Роберт
Рождественский

Эхо любви

Покроется небо

пылинками звёзд,

и выгнутся ветки упруго.

Тебя я услышу за тысячу верст.

Мы – эхо,

мы – эхо,

мы – долгое эхо друг друга.

И мне до тебя,

где бы ты не была,

дотронуться сердцем не трудно.

Опять нас любовь за собой позвала.

Мы – нежность,

мы – нежность.

мы – вечная нежность друг друга.

И даже в краю

наползающей тьмы,

за гранью смертельного круга,

я знаю, с тобой не расстанемся мы.

Мы – память,

мы – память.

мы – звёздная память друг друга.

* * *

На Земле

     безжалостно маленькой

жил да был человек маленький.

У него была служба маленькая.

и маленький очень портфель.

Получал он зарплату маленькую...

И однажды –

прекрасным утром –

постучалась к нему в окошко

небольшая,

казалось,

война...

Автомат ему выдали маленький.

Сапоги ему выдали маленькие.

Каску выдали маленькую

и маленькую –

по размерам –

шинель.

...А когда он упал –

              некрасиво, неправильно,

в атакующем крике вывернув рот,

то на всей земле

            не хватило мрамора,

чтобы вырубить парня

            в полный рост!

Случай

Убили парня

          за здорово живёшь.

За просто так.

Спокойно.

Как в игре...

И было это

          не за тыщу

                   вёрст

от города.

А рядом.

Во дворе.

Ещё пылали окна...

Между тем

он так кричал,

            прижав ладонь к груди,

как будто накричаться

захотел

за долгое молчанье

                 впереди...

Крик жил отдельно!

Вырастал стеной.

Карабкался,

обрушивался с крыш.

Растерзанный,

           отчаянный,

                   больной.

нечеловечески огромный

крик!

Он тёк по трубам,

                полз по этажам,

подвалы заполнял

              и чердаки,

Он ошалело

тыкался

в звонки!

Ломился в двери

              и в замках

                       визжал!..

Он умолял!

Он клянчил: «Защити!..»

Навстречу ослабевшему,

                      ему,

плыл шепоток:

«Не надо...»,

«Не ходи...»,

«Простудишься…»,

«Не надо...»,

«Ни к чему...»

Да, случай.

          Как-то.

              В городе одном.

Но помните

         другие города!

...«Вот если бы не вечером,

а днём...»,

«Вот если бы на фронте, –

                      я б тогда...»

И всё.

И только молний пересверк.

И всё

И не остановился

              век...

Какое

          это

                чудо –

Человек!

Какая это мерзость –

человек!

Таёжные цветы

 Не привёз я

          таёжных цветов –

извини.

Ты не верь,

если скажут, что плохи

                     они.

Если кто-то соврёт,

что об этом читал...

Просто,

    эти цветы

луговым

не чета!

В буреломах,

         на кручах

пылают

    жарки,

как закат,

как облитые кровью желтки.

Им не стать украшеньем

                городского стола.

Не для них

      отшлифованный блеск хрусталя.

Не для них!

И они не поймут никогда,

что вода из-под крана —

это тоже вода...

Ты попробуй сорви их!

Попробуй

      сорви!

Ты их держишь,

и кажется,

         руки

           в крови!..

Но не бойся,

цветы к пиджаку приколи...

Только что это?

Видишь?

Лишившись земли,

той,

таёжной,

неласковой,

гордой земли,

на которой они

        на рассвете взошли,

на которой роса

         и медвежьи следы, – 

начинают

    стремительно вянуть

                     цветы!

Сразу

гаснут они!

Тотчас

гибнут они!..

Не привёз я

        таёжных цветов.

Извини.

Мгновения

Не думай о секундах свысока.

Наступит время, сам поймёшь, наверное, –

свистят они,

                     как пули у виска,

мгновения,

            мгновения,

                        мгновения.

