Санитарный вариант,
или Седьмая жена поэта Есенина
Глава 12.
Все мы – советские люди и те, которые берегут партбилеты, как хлебные карточки в военные времена, и те, кто избавился от них незадолго до путча или сразу после него, и мы, вечные беспартийные, только нам в отличие от них нет нужды открещиваться от прошлого и нахваливать теперешние порядки, для нас любая власть – мачеха, и тем не менее на ленинские субботники приходилось ходить всем, хотя бы в школьном возрасте.
Другой вопрос, кто чем занимался на этих сборищах.
Ну пьянство – это само собой. Пили и академики, и лаборанты, и райкомовцы, и скотники. Выпить после субботника святая обязанность советского человека. Толковые начальники на такие мероприятия даже казённых денег подкидывали из профсоюзных касс. Ещё, вечной памяти, Некрасов писал: «Бочку рабочим вина выставляю и недоимку дарю...». И всё-таки перед тем, как за стол сесть, надо было немного поработать руками: в конторе генеральную уборку сделать, мусор со двора на свалку или за город вывести, да мало ли что... Правда, одно условие соблюдалось неукоснительно – работа, пусть и бесполезная, но обязательно должна быть общественной. Лично я не припоминаю, чтобы кто-то из начальников отправлял пришедших на субботник ремонтировать собственную дачу. Покуситься на святое никто не отваживался, даже генералы.
В общем, тем, кто служил в присутственных местах, занятие для рук подыскивали. Но как быть писателям-надомникам, которые нигде не служили? Кто не рвался к общественной жизни, не имел привычки мелькать перед взорами влиятельных особ и не любил многолюдные попойки, те, разумеется, тихо радовались, что их не беспокоят. Но есть писатели, которые без всего этого и писателями-то себя не ощущают. Я не про пьяниц – люди они подневольные и не всегда ведают, что творят. Я о трезвенниках и о марафонцах алкогольных. Встанет такой инженер человеческих душ размяться от сидячей работы, включит радио в субботний апрельский день, а там только и разговору о трудовых подвигах в память вождя. В газетах – те же самые почётные трудовые вахты да ещё и с портретами особо отличившихся в проявление общего порыва энтузиазма. А о работниках пера – ни слова. Разве не обидно? И решили они проявить инициативу. Штаб организовался вроде как даже и стихийно. Однако без руля и ветрил далеко не уплывёшь. Председателем избрали Горького, но это так, для солидности. Фактически делами заправлял Маяковский, потом его оттеснили в тень мальчики из РАППа, какое-то время хозяйничала Галина Серебрякова по второму мужу Сокольникова на правах главного специалиста по основоположнику. Её сменила Мариэтта Шагинян, потом ещё кто-то, да мало ли их, всех не упомнишь, и не это главное. Не только предводитель, но и рядовые члены в меру сознательности должны были внести посильный вклад в летопись жизни вождя. Поэтому Маяковский со своей поэмой и встал у истоков движения.
Программа мероприятия, обсуждённая на общем собрании актива и заверенная ответственными товарищами, обязывала их каждый год в ближайшую к двадцать второму апреля субботу собираться в какой-нибудь из библиотек и приводить в порядок Лениниану. Проверяли, все ли публикации о вожде занесены в каталоги: новинки, переиздания, переводы на языки народов СССР, книги вышедшие в странах братского соцлагеря и вражеских капстранах – уточняли, дополняли и классифицировали. Но это была предварительная работа, к ней готовились загодя, и каждый приходил на субботник со своим списком. После того, как обязательные канцелярские манипуляции были выполнены, приступали к главному ритуалу – к сдуванию пыли с собственных трудов. А поскольку пылесосов на всех не хватало, использовался примитивный, но безотказный народный метод. Разумеется, не выколачиванием. О подобном святотатстве никто даже и заикнуться не смел. Только при помощи собственных лёгких и губ. После этого книга протиралась влажным тампоном из марли.
