Алгебра гармонии. Поэзия в формате 3D
Попытка критического самоанализа

Студентка:

– Я не понимаю этих стихов.

Преподаватель:

– Вы полагаете, в этом виноват автор?

Из диалога на творческом семинаре Литинститута

 

Смысл настоящей статьи отнюдь не в рассуждении

о готовых образцах или приёмах, а в попытке раскрытия

самого процесса поэтического производства.

Владимир Маяковский, «Как делать стихи»

 

Не избалованный вниманием литературной критики, как многие провинциальные авторы, попытаюсь сам, на основании конкретных примеров, по необходимости подробно разобрать свои стихотворения, требующие, на мой взгляд, некоторых комментариев, для того, чтобы и самому лучше понять, и объяснить потенциальному читателю, «из какого сора» они растут.

В качестве подобного критического путеводного маяка в море поэзии, на который стоит равняться, хочу привести разбор моего стихотворения «Граф Т. отправляется в Оптину пустынь...», участвовавшего в конкурсе «Герой точка ру» на сайте «Минуты поэзии», сделанный автором под ником Казимира Пруткова (публикуется с небольшими сокращениями).

 

1. Граф Т. отправляется в Оптину пустынь

(по мотивам романа Виктора Пелевина «t»)

 

Покойник по улицам гордо идёт,

Его постояльцы ведут под уздцы,

Он голосом трубным молитву поёт

И руки вздымает наверх.

Николай Заболоцкий, «Офорт»

 

 

«Общее впечатление: зеркало в зеркале в зеркале, третья производная: (мир внутри личности) – (личность глазами другого автора) – (впечатление автора стихотворения об ЛГ)… Интересно задумано и выразительно выполнено.

Раскрытие темы: куда уж полнее!

Соблюдение определённого ритма было одним из условий конкурса, поэтому обращаю внимание на некоторые шероховатости (при том, что амфибрахий, конечно, трудно выдержать строго): на слабое место попадает ударение в слове “сущность”, а вот в строке “не группу, не демона, не порошок” – ритмическое ударение падает на частицу “не”. Формально такое не наказуемо, но здесь – не звучит. Зато четырёхстопный амфибрахий придаёт тексту торжественность, а мужская рифма чётных строк “замыкает” ударами.

Абсолютно не предусмотренное рисунком ритма ударение в слове “граф” не только не портит, а усиливает звучание в целом! Отчасти – потому что оно слабенькое (основное падает на следующее за ним Т), а отчасти – потому что ужесточает строку, придаёт ей “толчковый импульс” – замечаете?

Неудачных рифм нет; рифма авторская – довольно приблизительная, что не вполне сочетается с остальными, но ведь зато смысловая: пустынь-до устья (а в чём она смысловая, догадываетесь, читатели?), пустынь-капуста и пустынь-дустом, а ведь нелегко подобрать рифмы к рефрену. Рифма сам-усам тривиальная, но ведь смысловая, смысловой перевёртыш “сам с усам”!

Рефрен выразительно структурирует всё стихотворение. То, что граф отправляется трижды – иронично подчёркивает несостоятельность этого действия. Ассоциации вызывает навязчивое повторение “пустынь”: пустота, пустыня, стынь.

Аллитерация повторяющихся строк рефрена г-ф-т-т-п-т-п-т-п-т почти не “разбавлена” другими согласными, звучит жёстко и сухо, создавая настроение (а вот какое – пусть определит для себя каждый читатель) и напоминают топот по твёрдому грунту.

Антитезы “стильно прикинут” – “хмурит в раздумье”, “капуста в бородище” – “мёд мирозданья по усам” дополняют портрет.

Цитата “его постояльцы ведут под уздцы” вписана очень к месту.

“И так же привычно страдает с похмелья” – совершенно непонятно, к чему относится “так же”: так же, как Ариэль? Так же привычно, как видит?

“Сущность разумом рой” Маяковского напомнило – и стилем, и философией.

