* * *
Я прощаюсь со слякотью.
В первые дни октября
Над Москвой дотемна просевают снежок через сита,
Тороплюсь надышаться скользящею влагой досыта,
Окунуть в эти лужи обувки осенней копыта,
А уж туч волокнистость,
российскую их волокиту
Не затмит для меня никакая на свете заря.
Эта хлябь, эта твердь – на роду мне написанный мир.
Братья в братских могилах.
Над предками чахлые ивы.
И родимыми стали районного ветра порывы,
И залистаны дали, как детские книги, до дыр.
Изложил Шафаревич,
Куняев пристукнул печать –
Про меня, русофобку,
вердикт повсеместно размножен.
Если вправду взашей, и проклятье вдогонку –
уложим
Серебро нашей речи.
И золото рощицы тоже
(Как растерянно светит, застигнута днём непогожим!),
Чтобы спрятать поглубже. Укрыть.
И потом завещать.
* * *
Синее небо. Чёрная птица.
В странном наклоне пространство кружится.
Ствол... Ухватиться успела едва –
Это кружится моя голова.
Будто на палубе, будто морячка,
Нет, не упала. А на море качка.
Видишь, сравненьями я не нова –
Это кружится моя голова.
Как на качелях – выше и ниже.
Дальнее – дальше, близкое – ближе.
Так прилепиться без клея и шва!
Это кружится моя голова.
Мимо меня – многогорбое стадо.
Око верлибру верблюжьему радо.
Шёрсткой к холму припадает трава.
Это кружится моя голова.
Вот уже звёзды разного ранга.
«Брызги шампанского» – давнее танго...
В парке, не в зале.
Память жива.
Нижутся сами на нитку слова –
Это кружится моя голова.
* * *
Мы теперь – самаритяне.
Озираемся безмолвно.
Горизонт, как в океане,
И холмов застыли волны.
Всё торжественно и скупо.
Ось вращается без скрипа,
И огромный синий купол
За несуетность мне выпал.
Каменистые террасы.
Пятна крон.
Внизу – посевы.
В мире нет древнее красок,
Чем оливковый и серый...
Ветер смаху налетает,
Паруса белья мотает.
А над вами снег кружится
И в душе моей не тает.
* * *
Я вижу, куда я уйду:
За ближнюю эту гряду,
За ту, что за ней. За другие,
Такие уже дорогие.
Над древней землёй полечу
Вперёд, забирая направо,
Ни речки тут нет, ни дубравы,
А песенку я захвачу.
Там белая едет коза,
И детские видят глаза:
Товару полно на тележке –
И сладкий изюм, и орешки.
Там едет коза торговать.
И предки мои торговали.
Убили их всех. Постреляли.
Фарфален*. Уже не позвать.
Еврейское сердце болит,
И боль эта неизлечима.
Не козочка – белая тучка бежит
По небу Иерусалима.
_____
*Фарфален – потеряно (идиш).
* * *
Тот овальный каток небольшой
С фонарём, удлиняющим тени,
Промелькнёт и исчезнет порой,
Как забытое стихотворенье.
Он и близок, и странно далёк
Вечер тот без особых событий,
Словно я вспоминаю каток,
Где встречаются Левин и Кити.
Фигуристов у нас ещё нет,
Телевидения – и в помине,
Но деревья от инея сини,
И качается в сумраке свет.
На виду у заснеженных крыш
Ты на миг уподобишься птицам
И летишь – ну почти что летишь! –
И виньеткою росчерк круглится.
Репродуктора хриплый мотив,
И касанье щеки, и смятенье –
Я забыла вас, не позабыв,
Как хорошее стихотворенье.
* * *
Всё-таки полуостров –
это не то, что остров.
Будто бы разбежался, но недостаточно быстро.
Будто бы разбежался,
будто на всю железку,
А всё же не оторвался от взлётной своей полоски.
Полуостров похож на лошонка,
что расстаться с маткой не может.
И мила родная лощинка, и просторами растревожен.
А остров плывёт в океане,
не оглядывается, не тонет,
И взмылены волны, как кони,
а он не боится погони.
О, остров – это не просто!