У каждого мгновенья свой резон,

свои колокола,

                                своя отметина,

Мгновенья раздают – кому позор,

кому бесславье, а кому бессмертие.

Мгновения спрессованы в года,

Мгновения спрессованы в столетия.

И я не понимаю иногда,

где первое мгновенье,

                        где последнее.

Из крохотных мгновений соткан дождь.

Течёт с небес вода обыкновенная.

И ты порой почти полжизни ждёшь,

когда оно придёт, твоё мгновение.

Придёт оно, большое, как глоток,

глоток воды во время зноя летнего.

А в общем,

надо просто помнить долг

от первого мгновенья

                        до последнего.

Не думай о секундах свысока.

Наступит время, сам поймёшь, наверное, –

свистят они,

                      как пули у виска,

мгновения,

            мгновения,

                        мгновения.

Песня о далёкой Родине

Я прошу, хоть ненадолго,

боль моя, ты покинь меня.

облаком, сизым облаком,

ты полети к родному дому,

отсюда к родному дому.

Берег мой, покажись вдали

краешком, тонкой линией.

Берег мой, берег ласковый,

ах, до тебя, родной, доплыть бы,

доплыть бы хотя б когда-нибудь.

Где-то далеко, где-то далеко

идут грибные дожди.

Прямо у реки, в маленьком саду,

созрели вишни, склонясь до земли.

Где-то далеко, в памяти моей,

сейчас, как в детстве, тепло,

хоть память укрыта

такими большими снегами.

Ты, гроза, напои меня,

допьяна, да не до смерти.

Вот опять, как в последний раз,

я всё гляжу куда-то в небо,

как будто ищу ответа...

* * *

Я спокоен, я иду своей дорогой.

Не пою, что завтра будет веселей.

Я – суровый,

           я – суровый,

                     я суровый.

Улыбаешься в ответ:

а я – сирень.

Застываю рядом с мраморной колонной,

Удивляюсь, почему не убежал.

Я – холодный,

          я – холодный,

                    я – холодный.

Улыбаешься в ответ:

а я – пожар.

Я считаю перебранку бесполезной.

Всё в порядке, пусть любовь повременит.

Я – железный.

          Я – железный.

                    Я – железный!

Улыбаешься в ответ:

а я – магнит.

* * *

Гитара ахала,

     подрагивала,

           тенькала,

звала негромко,

переспрашивала,

просила.

И эрудиты головой кивали:

                «Техника!..»

Неэрудиты выражались проще:

                     «Сила!..»

А я надоедал:

«Играй, играй, наигрывай!

Играй, что хочешь.

           Что угодно.

                Что попало».

Из тучи вылупился дождь

               такой наивный,

как будто в мире до него

дождей

     не падало...

Играй, играй!..

Деревья тонут в странном лепете...

Играй, наигрывай!..

Оставь глаза открытыми.

На дальней речке

        стартовали гуси-лебеди –

и вот, смотри, летят,

летят и машут крыльями...

Играй, играй!..

Сейчас в большом

нелёгком городе

есть женщина

высокая, надменная.

Она, наверное,

      перебирает горести,

как ты перебираешь струны.

Медленно...

Она всё просит

      написать ей что-то нежное.

А если я в ответ смеюсь –

не обижается.

Сейчас выходит за порог.

                 А рядом –

                     нет меня.

Я очень без неё устал.

Играй, пожалуйста.

Гитара ахала.

      Брала аккорды трудные,

она грозила непонятною истомою.

И все,

что рядом с ней сидели,

были струнами.

А я был –

как это ни странно –

самой тоненькой.

* * *

Д. С. Лихачёву

Раскачивается вагон.

         Длинный тоннель метро.

Читающий пассажир выклёвывает по слову...

Мы пишем на злобу дня

             и – на его добро.

Но больше, правда, – на злобу,

на злобу,

на злобу!..

Живём, озираясь вокруг.

         Живём, друзей хороня.