Легко угадывается стиль Пелевина. Но: энергия ци не вписывается, смотрится здесь эклектично. Засчитываю автору варваризм. И не надо ссылаться на Пелевина, я-то оцениваю конкретно это произведение! Не уверена в уместности клёш (не анахнонизм ли?) но – опять сомнение в пользу автора.

Противопоставление критик-герой имеет два значения: ЛГ и искусствовед – или совершающий подвиг – и рассуждающий об этом подвиге обыватель... Кстати, сюда вписывается и наша цепочка героев-критиков-авторов: граф – автор и герой одновременно, Пелевин – автор и критик одновременно, автор этого произведения – одновременно немного критик, и я – только критик…»

Как говорится, ни добавить, ни убавить. Не претендуя на столь подробный разбор, попытаюсь всё же остановиться на местах наиболее характерных для каждого из нижеприведённых текстов.

 

2. Географ, первый ученик и небесная Джомолунгма

 

 

В этом стихотворении я, пожалуй, в первый раз применил принцип «3-D поэзии», то есть поэзии стереоскопической, построенной на трёх различных взглядах на предмет. Три воспринимающих субъекта (причём это могут быть живые существа, природа, Бог, Вселенная) при всём различии восприятия создают объёмный, ощутимый, зримый образ воспринимаемого объекта во всём его многообразии. Как известно, положение объекта в пространстве и определяется именно тремя координатами.

В данном случае воспринимающими субъектами являются учитель, ученик и, собственно, сама природа. Для учителя Джомолунгма – страница в учебнике, кадр в телефильме, репродукция в альбоме. Ученик, возможно, видел её воочию. И здесь возникает конфликт между книжным и непосредственным знанием. Всё уравновешивает природа, громоздя небесные Джомолунгмы облаков за окнами школьного кабинета.

Некоторые углядели в этом стихотворении социальный подтекст. Отчасти это верно: нищий учитель, не способный съездить за границу; ученик, сын нувориша, объездивший «с папой пол-Европы и моря пяти материков». Но этот подтекст в данном случае не основной, побочный, дополнительный.

Как строится в стихотворении портрет учителя? «Голова, похожая на глобус» вызывает в памяти роман Алексея Иванова «Географ глобус пропил» и одноимённый фильм по его мотивам и создаёт соответствующие ассоциации в сознании читателя. Далее «географические» привязки к образу продолжаются. Рейсовый автобус сравнивается с «корабельным тёмным трюмом», что, во-первых, намекает на каторжный труд современного педагога (в трюмах во времена оны перевозились рабы), а во-вторых, отсылает в эпоху кругосветных плаваний и открытий, недаром впоследствии дважды возникает имя Колумба, причём дважды рифмуемое с географическими объектами (Джомолунгма-Колумба, Каракум-Колумб) и даётся исчерпывающая характеристика учителя («сам-то совершенно не Колумб»). Поток дел учителя сравнивается с «течением, ежедневным бешеным Гольфстримом».

Далее использован любопытный приём толкования иронической идиомы «цветёт и пахнет» в прямом, свободном от иронии, значении: «под окном цветёт и пахнет клумба». Причём ещё раз он встречается в другом моём стихотворении («Цвела черёмуха и пахла», «Майская элегия»).

Начавшись в аллюзии, аллюзией же стихотворение и заканчивается. «С огненным подбоем облака» пересекаются с булгаковским Понтием Пилатом («В белом плаще с кровавым подбоем»). Но, поскольку подбой огненный, а не кровавый, то стоит предполагать, что суд природы будет более справедливым.