Почти – это полуостров,
Контур чего-то и остов –
тоже ещё полуостров,
Полуостров – всё наше рвенье,
и терпение,
и упованье,
А остров –
дрожь оперенья
стрелы в момент попаданья.
И вот я в комок сжимаюсь,
Я кнопку в себе нажимаю,
Осечки не остерегаюсь,
Смотрите: опять разбегаюсь...
* * *
З. Ф.
Зимние яблоки. Не скороспелые.
Поздние. Твёрдые. Зрелые. Целые.
Ливнем их било. Грозой колошматило.
Солнце им было суровою матерью.
Ветки сгибались, и листья ржавели –
Яблоки зрели. Яблоки зрели.
* * *
Бездомность некая уюта:
И беспорядка вроде нет,
Но ты в бегах, и почему-то
Особенно рассеян свет.
До поглощённости от лени
Не два шага, а только вздох.
Оглохла ты? Или весенний
День неожиданно оглох?
Бочком, обнявши спинку стула,
Плывёшь ты вдаль, и в той дали
Ты вся, ты будто утонула
И будто на краю земли.
А улица меж тем промокла,
И, сплющив мягкие черты,
Снаружи дождь прижался к стёклам,
А изнутри прижалась ты.
* * *
Так загадочно налип он,
Так от всей души насыпан,
Что деревья и кусты,
Словно в августе, густы.
Сквера белые страницы.
Что на них напишут птицы?
На фонарике берет,
Как на мне в пятнадцать лет.
Для меня вся эта милость,
Солнца зимнего огонь,
А снежинка не кружилась –
Села прямо на ладонь.
* * *
Купы зелени сырой.
Cпит бульвар подобьем луга.
Ты открой меня, открой,
Я заволгла, как фрамуга.
Взаперти нельзя глотнуть
Ни глотка родной погоды
И лица не окунуть
В неба дремлющие воды.
Просто настежь! Хорошо...
Млечен путь рассветных улиц.
Ветер поверху прошёл –
Все деревья оглянулись.
* * *
Темны предрассветные глуби.
Тоска не такая на вкус:
Не то что меня не полюбят,
А будто сама не влюблюсь.
И горькая канет утеха –
Обиды хлебнувши сполна,
Свою остановку проехать,
И даль не узнать из окна.
Несчётно – ну что нам считаться? –
Cветало над миром при мне.
Но как это –
не улыбаться
В толкучке, как наедине?
* * *
Как стремителен мутный ручей!
Птичья трель и быстрей, и звончей
У весны и у раннего лета.
Ветер молод и нетерпелив.
И кружится он, заворожив
Все аллегро, да и аллегретто.
А у осени медленный взгляд.
В невесомости звуки звучат
Чуть замедленно, будто куранты.
Уходя, оглянувшись назад,
Я возьму, если выбрать велят,
Эти чистые реки анданте.
* * *
Нет, так не пахло блюдо никакое,
Как мамино фальшивое жаркое.
Картошка, лук и шелуха для цвета –
А мяса и на свете будто нету.
Жизнь полосата – вот замёрз, вот жарко.
И небеса то пасмурны, то ярки,
Но нетерпенье, притворясь терпеньем,
Обожествляет самый жест подарка.
Я не жадна. И мне не нужно много.
Но без просыпу всё темна дорога.
Блесни на солнце светлой полосою –
Уже глаза повыело росою.
* * *
Д. С.
Рассвет и сумерки. Рассвет
И сумеречный час природы.
В их красоте избытка нет
И есть подобье непогоды.
Как март, бредущий по воде
Сквозь туч опущенные гривы,
И как ноябрь, его порывы,
Лицо в слезах – в сплошном дожде.
По мерке сшитая пора
Для светлого воспоминанья,
Для запоздалого признанья,
Для подозренья, что пора.
* * *
Мне снился шум прибоя,
А это только ветер.
Уже меня с тобою
Знакомые не встретят.
У облаков летучих
Нет вести ниоткуда.
Запропастился случай,
Не говоря про чудо.
Листва оттрепетала,
Под ветром поредела,
А я ещё не стала
Какой тогда хотела.
Про это
1
Припомнишь – будто тронешь снова.
В моей душе хранятся впрок
Зимы свалившейся обновы
И речки летний бережок.