Едем, не зная судьбы, и страшно проехать мимо.

Длинный тоннель метро.

            Привычная злоба дня...

Ненависть проще любви.

Ненависть объяснима.

* * *

Алёне

Мы совпали с тобой,

          совпали

в день, запомнившийся навсегда.

Как слова совпадают с губами.

С пересохшим горлом –

вода.

Мы совпали, как птицы с небом.

Как земля

      с долгожданным снегом,

совпадает в начале зимы,

так с тобою

                   совпали мы.

Мы совпали,

        ещё не зная

ничего

о зле и добре.

И навечно

      совпало с нами

это время в календаре.

Марк Шагал

Он стар и похож на свое одиночество.

Ему рассуждать о погоде не хочется.

Он сразу с вопроса:

«А Вы не из Витебска?..» –

Пиджак старомодный на лацканах вытерся...

«Нет, я не из Витебска...» –

Долгая пауза.

А после – слова

         монотонно и пасмурно:

«Тружусь и хвораю...

В Венеции выставка...

Так Вы не из Витебска?..»

«Нет, не из Витебска...»

Он в сторону смотрит.

Не слышит, не слышит.

Какой-то нездешней далёкостью дышит,

пытаясь до детства дотронуться бережно...

И нету ни Канн,

        ни Лазурного берега,

ни нынешней славы...

Светло и растерянно

он тянется к Витебску, словно растение...

Тот Витебск его –

             пропыленный и жаркий –

приколот к земле каланчою пожарной.

Там свадьбы и смерти, моленья и ярмарки.

Там зреют особенно крупные яблоки,

и сонный извозчик по площади катит...

«А Вы не из Витебска?..»

Он замолкает.

И вдруг произносит,

         как самое-самое,

названия улиц:

Смоленская,

Замковая.

Как Волгою, хвастает Видьбой-рекою

и машет

по-детски прозрачной рукою...

«Так Вы не из Витебска...»

Надо прощаться.

Прощаться.

Скорее домой возвращаться...

Деревья стоят вдоль дороги навытяжку.

Темнеет...

И жалко, что я не из Витебска.

* * *

Будем горевать

            в стол.

Душу открывать

            в стол.

Будем рисовать

            в стол.

Даже танцевать –

            в стол.

Будем голосить

            в стол.

Злиться и грозить –

            в стол!

Будем сочинять

            в стол...

И слышать из стола

            стон.

* * *

Жизнь летит, как шоссе,

от любви до любви...

Полпланеты – в росе.

Полпланеты – в крови.

Тают угли в золе,

как огарок свечи.

Полпланеты – в заре.

Полпланеты – в ночи.

Я кидаюсь к мечте,

а догнать не могу.

Полпланеты – в дожде.

Полпланеты – в снегу.

Я за отблеск в окне

благодарен судьбе...

Полпланеты – во мне,

остальное – в тебе.

* * *

Человечество –

               в дороге.

Дорогое баловство.

Может, это –

             от здоровья.

Может, и не от него...

Суетливо,

          бестолково, –

кто?

     зачем?

            за что?

                    когда?..

От нашествия такого

сладко стонут

              города...

Тугрики,

песеты,

франки,

лиры,

доллары,

фунты.

И урчат, насытясь,

                   банки,

словно гладкие коты...

Знатоков –

           один на сотню.

заполняют, как обвал,

модерновую часовню,

древний пыточный подвал.

Кандалы хватают цепко,

ощущая в пальцах зуд.

Вертят,

        спрашивают цену,

цепи

пробуют на зуб...

Виллы,

       домны,

              парки,

                     пашни.

Долететь!

Дойти!

Доплыть!

Чтоб от Эйфелевой башни

сувенирчик

           отпилить...

Едут далеко и долго.

Нервным пламенем горят.

И на всё взирают

                 только

через фотоаппарат.

разыгрались, будто дети:

через море –

на доске,

через Азию –

в карете,

на байдарке –

по Оке.