 

3.Французско-нижегородский палиндром

 

 

Стихотворение, возникшее из словесной игры, из забавной фразы-петевёртыша, которую для полноценного вида возможно записать только с использованием французского предлога: «сюр a la рюс». Соответственно и текст должен содержать: а) смешение «французского (в данном случае – английского) с нижегородским», б) сюрреалистический элемент. Что и имеем. В этом вымышленном мире вполне уместен и начальник полигона «начвоенмор» товарищ Троцкий, и Страна Советов естественным образом трансформируется в Страну Приветов (читай иначе: Страну Чудес, как говорил персонаж Кэрролла Сумасшедший Шляпник: «Мы все здесь немного с приветом»). По ассоциативной цепочке возникают и Безумное чаепитие «файф-о-клок», и Болванщик (он же Шляпник) появляется.

Далее встречаем приём, схожий с башлачёвским («А потом потеряли сознание и рукавицы»), где прямое значение фразы, вопреки грамматике, сочетается с метафорическим, переносным в одном ряду. В данном случае это: «Мы сядем пить чай с Болванщиком и с вареньем», то есть на равных используются объект и субъект. А «право вето», согласно армейской логике, превращается в некую субстанцию, находящуюся в дырявом ведре полковника. Что-то типа «носить воду решетом». Во время чаепития Болванщик «невзначай ломает печать», видимо, на конверте с секретным приказом. Здесь образ двоякий: второе значение – одна из печатей Апокалипсиса, открытие каждой из которых постепенно ведёт к всемирной катастрофе и возникновению нового мира. Как выясняется, полигон был ядерным, и, «являя излишки рвенья», Болванщик запустил необратимый ход событий. Поэтому и «сургуч тонко скрипит под пальцем», и «бумага страшно шуршит», словно чувствуя ужасную развязку.

И вот уже «пальцы тянутся к красной кнопке», «как блюзы играет Нопфлер». Известно, что Марк Нопфлер, лидер группы Dire Straits, один из лучших блюзовых гитаристов мира, играет на своём инструменте пальцами, не используя медиатора. А здесь его упоминание – лишь яркая характерная деталь. «Сюр из избы», разумеется, созвучен с «сором», и являет нам пример нашего русского раздолбайства, в результате которого мы узнаём, «какие грибы растут на нейтральном поле». В данном случае, возможно, ядерный гриб после взрыва.

И напоследок ещё две реминисценции. Здесь и Высоцкий: «А на нейтральной полосе цветы необычайной красоты», и гриб – не обязательно ядерный. Возможно, это гриб-галлюциноген.

Вообще, по количеству аллюзий, реминисценций, скрытых цитат это стихотворение – один из рекордсменов в моём творчестве. С ним сравнится разве что «Линия фронта». Но о ней – ниже.

Главное, на мой взгляд, создано произведение логически внутренне непротиворечивое, подчиняющееся собственным законам, в качестве каковых вполне может выступать логика сновидения, составляющаяся из цепочки метаморфоз и ассоциаций.

 

4. Костёр листвы и дождь потопа

 

 

В предисловии «Воззрение» к своей во многом итоговой книге стихотворений и поэм «Крестный ход» Юрий Кузнецов писал, приводя в пример свои ранние стихи:

 

 

Это не просто метафора. Расстояние между прямым значением и переносным тут сокращено до минимума. Образ зрим, осязаем и стоит перед глазами, как живой... <...> Я хотел невозможного – реализовать метафору в одном прямом значении. Но в пределах метафоры это было безнадёжным делом. Эх, если б серп месяца косил луговую траву, как обыкновенный крестьянский серп. Вот было бы чудо!»

Считаю, что подобное чудо преобразования, оживления метафоры как минимум однажды удалось и мне. Собственно говоря, стихотворение и началось с наблюдения в окно осенней картины: над красным клёном, как над костром, взлетает стая ворон, словно хлопья сгоревшей бумаги. Остальное – дело техники. Нужно было метафоризировать гром – пожалуйста. Так возникла первая строфа.

Но дело этим не заканчивается. Далее – в развитие образа – дождь тушит огонь полыхающего осенними красками костра-двора с характерными для дождей шуршаще-шипящими звуками: «затушил, огорошил, пошёл ворошить догоревшие угли». Здесь в повествование вплетается лирический жест, вводится фигура лирического героя-повествователя:

 

 

Однако ЛГ не ограничивается пассивным созерцанием, он выходит на улицу и пытается спасти «догоревшие угли листвы» – опавшие листья, чтобы, как Ной, спасти «каждой твари по паре» в своём гербарии.