Но погляжу – и поспешаю
В мой Ариэль, домой, сюда,
Где дали без конца и края,
А за грядой – гряда… гряда…
У всех кончается дорога.
И лист слетит, и ты умрёшь.
Твой дед и сын узрели Бога,
Ты ж, басурманка, если строго,
Чего же просишь или ждёшь?
Ни дальних сфер. Ни воскрешений.
Мне хочется звезды во мгле.
И снов, невнятных сновидений –
Как на земле. Как на Земле.
2
И если я сейчас умру,
То всё равно сверх ожиданья
Соприкасалась с мирозданьем
И утречком, и ввечеру.
За что такой мне даден срок,
Стесняюсь спрашивать у Бога.
Как выпало, легла дорога,
И край холмистый рядом лёг.
Все беды вспомнить не могу,
Но были чудные мгновенья…
Как драгоценные каменья,
Перебираю. Берегу.
3
Сколько лет, сколько зим!
Путь влечёт сквозь года –
То длиннее, то круче, короче.
Ох, известно куда,
неизвестно – когда,
Вот поём и, бывает, хохочем.
Голубая планета, что будет с тобой?
Гнев стихий не имеет границы.
На закаты в полнеба,
на бегущий навстречу прибой,
На соседскую кошку –
хвостище пушистый трубой –
Всё гляжу и гляжу: там, боюсь, не приснится.
Но зато пустяков я и знать не хочу:
От инфаркта или от инсульта?
Призовут – опечалюсь,
но в срок улечу,
В утешенье – пока доберусь – захвачу
Ту партиту под пальцами Гульда.
А финал – без меня – и торжествен, и прост.
Раздвигаются кем-то кулисы.
Нет у жизни конца –
многоточие звёзд…
Восклицательный знак кипариса!
Вот история какая
1
для чего объяснить не могу
киноплёнку в себе берегу
не какой-то особенный день
а посмотрит другой дребедень
лодки мокрый дощатый мосток
длинный остров кусты и песок
[склейка] тащится наш эшелон
по бескрайности наискосок
дети мамы кругом старики
чемоданы узлы узелки
чтобы легче достать в мой рюкзак
втиснут сверху борис пастернак
полки сбиты подобие нар
тэбэцэ это кашель и жар
и сиянье коричневых глаз
и готовность к судьбе про запас
пью из кружки отдельной моей
из раздвинутых тянет дверей
лязг на стыках качает и мчит
со звездою звезда говорит
[склейка] едем а двое стоим
от костра подымается дым
тихо рань предрассветная тьма
жив ли ранен
умру без письма
2
И когда зараза минет,
Посети мой бедный прах.
А Эдмонда не покинет
Дженни даже в небесах.
А. Пушкин, А. Шнитке
«Пир во время чумы», песенка Мери
пускай ничто не вечно под луной
но я зажмурюсь и возникнут сбоку
скамеечка где ты ещё со мной
магнитофон в одном из верхних окон
и голос
сердце дрогнет неспроста
мелодия трагически чиста
её мы вместе до смерти любили
ни ты ни я до смерти не забыли
но что мы можем унести туда
есть разная чума
пока я тут
хочу до крайних тающих минут
на том пиру упиться без предела
печалью и весельем
красотой
которая нас краешком задела
и чудом вознесла над суетой
темнеет небо гаснущего дня
пылай огонь
спой мери для меня
3
была в ухабах вся дорога
зато не жалуюсь долга
не хлеба
неба было много
бульваров что почти луга
и заштрихованных дождями
и колким снегом фонарей
и расстояний между нами
и поездов
скорей скорей
война победа но эпоха
гнала и гнула не туда
не просто впроголодь и плохо
а лжа а лагеря
беда
свой невезёж тащили сами
и всё темно
не полоса
меня лечили и спасали
больших поэтов голоса
уже я с горочки спустилась
а даль как в детстве далека
ну как иначе
утомилась
но всё мне кажется
легка
планете худо жизнь хлопочет
но где-то к близкому концу
в мои как дочка смотрит очи
и будто гладит по лицу
© Сара Погреб, 1990 – 2015.
© 45-я параллель, 2015.