Сколько их?

            Куда их гонят?

В чём причина этих смут?

Что теряют?

Что находят?

Что –

      в конце концов –

                       поймут?

Я не знаю.

Я не знаю.

Вам ответа я не дам...

Сам сегодня

            уезжаю.

Собираю чемодан.

Огромное небо

Об этом, товарищ,

не вспомнить нельзя,

В одной эскадрилье

служили друзья,

и было на службе

и в сердце у них

огромное небо, огромное небо,

огромное небо – одно на двоих.

Дружили, летали

в небесной дали,

рукою до звёзд

дотянуться могли,

беда подступила,

как слёзы к глазам –

однажды в полёте, однажды в полёте,

однажды в полёте мотор отказал...

И надо бы прыгать –

не вышел полёт!..

Но рухнет на город

пустой самолёт!

Пройдёт, не оставив

живого следа,

и тысячи жизней, и тысячи жизней,

и тысячи жизней прервутся тогда!

Мелькают кварталы,

но прыгать нельзя...

«Дотянем до леса! –

решили друзья. –

Подальше от города

Смерть унесём.

Пускай мы погибнем, пускай мы погибнем,

пускай мы погибнем, но город спасём!»

Стрела самолёта

рванулась с небес,

и вздрогнул от взрыва

берёзовый лес!..

Не скоро поляны

травой зарастут...

А город подумал, а город подумал,

а город подумал: «Ученья идут!»

В могиле лежат

посреди тишины

отличные парни

отличной страны...

Светло и торжественно

смотрит на них

огромное небо, огромное небо,

огромное небо – одно на двоих!

Приходит врач, на воробья похожий...

Приходит врач, на воробья похожий,

и прыгает смешно перед постелью.

И клювиком выстукивает грудь.

И маленькими крылышками машет.

– Ну, как дела? –

чирикает привычно. –

Есть жалобы?.. –

Я отвечаю:

– Есть.

Есть жалобы.

Есть очень много жалоб...

Вот, – говорю, –

не прыгал с парашютом...

Вот, – говорю, –

на лошади не ездил...

По проволоке в цирке не ходил...

Он морщится:

– Да бросьте вы!

Не надо!

Ведь я серьёзно...

– Я серьёзно тоже.

Послушайте, великолепный доктор:

когда-то в Омске

у большой реки

мальчишка жил,

затравленный войною...

Он так мечтал о небе –

синем-синем!

О невозможно белом парашюте,

качающемся

в тёплой тишине...

Ещё мечтал он

о ночных погонях!

О странном,

древнем ощущенье скачки,

когда подпрыгивает сердце к горлу

и ноги прирастают к стременам!..

Он цирк любил.

И в нём –

не акробатов,

не клоунов,

не львов, больших и грустных,

а девочку,

шагающую мягко

по воздуху,

спрессованному в нить.

О, как он после представлений клялся:

«Я научусь!

И я пойду за нею!..»

Вы скажете:

– Но это всё наивно... –

Да-да, конечно.

Это всё наивно.

Мы –

взрослые –

мечтаем по-другому

и о другом...

Мечта приходит к нам

ещё неосязаемой,

неясной,

невидимой,

неназванной, как правнук.

И остаётся в нас до исполненья.

Или до смерти.

Это всё равно.

Мы без мечты немыслимы.

Бессильны.

Но если исполняется она,

за ней – как ослепление –

другая!..

Исполнилось лишь самое начало.

Любовь исполнилась

и крик ребёнка.

Исполнились друзья,

дороги,

дали.

Не все дороги

и не все друзья, –

я это понимаю!..

Только где-то

живут мечты –

наивные, смешные, –

с которых мы и начали мечтать.

Они нам в спины смотрят долго-долго –

вдруг обернёмся

и «спасибо!» скажем.

Рукой взмахнём:

– Счастливо!..

Оставайтесь...

Простите за измену.