Из таких логических блоков и составляется архитектоника стихотворного текста: 1. картинка за окном, 2. фигура наблюдателя, 3. его действия. Тоже своего рода 3 D- поэзия.

Метафора, звукопись, аллюзии, парафразы – всё это суть строительные материалы для здания стиха. Главное, чтобы их употребление было уместным и логичным в данном конкретном случае.

 

5. Блюз на костях

 

 

Попробую дать авторскую интерпретацию текста. Прежде всего, для «племени младого, незнакомого», «поколения next», не знакомого с реалиями советского периода, нужно объяснить изначальную предпосылку. В эпоху тотального, в том числе музыкального, дефицита умельцами кустарным способом изготавливались самопальные грампластинки. Материалом для их изготовления служили именно рентгеновские снимки. Называлось это «музыка на костях».

Я конкретизировал понятие, остановился на блюзе, припомнил анатомию, историю литературы и религии – и пошло-поехало: блюз на шейном позвонке, на чашечке коленной, на самых известных костях – на черепе шута («бедный Йорик», «Гамлет», Шекспир); на кисти Евы, той самой, которой она сорвала яблоко с древа познания добра и зла; на ребре Адама, из которого, согласно Библии, она сама была создана.

Но это только «материальный носитель», как бобина, кассета, грампластинка, компакт-диск. В данном случае всё это символизирует косную плоть, прах земной, а музыка, из носителей извлекаемая – душа, дух.

 

 

Здесь фиксируется момент чуда, момент перехода от мёртвого к живому – «жилка застучала на виске». Далее происходит восхождение в сферы духовные – «музыка взвилась над плотью тленной». Душа, «взятая в полон», «взбирается по виткам высокой драмы», это восхождение – самый трудный этап в развитии человека и человечества, всегда сопряжённый с драматическими, а часто трагическими событиями.

Мир в данном случае воспринимается враждебно. Но душа, вооружённая и вдохновлённая музыкой, этим высшим проявлением духа, находясь с миром в состоянии перманентной войны, уже способна «без ужаса смотреть на улицу в прицел оконной рамы».

И происходит преображение. Музыка звучит, зажигая в окнах соседних домов «золотые соты», вливает в «бочку полночи» ложку музыкального мёда, «две-три пчелиных ноты». Это некая ипостась «мёда поэтического» из скандинавских сказаний, на этот раз мёда полуночного. Образ для меня важен, неоднократно использовался и раньше, и позже. Сравните: «Тягучий полдень липнет бурым мёдом, в нём вязнет всё, и души, и тела» («Полдень»), «Мёд горький и сладкий, пустой, густой, отрада ума, языка услада, отрава ума, языка застой, аккорд на ладу мирового лада». («Мёд мироздания»). Такие вот пчёлы, такой мёд.

 

6. Братишка март

 

 

Для меня текст интересен тем, что в нём одновременно реализованы два поэтических приёма – развёрнутая метафора и образ в развитии (не впервые в моём творчестве, например, подобный приём использован в стихотворениях «Змеи-дороги», «Дождь уходит по-английски» и т. д.). Начиная с названия, когда месяц март получает дополнительную характеристику благодаря тёплому обращению «братишка». Такое обращение было в ходу в годы революционных событий среди балтийских матросов. Мы наблюдаем за бурной деятельностью «братишки марта» в весеннем городе. Здесь они осознанно перекликаются с героем армейской строевой песни Шаинского «Идёт солдат по городу».