Акыны, у которых было много работы, ходили в главных авторитетах. Ну а те, у кого запаса пыли хватало на десять-пятнадцать минут, мыкались на правах мужиков. Позорнее всего было остаться без дела. Случалось, что возле какого-нибудь коллективного сборника собьётся до чёртовой дюжины авторов, и каждый дует до звона в ушах, такие вихри враждебные веют над многострадальной книгой, что даже страницы из неё вылетают, а это уже могут истолковать как идеологическую диверсию и начинаются извечные споры – кто виноват и что делать – вклеивать выпавшие страницы или прятать в мусорное ведро, пока начальство не заметило. Устранят следы преступления и снова начинают дуть, но уже осторожнее. Тяжела жизнь мужика в любой среде, и вымер бы он, бедолага, если бы не природная смекалистость. Если не хочешь быть выдворен из приличного общества – ищи приработок. И находили. Да как его не найдёшь, если он перед глазами. У самых крутых авторитетов книг на заданную тематику не четыре и не четырнадцать, с переизданиями да с переводами, у некоторых за сотню перевалило. Помните, как Маяковский декларировал: « Все сто томов моих партийных книжек». Для кого-то подобное заявление будет гиперболой или другой поэтической вольностью, а для кого-то реальной бухгалтерской цифирью. Так вот, попробуй-ка, обдуй сто этих книжек – чахотку заработаешь, и губы от перенапряжения в высоконапорный шланг превратятся. Без помощи мужика никак не обойтись. Но авторитет потому и в законе, тем и отличается от простого смертного, что характер держать умеет и актёрскими талантами не обделён. Помощи у кого попало просить не станет, а разыграет сцену так, что мужик сам на карачках к нему приползёт и станет вымаливать разрешение помочь сдувать пылинки, да ещё и поцапается с подобным себе за это право, а когда разрешение получит, одурев от счастья, выпачкает благодетеля соплями благодарности и начнёт покрикивать на тех с кем десять минут назад ползал возле ног авторитета.
Заканчивался библиотечный ритуал сдуванием пыли с собрания сочинений самого вождя. Открытие этого действа поручалось победителю соцсоревнования, то есть тому, кто за истёкший год сумел напечатать наибольшее количество трудов о житии самого человечного человека. Имя победителя определялось на заседании авторитетной комиссии. Случалось, суток не хватало для выявления обладателя почётного права. Считали и пересчитывали по двадцать раз. Да и саму систему подсчёта разрабатывали не один год. Сначала брали список публикаций – у кого длиннее, тот и первый, но романисты настояли, чтобы учёт вёлся по количеству страниц. И тогда взбунтовались новеллисты, доказывая, что слово в рассказе значительно весомее, потеешь над ним гораздо обильнее. Романистов убедить не смогли, зато раздразнили рифмоплётов. Раскудахтались, как на птичьем базаре: тоже, мол, довод нашли, вы потом пишите, а мы – кровью, и начали спорить, что дороже – капля крови или ведро пота. Продолжался этот английский парламент несколько лет, но нервы портили не зря. Выработали-таки систему коэффициентов. Разделили, умножили, прибавили, отняли, возвели в степень, и этому возведённому доверялось право подуть на первый том великого собрания сочинений.
Один год расстарались, подсчитали для каждого участника индивидуальный балл и в соответствии с ним составили очередь. Расстарались и зареклись. Мало того, что группу лидеров постоянно приходилось мирить и успокаивать, после распечатки полного списка и в хвосте буря поднялась, два пожилых поэта, занимающих третье и четвёртое место от конца, доссорились до оскорблений действием. Ситуация, напоминающая футбольные чемпионаты в конце сезона, когда борьба за выживание в лиге острее, чем борьба за медали. От составления полного списка пришлось отказаться – здоровый климат в коллективе дороже мелких амбиций. Да и сдувание пыли с первоисточников – процедура скорее нужная, чем желанная. Вслух об этом не говорилось, но все понимали, какая пыль сдувается для души, а какая – для властей и прессы.
Завершался субботник групповым портретом. Участники выходили во двор библиотеки, куда заранее было доставлено длинное бревно. Реквизит взваливался на плечи, и фотохудожник делал исторический кадр. При этом одного из мужиков обряжали в партийную кепку и заставляли повернуть голову так, чтобы личность было определить трудно. После двух-трёх штрихов опытного ретушёра на снимке появлялся человек невысокого роста, которого можно принять за вождя, но в случае необходимости доказать, что сфотографирован обыкновенный рабочий в кепке, носить которые в нашей стране никому не запрещается. Это на случай, если снимком заинтересуется не собрат по перу или попутчица в южном экспрессе, а представитель компетентных органов.