Мы спешим... –

Но, может, это даже не измена?!

...А доктор

собирает чемоданчик.

Молчит и улыбается по-птичьи.

Уходит.

И уже у самой двери

он тихо говорит:

– А я мечтал...

давно когда-то...

вырастить

овчарку...

А после

подарить погранзаставе...

И не успел... –

Действительно, смешно.

Помните!

(Глава из поэмы «Реквием»)

Помните!

Через века,

            через года, – 

помните!

О тех,

кто уже не придёт

                  никогда, –

помните!

Не плачьте!

В горле

        сдержите стоны,

горькие стоны.

Памяти

       павших

              будьте

                     достойны!

Вечно

достойны!

Хлебом и песней,

мечтой и стихами,

жизнью

       просторной,

каждой секундой,

каждым дыханьем

будьте

достойны!

Люди!

Покуда сердца

              стучатся, –

помните!

Какою

ценой

завоёвано счастье, –

пожалуйста,

            помните!

Песню свою

           отправляя в полёт, –

помните!

О тех,

кто уже никогда

                не споёт, –

помните!

Детям своим

            расскажите о них,

чтоб

запомнили!

Детям

      детей

расскажите о них,

чтобы тоже

запомнили!

Во все времена

               бессмертной

                           Земли

помните!

К мерцающим звёздам

                    ведя корабли, –

о погибших

помните!

Встречайте

           трепетную весну,

люди Земли.

Убейте

       войну,

прокляните

войну,

люди Земли!

Мечту пронесите

                через года

и жизнью

наполните!..

Но о тех,

кто уже не придёт

                  никогда, –

заклинаю, –

помните!

На аэродроме Орли

Ровный клочок земли,

слабенькая

трава.

Аэродром

Орли.

Мы улетаем

в два.

Обычная толчея.

Прощай,

страна Марианн!..

Вот ожидает

семья

рейса

на Монреаль.

Монашки

гуськом

идут –

качается

связка книг.

Скоро и нам…

Но тут

женский голос

возник.

Я ощутил

его

сразу

и навсегда.

Плыл он

из ничего!

Падал он

в никуда!

Как шелестенье птах,

как долгожданный

взгляд…

Дикторша?!

Разве

так

дикторы

говорят?..

Вслушайся!

Рассуди –

как я это

стерплю?!.

Так говорят:

прости

Так говорят:

люблю!..

Я во французском –

профан,

но сердце

перевело.

Я чувствую,

что пропал!

Мне боязно

и тепло!..

Голос –

полночный гимн,

медленный

будто степь.

Шёпотом

жарким

таким

любимых зовут

в постель!

Он –

как бедра

изгиб.

Он –

как в сердце

ножом…

Братцы!

А я

погиб!

Хлопчики!

Я пошёл…

Сам не знаю,

куда

голос

меня зовёт…

А друг говорит:

«Балда!

Объявлено –

наш

самолёт…»

Три главы из «Поэмы о разных точках зрения»

Несколько слов от автора

Ну ладно –

мы рождаемся.

Переживаем.

Старимся.

Увидимся –

расстанемся...

Зачем?

Грядущие

и прошлые.

Громадины.

Горошины.

Плохие

и хорошие.

Зачем?

Для дела

и для понта.

Запои

и работа.

Крестины

и аборты.

Зачем?

В дакронах и сатинах.

В рабах

и господинах.

В театрах

и сортирах.

Зачем?

Приказы

и баллады.

Дебилы

и таланты.

Пигмеи

и Атланты.

Зачем?

Подонки

и матроны.

На ринге

и на троне.

На вахте

и на стрёме.

Зачем?

Над щами.

Над миногами.

С авоськами.

С моноклями.

Счастливые.

Минорные.

Зачем?

Трибунные гориллы,

базары

и корриды,

горланите?

Горите?

Зачем?

Случайно

иль нарочно?

Для дяди?

Для народа?

Для продолженья рода?

Зачем?