Даже совпадение рифмы «эскимо-кино» настраивает на определённый праздничный лад. Однако братишка март не так прост: он распечатывает ручьи и реки, как бутылку шампанского, поит горожан хмельным напитком; но эскимо его невозможно купить в тележке мороженщика, потому что это эскимо сугробов. Он ведёт в кино «полгорода», скорее всего, это его прекрасная половина. С кем бы ещё разгульный матрос пошёл на громкую кинопремьеру! А каждая весна – это всегда премьера в киноафише календарного года. Революционный матрос известен своим стремлением к щегольству, поэтому украшает форменный бушлат красным бантом (гвоздикой, мартовским праздничным цветком); широчайшие клёши метут сор улиц (дождь и ветер очищают улицы от остатков снега); он идёт «завзятым франтом».

Следующая строфа любопытна и звенящей звукописью, и живописной метафорой (единичная метафора внутри развёрнутой). Аллитерация на «р» и «з» напоминает звон капели и разбивающихся о тротуар сосулек: рыжий, бескозырка, азы, зыркнет, глазами, бирюзы. В то же время картинка двоится: рыжий чуб – это луч солнца; взгляд исподлобья глазами цвета бирюзы – тучи разошлись, и сквозь них мелькнуло голубое весеннее небо.

Против чего мог бы поднимать бучу братишка март? Разумеется, против «зимы самодержавья», против «ледяных чертогов» и «холодного тлена». И «рыжий луч, хмельной и жаркий» последовательно борется с этими пережитками государыни-зимы. Поэтому ежегодная революция природы происходит именно весной и несёт народам мира мир «без аннексий и контрибуций».

 

7. Юго-западный ветер

 

 

Стихотворение, родившись из непосредственного наблюдения заката над рекой, развернулось в привычную 3-D панораму. На этот раз в нём скрыта трёхчастная, трёхипостасная природа важнейших родов искусств (но не кино). Заря предстаёт в образе жар-птицы, из хвоста которой шаловливый зюйд-вест выдёргивает последовательно три пера. Первое перо символизирует живопись («а первым пером он расцвечивал бездонное зеркало вод»); второе – музыку («вторым он легко дирижировал хорами ночных соловьёв»); и, наконец, третье – литературу, искусство слова, которому подвластны и живопись, и музыка. Слово, объединяющее и закольцовывающее сюжет.

 

Необходимо отметить, что процесс написания стихотворения далеко не всегда содержит готовую схему, в которую, как в прокрустово ложе, втискивается соответствующее содержание. Конечно, бывает и так. Но часто этот процесс происходит «сам собой», подсознательно, интуитивно. И только при последующем критическом анализе (или самоанализе) выявляются и структура, и составные части текста.

Поэтому я благодарен немногочисленным, к сожалению, критикам, способным раскрыть мне глаза на мои собственные творения, пояснить, что же такое на самом деле я написал. Вот один небольшой, но характерный пример, когда смыслообразующим элементом текста выступает банальная запятая, почти как в хрестоматийном «Казнить нельзя помиловать». Его мне пояснил мой коллега по работе в районной газете «Время» Владимир Бурдин. Было у меня стихотворение «Дом забвения», и в нём такие строки:

 

 

Владимир посоветовал убрать вторую запятую. И что же, смысл поменялся кардинальным образом, стал более глубоким. Если в первом случае речь шла всего лишь об «Иване, не помнящим родства», как в известной поговорке, то во втором это не просто «родство», а «родство между небом и землёй». Поскольку дело происходит на лестнице «дома забвения», то это действительно где-то «между небом и землёй». Такая вот маленькая, но яркая деталь.

 

8. Семь

 

 

Стихотворение, выставленное среди трёх прочих на Кубок мира по русской поэзии-2012, мало кому пришлось по вкусу. Только Сергей Ивкин похвалил его, впрочем, попеняв на небрежное, с его точки зрения, исполнение. А последние четыре строчки почти всем рецензентам показались лишними. Попытаюсь заступиться за своё творение.

