагается. Или, например, облака, которые принимали замысловатые формы, каждую минуту меняющиеся. Или небесное освещение – мягкое, нежное, пастельное, не то, что в странах с резко-континентальным климатом. Или вот тени, которые странным образом возникали на стенах комнаты, на тротуаре, на фасадах домов. Всё для Давида Фёдоровича таило в себе скрытый смысл, во всём жила для него предыстория и во всём он видел продолжение мысли, и даже если мысли в чём-то не было, он тогда свою мысль вкладывал, замешенную на собственном созерцательном опыте. Кстати, опыт, как говорили мудрые, не всегда, увы, пригождается, а порой даже служит невыносимым бременем.
Неудивительно, что особым вниманием у Давида Фёдоровича пользовались старинные вещицы. Бронзовые статуэтки, монеты, извлечённые из земли копателями, пуговицы с мундиров наполеоновских солдат, крестики непонятного происхождения, жетоны концертмейстеров и почтмейстеров царских времен, оружейные рукоятки и женские шпильки – всего не перечислить, и всего этого добра было у Давида Фёдоровича бесконечное множество. Хранилось богатство в разных специальных кляссерах – больших и маленьких, шкатулках и коробочках, а с некоторыми своими сокровищами Давид Фёдорович даже спал, положив под подушку или зажав в кулаке. Брал он их также и в качестве талисмана на удачу, собираясь на важную встречу или серьёзное дело, и в этом случае Давид Фёдорович обстоятельно подходил к вопросу, долго перебирая претендентов, чтобы выбрать достойного. Коллекция вселяла в него уверенность в завтрашнем дне, рождала в душе особый трепет, поскольку его артефакты были наполнены историей, вечностью, несли в себе особую энергетику и делали его самого сопричастным к великому и состоявшемуся.
Давид Фёдорович коллекционером был азартным и часами мог сидеть на специальном сайте «Чтодостал», скрупулёзно и методично выискивая особые для себя ценности и тратя на них все свои небольшие сбережения. И не было для него большего удовольствия, чем на форуме переписываться и предвкушать, как в скором времени выбранные им объекты станут его собственностью. Приобретённое у частных лиц или на сетевых аукционах направлялось ему в небольших непромокаемых конвертах – тех, что имелись в коллекции Почты России, с указанием его адреса и фамилии.
А конверты Давид Фёдорович, между прочим, не выбрасывал, их тоже скопилось великое множество. Как приятно было просматривать их перед сном: вот конверт из Хабаровского края – в нём был прислан николаевский рубль 1896 года, а в этом из Рязани скрывалась медная полушка Анны Иоанновны в четыре грамма, а вот сразу несколько конвертов из Вологды – там были пуговицы чиновников городового правления.
Визиты на почту были для Давида Фёдоровича настоящим праздником, они будоражили ещё больше, чем облака и тени; даже люди, с их несуразными движениями и взглядами, уходили на задний план, когда он торопился в районное почтовое отделение. Там его хорошо знали и всякий раз дружески приветствовали, а он красивым почерком – весь в нетерпении – расписывался в получении очередного пакета с коллекционным содержимым.
– Ах, здравствуйте, – игриво приветствовала его толстая почтовая работница, – а вот и вы!
– Да, здравствуйте, – браво отвечал ей Давид Фёдорович и предъявлял в окошко уведомление, – давненько не виделись!
– Да как же давненько? – улыбалась красным от помады ртом работница, которую звали Софья Ивановна и которая вот уже десять лет выдавала всем ценные отправления. – Мы ж на прошлой неделе с вами виделись!
– Да? – удивлялся Давид Фёедорович, переступая с ноги на ногу и поближе подвигая к Софье Ивановне исписанный листочек бумаги. – Вот, пожалуйста, уже заполненное.
– Да знаю я, – смеялась Софья Ивановна и шла в левый угол, откуда пухлыми умелыми руками быстро извлекала требуемую бандерольку и радостно вручала посетителю. – Вот, получите очередное послание.