Городской романс

Я – как город.

Огромный город.

Может, ближний.

А может, дальний...

Города

на приезжий гомон

поворачиваются

площадями.

Поворачиваются,

охмуряют

главной улицей,

главной набережной,

Речкой –

будто хвостом –

виляют.

Рассыпаются

в речи набожной.

В них тепло,

торжественно,

солнечно!

Есть

Центральный проспект,

а поблизости:

Площадь Юмора,

Площадь Совести,

Дом Спокойствия,

Дом Справедливости...

А дома –

просторны,

дома –

легки.

Всё продуманно.

Целенаправленно...

Я – как город.

Но есть в городах

тупики.

Прокопчённые

есть

окраины.

Там на всех углах

темнота хрипит.

Там плакатами

дыры

заделаны.

Равнодушный

тупик.

Усталый тупик.

Дом

Бездельничанья.

Дом

Безденежья...

Никого

нет на этих

улочках.

Страшновато

с ними знакомиться:

тупики не тупые –

умничают.

Тупики не тупые –

колются.

А дворы

заборами

скручены.

Дождь лоснится

на кучах мусора...

Знаю, что идёт

реконструкция.

Жаль, что медленно.

Жаль, что муторно...

Ты до площади

успей-добеги!

Осторожнее

разберись в душе.

Не ходи в тупики!

Забудь тупики!

Я и сам бы забыл,

да поздно уже!..

Вот опять слова

немотой свело.

Невесомы они

донельзя...

Я – как город.

Тебе в нём

всегда светло.

Как на выезде из тоннеля.

Ах, дети...

Всегда был этот жребий

обманчив...

Гоняет кошек

будущий

лирик.

Час пробил!

И решается

мальчик

поэзию

собой

осчастливить.

Решает вдохновенно и срочно

засесть

за стихотворную повесть...

Пока не написал он

ни строчки,

я говорю:

– Хороший,

опомнись!..

Литература –

штука

такая:

её

который век

поднимают.

В литературе –

все

понимают –

хоть сто прудов

пруди

знатоками!..

Живём,

с редакторами торгуясь,

читательским речам

не переча.

Как говорил

философ Маргулис:

«Причёсанным –

немножко полегче...»

А мальчики

не знают

про это

И главное –

узнают не скоро...

Ах, дети,

не ходите

в поэты.

Ходите лучше

в гости

и в школу...

Как в очереди:

первый...

последний...

Как в хоре:

басовитый...

писклявый...

Шагаем,

спотыкаясь о сплетни,

в свои дома,

где стены –

стеклянны...

Зелёным

пробавляемся

зельем.

Скандалы называем

везеньем.

Уже умеем пить –

как Есенин.

Ещё б теперь писать –

как Есенин...

А мальчики

не знают

про это!

А мальчики

придумали

скверно...

Ах, дети,

не ходите

в поэты.

Ходите лучше

в парки

и скверы...

Я б эту землю милую

проклял!

Повесился бы,

честное слово!..

Но светится,

дрожа

над порогом,

улыбка

Михаила Светлова.

В любом из нас

её

повторенье.

В любом из нас

бормочет и стонет

наивное

высокое

время.

Где стоит

жить.

И рыпаться

стоит!..

Был мальчик

либо ябедой,

либо

родителей

не слушался мальчик…

Ах, дети,

не играйте

в верлибры.

Играйте лучше

в куклы и мячик.

Позвони мне, позвони... 

Позвони мне, позвони,

Позвони мне, ради Бога.

Через время протяни

голос тихий и глубокий.

Звёзды тают над Москвой.

Может, я забыла гордость.

Как хочу я слышать голос,

как хочу я слышать голос,

долгожданный голос твой.

Без тебя проходят дни.

Что со мною, я не знаю.

Умоляю – позвони,

Позвони мне – заклинаю,

дотянись издалека.

