После поэта. Михаил Анищенко

– Кто будет гениальным поэтом нашего времени?

– Кого назначат, тот и будет.

Такой разговор двух стихотворцев довелось мне подслушать. В реальности жизнь сама «назначает» своего поэта-пророка. Как писал Кирилл Ковальджи о судьбе Блока, у Александра Александровича не было разрыва между личной жизнью и стихами, поэтому он смог стать голосом эпохи.

Случилось так, что именно Михаил Анищенко, в отличие от нас, может быть, в чём-то более благополучных в быту, принял на себя удар российского «безвременья». Какова эпоха – таков и гений поэта.

«45-я параллель» неоднократно публиковала стихи Михаила Анищенко. Михаил успел напоследок прислать нам подборку стихов для участия в конкурсе «45-й калибр», который ещё продолжается. Наш альманах опубликовал «Открытое письмо об увековечении памяти поэта Михаила Всеволодовича Анищенко», адресованное губернатору Самарской области Н. И. Меркушкину и председателю правления Самарского областного отделения Союза писателей России, секретарю Правления Союза писателей России А. В. Громову. К нашей акции присоединились сотни поэтов и писателей России и Зарубежья. Текст этого послания, распечатанный на бланке Союза писателей XXI века и отправленный заказным с уведомлением, ещё в январе ушёл в Самару, на имя губернатора. Однако никакого официального ответа и на сей день, 11 марта 2013 года, мы не получили. Похоже, власти нас пока не расслышали. А, возможно, и слышать не хотят! Как не хотят задуматься и о судьбе живого человека – вдовы, гражданской жены Михаила – Татьяне, которая девять лет разделяла с ним тяготы, лишения, невзгоды и… дарила ему ту самую радость жизни, продлевая суть бытия.

Зато поэты помнят о Михаиле, страстно и сердечно говорят о его жизни и творчестве. Открывают пронзительные строки заново. Предлагаем вашему вниманию эссе Сергея Арутюнова «После поэта. Михаил Анищенко».

Александр Карпенко

* * *

Одной из причин бесчеловечного отношения к поэтам в России является завистливое знание о том, что стихами мостится дорога в вечность.

Чем более жестоко обходятся с поэтом, непосильными испытаниями или насмешливым равнодушием «делая» ему «биографию», тем крепче и в мучителях, и наблюдателях коренится непостижимая и несокрушимая вера в то, что стихи на этой земле действительно что-то значат.

…Я совершенно не знал его. Это теперь мудрено – знать поимённо всех поэтов России. Только начался этот конкурс, в котором я был задействован как номинатор, как пришла весть: умер Анищенко.

Который, Шелехметский, тот самый? (Сразу вспыхнуло – номинирован, вчера говорили о нём, даже пара разрозненных строк всплыла, но как-то неопределённо, словно в речном тумане.) А что за фамилия такая, он что, граф? Да какой граф, просто жил в Шелехмети. А что это, Шелехметь?

* * *

Он умер 24 ноября, накануне зимы, на 63-м году жизни, в глуши, в полуразвалившемся деревенском доме. Сердце.

Образ этой гибели и сейчас стоит передо мной грозно и неотступно. Каким потоком могло снести этого человека туда, куда городская «скорая» приезжает часа через три, где, может быть, есть медпункт, но до него ещё надо идти минут этак двадцать по промёрзлой распутице, стучать в тёмные занавешенные окошки?

От чего он бежал? От того же самого, что преследует каждого посягнувшего на вечность. Может, это были нищета и долги, а может, вещи посерьёзнее, но важно ли теперь это?

Вот он пишет, пытаясь объяснить не нуждающееся в объяснениях:

«Мы бросили город, бросили всё, что было, переплыли через Волгу, словно через Лету, и стали жить в деревне. Вернее — выживать. Мы жили без денег и благ. Замерзали зимой без дров. Жили без электричества, сжигая запас толстых хозяйственных свечей…»

Это было – самообречением на смерть.

Представьте себя там, вообразите это страшное, как исход, «возвращение к корням», воспринимаемое чем-то чудовищным в наш век развитых технологий комфорта, только попытайтесь представить себя в этих «предложенных» обстоятельствах. Попытайтесь, зная наверняка, что даже самое мрачное ваше представление не будет истинным: старый дом на краю жизни, мира, судьбы.

Он не мог не знать, что погибнет именно там, не мог не чувствовать этого. Но только там, как я могу лишь догадываться, у него совершенно развязались руки. Они развязываются в самом конце пути, в его высшей точке, откуда уже приветно светят небеса.

– да, истинно: мы становимся видимыми Богу, когда обретено последнее обетование, когда освобождаемся для исполнения предназначения.

Последняя черта…

Когда видишь, сколько осталось, в душу наверняка нисходит пронзающее насквозь ощущение последней и единственно возможной – свободы.

Отчего так? Может быть, оттого, что в гуще лиц, тел, представлений мы никогда не бываем свободны от них ни физически, ни метафизически. Свобода возможна лишь на краю, на отшибе, куда тебя загоняет судьба, чтобы ты, наконец, увидел…

Пустыня судьбы! Он не был в поэзии новичком, он знал, что говорил, и знал, какую цену заплатит за свои слова. И середина века, и его последняя четверть оставили на Михаиле незаживающую борозду. Век, перепахавший не только рабочих и крестьян вкупе с интеллигенцией, выжег на нём особое клеймо, и он по силам своим попытался ответить на главный вопрос современной русской поэзии – что это значит сегодня, быть русским человеком, жить в России и умирать в ней.