– Спасибо, – расплывался в улыбке Давил Фёдорович и при этом проникался благодарностью к Софье Ивановне, словно она была не простой работницей, выполняющей свои рутинные обязанности, а сообщником – свидетелем его предвкушения и источником его радости. Как ни крути, а она оказалась причастной к его увлечению, и это соучастие невольно сближало их в каком-то особом совместном преодолении всех окружающих сложностей.
– И как только вы в такой огромной куче письма находите?! – шутил Давил Фёдорович. – Я бы никогда не справился.
– Ну так вам и незачем. И ничего тут и нет сложного, – мягко говорила Софья Ивановна. – Приходите ещё!
– Обязательно! – отвечал ей Давид Фёдорович, и они оба знали, что это случится обязательно, скорее всего, уже на следующей неделе, а может, и раньше, и всё повторится. У них было общее будущее, которое согревало своей стабильностью.
И всё было бы прекрасно: и монеты, и конверты, и Софья Ивановна с её большими руками, и даже сайт «Чтодостал», – если бы не одно обстоятельство.
Была у Давида Фёдоровича жена Лёлечка, женщина энергичная и любознательная, с двумя высшими образованиями, только всё её «любознательство» было направлено не на историю или общие знания, как у Давида Федоровича, а носило характер приземлённый и невыразительный. «Что за сайт?» – любопытствовала Лёлечка, заглядывая через плечо мужа, чем сильно его нервировала, или «Что купил?», или «Ах, опять?»
– Что ж ты, Лёлечка, такая интересующаяся, – с досадой вздыхал Давид Фёдорович. – Вечно хочешь все знать, не зря у тебя два образования!
– Ах, Давид, мне бы твои заботы! – взмахивала руками Лёлечка, у которой заботы были совсем неинтересными, а по мнению Давида Фёдоровича, так и вовсе надуманными: то надо было пылесосить, то кран чинить, то карниз вешать, то мебель из угла в угол таскать; и вечно Лёлечка что-то говорила несуразное.
Всё это отвлекало Давида Фёдоровича не только от любимого коллекционирования, но и от процесса созерцания и осмысления прошлого и настоящего. Нет, никак он не мог сосредоточиться. «Ну какая ж ты, Лёлечка, безрукая! Всё за тебя делать приходится: и чинить, и дрелить, и прибивать, и сумки таскать! Не впрок тебе твои высшие знания».
– Ах, Давид, – вздыхала Лёлечка, – и ничего-то ты не видишь вокруг себя!
И действительно, она была права! И проплывали мимо облака в форме крылатых оленей, а Давид Фёдорович не видел их – пылесосил. И мелькали за окном замысловатые тени, а он чинил кран под раковиной. И проходили мимо люди с многозначительными взглядами, а он не замечал их – тащил вещи в химчистку. И всё казалось ему, что Лёлечкины дела скоро закончатся, все переделаются, и тогда он сможет заняться своими облаками, монетами и пуговицами… Но Лёлечкины дела не заканчивались.
– Все шкафы переполнены! – возмущалась Лёлечка, глядя на увеличивающуюся с каждым днём коллекцию. – Все подоконники книгами завалены, полки прогнулись – того и гляди обрушатся, а под кроватью коробки давно покрылись пылью – огурцы впору выращивать.
– Первый раз встречаю такую Лёлечку, которая моими экспонатами возмущается, – негодовал Давид Фёдорович и раздражённо выставлял жену из своего кабинета.
– Ах, Давид, – топала ногами за дверью сердитая Лёлечка. – И зачем тебе кресты и пуговицы, выкопанные из земли, от чужих людей!
А уж про визиты на почту у Лёлечки вообще слов не было. Она считала, что на почте бог знает что могут про её мужа подумать – ведь, согласитесь, нормальный человек обычно так много писем и бандеролей не получает, если только он не Санта-Клаус и не Дед Мороз.