Пусть над этой звёздной бездной

вдруг раздастся гром небесный,

вдруг раздастся гром небесный,

телефонного звонка.

Если я в твоей судьбе

ничего уже не значу,

я забуду о тебе,

я смогу, я не заплачу.

Эту боль перетерпя,

я дышать не перестану.

всё равно счастливой стану,

всё равно счастливой стану,

даже если без тебя!

Песня неуловимых мстителей

Не печалься о сыне,

злую долю кляня,

По бурлящей России

Он торопит коня.

Громыхает гражданская война

от темна до темна.

Много в поле тропинок,

только правда одна.

Бьют свинцовые ливни,

нам пророчат беду.

Мы на плечи взвалили

и войну, и нужду.

Что ж, над нашей судьбою неспроста

пламенеет звезда.

Мы ей жизнью клянёмся

навсегда, навсегда.

И над степью зловещей

ворон пусть не кружит.

Мы ведь целую вечность

собираемся жить.

Если снова над миром грянет гром,

небо вспыхнет огнем,

вы нам только шепните,

мы на помощь придём.

* * *

Булату Окуджаве

Я шагал по земле, было зябко в душе и окрест.

Я тащил на усталой спине свой единственный крест.

Было холодно так, что во рту замерзали слова.

И тогда я решил этот крест расколоть на дрова.

И разжёг я костёр на снегу.

                            И стоял.

                                     И смотрел,

как мой крест одинокий удивлённо и тихо горел...

А потом зашагал я опять среди чёрных полей.

Нет креста за спиной...

                        Без него мне

                                     ещё тяжелей.

Две главы из поэмы «До твоего прихода»

1. Когда уезжал...

Позабылись дожди,

                  отдыхают ветра...

Пора...

И вокзал обернётся, –

                      руки в бока, –

пока!

На перроне озябшем

                   нет ни души...

Пиши...

Мы с тобою одни на планете пустой.

Постой...

Я тебя дожидался,

                  звал,

                        повторял,

терял!

И висела над нами,

                   будто звезда,

беда.

Так уходят года,

                 так дрожат у виска

века...

По тебе и по мне грохочет состав...

Оставь!

Эти – губы твои,

                 движенье ресниц, –

не снись!

На рассвете косом,

                   в оголтелой ночи

молчи.

Разомкни свои руки,

                    перекрести...

Прости!

И спокойно –

              впервые за долгие дни –

усни. 

4. Когда любил…

Люб-

(Воздуха!

         Воздуха!

               Самую малость бы!

                        Самую-самую...)

лю!

(Хочешь, –

       уедем куда-нибудь

                        заново,

                        замертво,

                        за море?..)

Люб-

(Богово – богу,

          а женское – женщине

                        сказано,

                        воздано.)

лю!

(Ты покорёная.

          Ты непокорная...

                         Воздуха!

                         Воздуха!)

Люб-

(Руки разбросаны.

          Губы закушены.

                Волосы скомканы.)

лю!

(Стены расходятся.

          Звёзды, качаясь,

                          врываются в комнаты.)

Люб-

(В загнанном мире

          кто-то рождается,

          что-то предвидится...)

лю!

(Где-то

           законы,

           запреты,

           заставы,

           заносы,

           правительства...)

Люб-

(Врут очевидцы,

           сонно глядят океаны остывшие.)

лю!

(Охай, бесстрашная!

           Падай, наивная!

                  Смейся, бесстыжая!)

Люб-

(Пусть эти сумерки

           станут проклятием

           или ошибкою...)

лю!

(Бейся в руках моих

           каждым изгибом

           и каждою жилкою!)

Люб-

(Радостно всхлипывай,

           плачь и выскальзывай,

           вздрагивай,

           жалуйся!..)

лю!

(Хочешь – уедем?

           Сегодня? –

                          пожалуйста.

           Завтра? –

                          пожалуйста!)

Люб-

(Царствуй, рабыня!

           Бесчинствуй, учитель!

           Неистовствуй, женщина!)