* * *

Он был местным, рожденным ещё в советском Куйбышеве, переименованном властями новой России обратно в Самару. И было – детство.

«Русские сказки, мифы и легенды были как будто растворены в молоке моей матери. Припадая к её груди, я вбирал в себя любовь к России. Эта Россия, как и материнское молоко, была безмолвной, безымянной, безнадежной, застенчивой, невидимой, предназначенной только для меня одного. Сказки – единственная религия моего детства. Помнится, я любил забираться на материнские колени, и она, поглаживая меня по голове, начинала рассказывать самые необыкновенные, самые волшебные истории, когда-либо просиявшие в потемках человеческих судеб. Все свои истории она завершала одними и теми же словами: “Главное, никогда ничего не надо бояться. Сначала надо пойти, а полюбить и поверить можно потом”.

– Я никогда ничего не буду бояться, мама! – отвечал я со слезами на глазах.

К пяти моим годам мама стала пересказывать мифы и легенды различных древних народов. Не знаю почему, но самое сильное впечатление на меня произвела история любви Тристана и Изольды, королевы с золотыми волосами.

– А Тристан ответил, – шептал я, вжимаясь в мамины колени: – “Да исполнится уготованное Господом, будь то жизнь или смерть. Не знаю, что будет, но знаю, что такая смерть меня нимало не страшит. И если погибелью моей станет Изольда, я с радостью пойду и на вечную смерть”.

Уже в пять лет я решил, что буду достоин такой любви и такой смерти».

И испытания начались.

«Дальнейшая жизнь складывалась как у всех. Школа меня не обрадовала. В это время я уже прочитал “Графа Монте-Кристо” и начал писать роман о пяти мушкетёрах. Первая учительница заставляла меня читать по слогам, а я умел читать так же хорошо, как и она. Так я впервые столкнулся с человеческой ненавистью. Однажды она не отпустила меня в туалет, и вскоре классная комната наполнилась запахом детской неожиданности. Мне захотелось расплакаться, расхохотаться и больше никогда не жить на этой земле».

В далёком 1977-м, нафаршированном под завязку разрядкой международной напряжённости, строительством БАМа, он переступил порог Литературного института имени Горького, а уже через два года (!) вышла его первая книга «Что за горами», отмеченная премией ЦК ВЛКСМ. Удачный старт? Несомненно. Если не учитывать, что из института его исключали трижды, и окончил он его лишь через 11 лет после поступления, в самый разгар «перестройки».

Что было потом? Жизнь. Работа. Поэт был литейщиком, фрезеровщиком, слесарем, сантехником, сторожем, журналистом, даже одно время – помощником самарского мэра. Как быстро набивается оскомина на нашей земле, как скоро начинают отливать свинцом все лица, кроме единого!

В какой же ад должна погрузиться душа, чтобы чувствовать мир – так, дышать им, как ядовитым испарением? Кто повинен? Кто ответит за всё? Капитан тонущего корабля, с которым Анищенко отождествил Бога?

Я бы сказал – «отхожего». Столетье выдалось отхожим, поскольку по сию пору непереносимо тяжкий дух его почиет на тех, кто беззастенчиво, день за днём продаёт свою страну и пришлым, и заезжим, имея на том неплохой барыш. Те же, кто не может без омерзения наблюдать за этой сатанинской пляской самых ничтожных и низких самолюбий, те, кто скрывается от неё в деревне, уже не буколически пушкинской, а сегодняшней, гиблой и гибнущей уже которое десятилетие, растерян и давно уже ничего не поймёт – кто допустил? Как позволил?

Нет пути. Нет отсюда другого пути, кроме вертикального. Вверх.

* * *

Когда умирает поэт, от него остаются стихи и личные вещи. Иногда – долги. Поэт связан с ними самой верной и смертной связью. Порой они так велики, что сразу становится понятно: лучшие свои долги он раздал, ещё будучи в здравии и здравости.

По смерти Пушкина Николай I передал Жуковскому записку, в которой первым пунктом значилось – «заплатить долги». Остальные 5 пунктов тоже были по долгам и вспомоществованию, и весьма немалому. Некоторые и сегодня усматривают в такой щедрости следы посмертного подкупа («убил и оплатил убийство, и т. п.»), но видится почему-то, что теперь, в отсутствие примеров подобной порфироносной щедрости, эти шаги и впрямь кажутся немотивированными. А они были отчасти – отданием долга Поэту так, как его понимал самодержец российский.

Оставив нам на попечение свои стихи, русский поэт Михаил Анищенко поручил каждому из нас память о себе. Будем же верны этой памяти – если не ради него самого, сказавшего всё, что хотел и мог, то ради самих себя. Ради хрупкой надежды на то, что сами мы будем когда-нибудь не забыты и памятны хотя бы кому-нибудь.

Сергей Арутюнов

Февраль 2013

Москва

Публикация согласована с автором эссе

и издателем журнала «Зинзивер» Евгением Степановым

Первоисточник: журнал «Зинзивер», № 2 (46), 2013

Иллюстрации:

эпизоды их жизни поэта Михаила Анищенко

Справка-45 об авторе эссе

Сергей Арутюнов – поэт, прозаик, критик, публицист.

Член Союза писателей XXI века.

Родился в Москве в 1972 году. Окончил Литературный институт имени А. М. Горького (семинар Татьяны Бек и Сергея Чупринина). Печатался в журналах «Дети Ра», «Зинзивер», «Футурум АРТ», «Знамя», «Вопросы литературы», газете «Вечерняя Москва».

Работает преподавателем Литературного института имени А. М. Горького и школьным учителем – по совместительству.

Живёт в Москве.