И в минуты отчаяния, когда Лёлечка лютовала с особым пылом, вспоминал Давид Фёдорович большую и приветливую Софью Ивановну, почтовую работницу, с материнской заботой протягивающую ему бандероль, еще хранившую тепло её мягких рук. И тогда думал Давид Фёдорович: «Вот бы жить мне с доброй Софьей Ивановной, и бог с ней с этой умной Лёлечкой, пусть сама себе и пылесосит, и чинит кран, и за покупками бегает». Но жить с почтовой работницей не представлялось возможным, поэтому Давид Фёдорович только вздыхал и по заданию Лёлечки шёл чистить свою обувь специальными чистящими средствами.
Скромный человек Давид Фёдорович покрутил конверт из Воронежской области, порассматривал на углах замятости, поизучал почтовые штемпели и представил, как совсем скоро, всего-то через полчаса с небольшим, удачно оказавшись дома раньше ненаглядной Лёлечки, откроет в звонкой тишине квартиры конверт и извлечёт сокровенное содержимое. Ах, вот оно счастье, вот он восторг и откровение!
«Осторожно, двери закрываются! Следующая станция ”Белорусская”, переход на Кольцевую линию».
«Как ”Белорусская”?» – спохватился Давид Федорович: за размышлениями он проехал свою станцию, и отведённое им время на счастье стало сокращаться с неудержимой скоростью.
Сон студентки, у которой ушёл кот
Напротив, на крайнем сидении, мирно спала девушка – первокурсница Даша, наверное, ехала на занятия. В ушах – наушники, на коленях – рюкзачок с висящими фенечками; джинсы, футболка, курточка Uniqlo, на ногах New Balance.
За правым ухом у молодой студентки пряталось тату. Тату за ухом – удачное место, здесь нанести краску удаётся без боли, вдобавок скрыть татуировку просто – достаточно распустить волосы. Говорят, тату за правым ухом приносит в жизнь умиротворение и гармонию. Но девушка про это мало что знает, да и тату сделала с подружкой за компанию. Та, правда, к вопросу подошла более основательно – набила между лопаток цветную ветку сакуры. Татушка сакуры получилась серьёзная, такая же, как и реакция её родителей, которая за этим последовала.
Про Дашкину тату никто не знал, только подружка со строгими родителями.
За ухом у Дашки живёт кот. Графисту пришлось повозиться. «Может, давай бабочку?» – предложил он, но Дашке не нужна была бабочка. Год назад у неё пропал Локки. «И не вернулся», – объяснила она тату-мастеру, тот сразу всё понял.
– Заблудился? – уточняли друзья.
– Ну что, не вернулся? – в сетях френды спрашивали.
– Погиб под машиной, – утверждали соседи по даче.
Но папа успокаивал:
– Украли!
А мама надеялась:
– Придёт обязательно!
И Даша верила, что её серый уличный Локки вернётся и всё будет как прежде.
Но тот не приходил, и как прежде уже не было. И через год надежда растаяла.
Тогда-то Дашка и отправилась с подругой к тату-мастеру. Ей хотелось, чтобы её кот вечно жил в ней, как эмбрион, который никак не родится; как отпечаток, слепок, как знак – она хотела быть меченой. Подруга пожала плечами и хмыкнула: «А если вернётся?», но Дашка решила, что с Локки за ухом ей будет значительно легче – не придётся каждый раз умирать при виде пустого кресла.
Когда-то, нагулявшись за ночь, её Локки сладко отсыпался в этом кресле. Иногда во сне он, словно собака, дергал лапами, будто бежал, и даже издавал грозные кошачьи звуки. «Кого-то он догоняет!» – думала Даша и ласково гладила спящего любимца по шерсти. Но однажды подумала: а вдруг его кто-то преследует и он убегает от опасности? И тогда она будила его и допытывалась: «Мне кажется, я спасла тебя от чего-то страшного», словно кот мог ответить ей человеческим голосом. Но кот смотрел на нее совиными глазами и молчал. «Спасла? – спрашивали кошачьи глаза. – Может, да, а может, и нет».
Даша спала в метро, и не важно, куда и откуда она ехала. Важно то, что ей снился кот.