Мало кто (или никто) не обратил внимание на довольно редкую систему рифмовки. Между тем текст состоит из трёх тематических 12-строчных строф, зарифмованных по схеме абвгабвгабвг, то есть каждая строка строфы рифмуется трижды. На примере первой строфы: фигурок-гуру-арматурой; пионеров-примеры-манеры; горнистов-истин-неистов; руках-облаках-прах. Но, поскольку рифма от рифмы отстоит довольно далеко, рискну предположить, что многими текст воспринимается как белый стих.

Опять вездесущая 3D-поэзия вступает в свои права. Гипсовые фигуры в саду последовательно выступают в трёх своих ипостасях: советских пионеров, гаммельнских крысоловов и ангелов Апокалипсиса. (Попутно следует заметить, что три ипостаси – это далеко не предел, например, в стихотворении «Ипостаси кота» главный герой имеет аж пять ипостасей!) Меняющиеся образы идут по нарастающей, но каждый из них является «ловцом душ человеческих», вооружённым, кроме всего прочего, соответствующим духовым инструментом.

Важно было создать в стихотворении медитативное настроение полусна-полуяви («что только не привидится воочью российскими безлунными ночами, когда семь кулаков грозят из сада и в очаге давно погас огонь...») Ах, это был всего лишь сон, вздохнёт успокоенный читатель. Как бы не так! Законы саспенса заставляют усомниться в хэппи-энде: «Но слышишь трубный зов?» Стихотворение в том числе визуально, кинематографично, и именно такая концовка представляется мне вполне уместной.

Не обошлось и без скрытого цитирования, парафразов. Для меня это всё элементы, скрепляющие стихотворный текст воедино, некая арматура, на основании которой строится дом стихотворения. «Властительное слово» – из Николая Гумилёва; «И среди них один, наверно, я» / «И один из них, наверно, я» – из Андрея Макаревича.

Вот такие вот семь пионеров/крысоловов/ангелов в формате 3D.

 

9. Про Фому да про Иуду

 

 

Это стихотворение, будучи выставленным на Открытый Чемпионат Балтии по русской поэзии-2013 (сайт stihi.lv) и на Большой литературный конкурс (сайт stihi.ru) вызвало, пожалуй, наибольший резонанс за всё время моего присутствия в Сети. Причём его восприятие разнилось от полного восторга до полного же неприятия. Вот некоторые из наиболее характерных отзывов. 

«Для меня здесь важна сама мысль (как я её увидел): какова бы ни была душа, пусть она будет мелочной, подлой или замкнутой на саму себя, она способна на что-то настоящее, что-то свое, не привнесенное извне, не дублирующее, но создающее прецедент...» (Вадим Лиандрес) 

«Помню это стихотворение по Чемпионату Балтии. И тогда, и сейчас, при повторном прочтении, стихотворение понравилось. Помнится, когда-то задавал себе вопрос – “Почему Фома остался апостолом?” Он поверил только когда вложил персты в раны Христа, но ведь – “блаженны нищие духом”, а Фома потребовал доказательств… Крепка ли была его вера? Кажется, Сергей ответил мне – его герой “постоянно взыскует чуда”, он тянется к нему. Как ребенок, который готов разломать игрушку, чтобы посмотреть, что внутри. Он – “естествопытатель”, но готов сам подвергнуть себя эксперименту, чтобы дать ответ на любой вопрос. Не только слепая вера приводит к Богу...» (Вадим Герман). 

«Финал, на мой вкус, совсем нехорош. Поскольку Иуда вешается, это сразу соотносится с реальными апостолами Иудой и Фомой. В таком случае это глубоко неверно по отношению к апостолу Фоме.

Возмутительно представить Фому у висящего на осине Иуды с ланцетом. Он что, собирался вскрывать труп?» (Александр Крупинин). 

«Не увидел ничего замечательного или сильного в упомянутом произведении и я, хотя бы по одной причине – это не произведение, а чистой воды прикол в первой половине текста и “упрямолобый” примитив во второй...» (Павел Самсонов). 