Фотографию сделать нетрудно. Физики, химики и прочие мастера и умельцы технического прогресса на то и существуют, чтобы облегчать жизнь серьёзным людям. С допотопным бревном намного сложнее: найди его, погрузи, привези, потом отвези, чтобы читатели не задавали праздных вопросов, споткнувшись о него. И плюс ко всему с каждым годом оно становилось всё длиннее и длиннее. Плотно сомкнутые ряды, принимающие в штыки любого новобранца, вопреки всякой логике постоянно пополнялись. Приходили всё новые и новые авторы воспоминаний о незабвенных встречах, и, естественно, профессиональные сочинители, куда же от них денешься. Захотелось антисоветскому поэту Пете Вегину прошвырнуться в Италию, взял поэму Вознесенского «Лонжюмо» и по мотивам своего кумира создал «Лето Ленина». Попробуй, откажи ему после этого в заслуженном праве. Отказывали только тем, у кого не было влиятельных покровителей. Веничка Ерофеев, умирая с похмелья, принёс к ним свою Лениниану, куда там – на порог не пустили, заявили, что труды изданные не на советских языках рассматриваются в другом коллективе, а он даже на место под бревном не претендовал, ему лишь бы пожар потушить. Могли бы проявить милосердие, но не проявили. Правда нашлась добрая библиотекарша и вынесла мученику бутылку Хересу под подолом.
И, тем не менее, количество участников катастрофически росло. В коллективе нарастала нервозность, усилились сепаратистские настроения. Руководство лихорадочно искало выход из тупиковой ситуации и не находило. Спас, как всегда, мужик. Бывший работник завода резино-технических изделий, пользуясь старыми связями и уважением коллектива, взрастившего его из обыкновенных инженеров в инженера человеческих душ, изготовил надувное бревно. Заводчане постарались, закомуфлировали его под ствол вековой лиственницы, которая, как известно, не подвержена гниению и может смело претендовать на символ вечности. Подделка была выполнена лучшими мастерами. Руководитель субботника долго отказывался верить, что бревно резиновое, пока не отважился пнуть его, сначала робко, потом сильнее, а, войдя в раж, врезал с разбега. После него получили дозволение попинать бревно и члены бюро. В общем, порадовал бывший инженер старших товарищей по литературному цеху. Избавил от непроходящей головной боли, от унизительных переговоров с работягами, привозящими и увозящими бревно, да и фотографироваться с ним намного легче, люди все в возрасте, ослабшие от сидячей жизни. В благодарность за великое изобретение, поэта, который к сорока годам еле выпустил две тонюсенькие книжицы, сразу же издали массовым тиражом в твёрдом переплёте и на внеочередном собрании выбрали в секретариат.
Четыре года бревно для субботника привозили в багажнике обыкновенной «Волги» и не могли нарадоваться. Но счастье долгим не бывает. Когда подделку в очередной раз взвалили на плечи, она неожиданно обмякла. Трагедия усугубилась тем, что фотограф щёлкнул именно в тот момент, когда бревно, с характерным звуком испустив воздух, стало превращаться в кишку и концы его безвольно обвисли.
Снимок неизвестно какими путями попал в буржуазную прессу. В Союзе разразился грандиозный закрытый скандал. Никого, правда, не посадили, но из четырёх инфарктов два закончились летальным исходом. Несчастный изобретатель повесился.
Потом за границей появились мемуары одного из участников рокового снимка, в которых он признался, что после того, как его книгу о шушенской ссылке Ленина, выдержавшую шесть изданий за десять лет, книгу, которую он, следуя многочисленным пожеланиям читателей, значительно расширил, отказались печатать в престижной и хорошо оплачиваемой серии, он, измученный постоянным невниманием критики, безденежьем и бесправием, специально выдернул пробку.
Но публикация, как всегда, запоздала. Бедный изобретатель умер с чувством вины, полагая, что бревно спустило из-за его ошибки в расчётах. Если бы он успел прочесть чужую исповедь, тогда бы... Но сослагательного наклонения в истории, к сожалению, не существует.
МОРАЛЬ
Во-первых – если поэт издал и переиздал себя десятки раз, это ещё не значит, что его будут долго помнить.
Во-вторых – всё дутое обязательно лопается. И лопается в самый неподходящий момент.
В-третьих – спасти поэта может только женщина.
Но великий почин не был бы великим, если бы не имел продолжения, если бы не появились наследники.
(Продолжение следует.
Название новой главы – в содержании-предсказании).
Иллюстрация Татьяны Литвиновой