В её сне Локки пришёл в Москву, в её крохотную квартирку на окраине города. Он стоял на пороге – нежданный и такой нелепый в городской квартире. Выглядел он так, словно был не в силах распоряжаться собой, будто бы вынужден был вернуться – не по своей воле, а кто-то ему велел, заставил вот так стоять и смотреть на милую Дашку.
– Ты откуда? – спросила растерянно Даша и пошире открыла дверь.
– От новых хозяев, – вздохнул кот и вошёл, осматриваясь. – Твой папа был прав.
Локки изучающее прошёлся по двадцати трём квадратным метрам, с кухней в нише, и, вспрыгнув на подоконник, выглянул в окно:
– Третий этаж. Невысоко. Маленькая у тебя жилплощадь, смотрю.
Даша пожала плечами: а что ж вы хотели? Студия, новостройка, квартира съёмная.
– Зато я сама по себе, – гордо уточнила Даша.
– С трудом нашёл тебя в городе, – не обращая внимания на её замечание, продолжал Локки, устраиваясь в новом икеевском кресле. – Ты редко бываешь на даче.
– Да, редко. Учусь. Дела, – Дашка присела рядом с котом, стараясь его разглядеть: что-то в нём неуловимо изменилось, но она не могла понять, что именно. – А как ты меня нашёл?
– Так тебе и расскажи, – отмахнулся Локки. – Что-нибудь про возвращение блудных кошек слышала?
– Это сказки, а ты, наверное, моё воображение, – пошутила девушка и тут же пожалела об этом, подумав, что неудачной шуткой обидела своего гостя. Но тот не обиделся, а спросил:
– А пожрать есть?
Дашка спохватилась, ринулась к холодильнику. Кошачьей еды не было, но была человеческая: колбаса и сыр. Локки это устроило, и, пока он ел, Дарья продолжала расспрашивать:
– Так и что новые хозяева? Заботливые?
– Не люблю их, – отвечал кот, запихивая лапой в рот колбасу.
– Что так?
– Сама знаешь, я ж дворовый. Мне б на дачу, там куры – друзья мои.
– А хозяева?
– Городские, – говорил Локки с набитым ртом. – Жить в городе заставляют. Чешут насильно щёткой. Ходить надо в лоток. Жрать из миски. В общем, одни издевательства.
– Да, – посочувствовала Дашка. – Тяжело тебе.
– А ты как?
А как Дарья? Что она могла рассказать коту? Это раньше она с ним многим делилась, а теперь вопрос застал её врасплох. Конечно, можно было рассказать, как она поступила в финансовый, или как однокурсник Мишка таскает её по театрам и в зал Чайковского, или как подруга сделала сакуру и что потом ей сказали родители. Но всё было не то, поэтому она откинула волосы и повернулась к коту правым ухом:
– Вот. После тебя сделала. Чтобы ты всегда был со мной.
Кот чуть подался вперёд, вытянул лапу, аккуратно погладил у Дашки за ухом – по своему маленькому изображению, хмыкнул и сказал:
– Да… здорово… – А потом повернулся к Дашке своим левым ухом. – Но у меня лучше, видишь?
Около уха Локки, на залысинке, была набита маленькая девочка.
– Это я? – ахнула Дашка.
– А, – кот махнул лапой, – это так, не обращай внимания, – спрыгнул на пол и направился к двери. – Ну, я пошёл.
– Уходишь? – Дашкино сердце сжалось.
– Пора, – бросил Локки и добавил, – зря на даче моё кресло выбросила, – а потом голосом диктора проговорил, – станция «Аэропорт».
Первокурсница встрепенулась, открыла глаза и, вскочив, стала быстро продираться к выходу, расталкивая встречную толпу: «Простите, простите, я выхожу», на лекцию опаздывала.
«Осторожно, двери закрываются! Следующая станция ”Динамо”, переход на станцию ”Петровский парк” Большой кольцевой линии».
© Ольга Грушевская, 2020-2022.
© 45-я параллель, 2022.