Что сказать уважаемым рецензентам? Конечно, правы те, кто возводит родословную «Фомы» к тургеневскому Базарову («Отцы и дет») и кузнецовскому Иванушке («Атомная сказка»).

«Иуда» показался читателям похожим на советского школяра и на Ромашова из каверинских «Двух капитанов». Такие вот ассоциации вызвали два главных героя стихотворения.

Разумеется, не следует приравнивать их к апостолам. Здесь они скорее выступают как имена нарицательные, как психологические типажи. Благо, Библия две тысячи лет предоставляла и предоставляет деятелям искусств массу материала для произведений, это неисчерпаемый кладезь общечеловеческих сюжетов.

Стихотворение – своего рода эксперимент. Мне было интересно поместить двух героев (условно говоря, «бесшабашного естествопытателя» и «корыстного труса») в условия современной школы, посадить их за одну парту и посмотреть, что из этого выйдет. И концовка стихотворения представляется мне единственно возможной в данной ситуации. Прав Вадим Герман, указывая на её вариативность.

 

10. Линия фронта

 

 

Как я уже упоминал ранее, данный текст является в моём творчестве своеобразным рекордсменом по количеству использованных в нём явных или неявных цитат и реминисценций, чем напоминает центонную поэзию.

Задумывался он как «хилый закос» (тоже цитата) под БГ. Надо отметить, что я не в первый раз обращаюсь в своей поэзии к его песням («Поколение пост-БГ» так вообще открывается прямой цитатой: «Поколение дворников и сторожей...»). В данном случае я пытался стилизовать текст под современную отечественную рок-поэзию, ибо, что бы не утверждали скептики, это самобытное явление живёт и процветает. Достаточно вспомнить имена Александра Башлачёва, Дмитрия Ревякина, Сергея Калугина, Константина Арбенина.

В основу стихотворения положено высказывание Генриха Гейне: «Трещина, расколовшая мир, проходит через сердце поэта». Мне этот раскол представился в виде линии фронта. Поэтому далее текст обретает и наращивает именно военные аллюзии. И тут уже и рок-музыканты, и писатели более классического направления пришли мне на помощь. Их перечень таков:

1. «Доброе утро, последний герой» (Виктор Цой).

2. Псевдоаллюзия на Генриха Гейне, которому принадлежит ранее приведённая фраза про трещину, расколовшую мир. Не знаю, говорил ли «мудрый немец Генрих» что-либо про честь мундира и караульный устав.

3. «И вечный бой, покой нам только снится» (Александр Блок).

4. «Но, по новым данным разведки, мы воевали сами с собой» (Борис Гребенщиков).

5. «Крестовый поход детей, или Бойня номер пять» (название романа Курта Воннегута).

6. «Перемен, мы ждём перемен!» (снова Виктор Цой).

7. Строка «Наш поезд в огне на запасном пути» составлена сразу из двух источников: «Этот поезд в огне» (Борис Гребенщиков) и «Наш бронепоезд стоит на запасном пути» (песня на слова Михаила Светлова).

8. «Мы ведём войну уже семьдесят лет, нас учили, что жизнь – это бой» (БГ).

Но все эти цитаты, полуцитаты и псевдоцитаты использованы мною для единственной цели – для раскрытия основной мысли. А для этого все средства хороши. 

Бытует мнение, что поэт не должен объяснять своих стихов. В то же время примеры из истории литературы убеждают нас в противоположном. Утверждая свои теоретические построения или показывая свою стихотворную практику, авторы часто обращались за подтверждениями к своему собственному творчеству.

Поэтому, если после прочтения этих заметок читатель лучше поймёт суть моего (и не только) творчества, глубже окунётся в мир моих (и не только) стихов, ухватит самую сердцевину моей (и не только) поэзии, то я буду считать поставленную перед собой задачу выполненной.

 

Сергей Смирнов

 

Июль 2013 года

Кингисепп

 

Иллюстрации:

Поклонный крест и Екатерининский собор в Кингисеппе