лю!

(Вот и глаза твои.

           Жалкие,

           долгие

           и сумасшедшие!..)

Люб-

(Чёртовы горы уставились в небо

                           тёмными бивнями.)

лю!

(Только люби меня!

            Слышишь,

                           люби меня!

            Знаешь,

                           люби меня!)

Люб-

(Чтоб навсегда!

            Чтоб отсюда – до гибели...

                           Вот оно...

                           Вот оно...)

лю!

(Мы никогда,

            никогда не расстанемся...

                           Воздуха...

                           Воздуха!..)

Художник

А он –

       неуёмный, как мастер,

не ведает

вновь ничего.

И более всякой напасти

страшится

          себя самого.

И снова –

          сплошные препоны.

И в мире не создано книг.

И вновь –

          пред началом работы –

он сам у себя

ученик.

* * *

Неправда, что время уходит.

                            Это уходим

                                       мы.

По неподвижному времени.

                         По его протяжным долинам.

Мимо забытых санок

                   посреди сибирской зимы.

Мимо иртышских плёсов

                      с ветром неповторимым.

Там, за нашими спинами –

                         мгла с четырёх сторон.

И одинокое дерево,

                   согнутое нелепо.

Под невесомыми бомбами –

                         заиндевевший перрон.

Руки,

не дотянувшиеся

                до пайкового хлеба.

Там, за нашими спинами –

                         снежная глубина.

Там обожжённые плечи

                     деревенеют от боли.

Над затемнённым городом

                        песня:

                               «Вставай, страна-а!..»

«А-а-а-а...» – отдаётся гулко,

                               будто в пустом соборе...

Мы покидаем прошлое.

                     Хрустит песок на зубах.

Ржавый кустарник

                 призрачно топорщится у дороги.

И мы на нём оставляем

                      клочья отцовских рубах

и надеваем синтетику,

вредную для здоровья.

Идём к черте, за которой –

                           недолгие слёзы жён.

Осатанелый полдень.

Грома неслышные гулы.

Больницы,

          откуда нас вынесут.

                              Седенький дирижёр.

И тромбонист,

облизывающий

             пересохшие губы...

Дорога – в виде спирали.

                         Дорога – в виде кольца.

Но –

отобедав картошкой

                   или гречневой кашей –

историю Человечества

                     до собственного конца

каждый проходит по времени.

Каждый проходит.

Каждый.

И каждому – поочерёдно –

                         то солнечно,

                                      то темно.

Мы измеряем дорогу

                   мерой своих аршинов.

Ибо уже установлено

                    кем-то давным-давно:

весь человеческий опыт –

есть повторенье ошибок...

И мы идём к горизонту.

                       Кашляем.

                                Рано встаём.

Открываем школы и памятники.

                             Звёзды и магазины...

Неправда, что мы стареем!

Просто –

         мы устаём.

И тихо отходим в сторону,

                          когда кончаются силы.

За того парня

Я сегодня до зари

встану.

По широкому пройду

полю.

Что-то с памятью моей

стало:

всё, что было не со мной,

помню.

Бьют дождинки по щекам

впалым.

Для вселенной двадцать лет –

мало.

Даже не был я знаком

с парнем,

обещавшим:

«Я вернусь, мама!..»

А степная трава

пахнет горечью.

Молодые ветра

зелены.

Просыпаемся мы.

И грохочет над полночью

то ли гроза,

то ли эхо

прошедшей войны.

Обещает быть весна

долгой.

Ждёт отборного зерна

пашня.

И живу я на земле

доброй

за себя

и за того парня.

Я от тяжести такой

горблюсь.

Но иначе жить нельзя,

если

всё зовёт меня

его голос,

всё звучит во мне

его песня.

А степная трава

пахнет горечью.

Молодые ветра

зелены.

Просыпаемся мы.

И грохочет над полночью

то ли гроза,

то ли эхо

прошедшей войны.