Семён Крайтман

Семён Крайтман

Четвёртое измерение № 19 (223) от 1 июля 2012 года

Христос ушёл играть в футбол

 

 
* * *
 
десяти мужей не нашлось.
не хватило двух.
служка сбивался,
путая звуки букв.
я хотел позвать землекопов.
их было трое,
изменявших дождливый, мраморный, злой пейзаж,
(бородатый Шлиман,
проникший в сырой трельяж)
укрывавших мир,
промокшей, тугой землёю.
но зачем мне чужие люди,
уж как-нибудь....
и не в цифре суть,
и даже не в слове суть.
а потом проступило солнце,
и вот разжались,
как уставшие пальцы тучи
и небеса,
словно женщина,
в женской судороге
закрывающая глаза,
светлели, текли,
взлетали, преображались.
 
* * *
 
мой сын говорит: – тщета...
говорит: – томление ветра.
из Ливана привозит кедр,
золотые слитки
из Офира...
всему своё время, учит.
когда кончается лето
и воздух сыреет,
вспоминая о первой битве,
ноет плечо.
– маленький, мудрый мальчик,
убийство тоже неслабая повитуха.
я брожу по берегу моря,
в дали маячит
дождь.
из орудий струнных, доступных слуху
он один и остался.
начальник хора
давно ушёл на войну и пропал без вести.
темнеет.
дымит луна.
пора возвращаться в город.
вот такие псалмы, сынок,
вот такие песни.
 
* * *
 
оттого, что страсть
владычествует над мирами,
жизнь сведётся к рассказу: «как я провёл то лето...».
старику в капюшоне, утром, на переправе,
я не мокрую, медную, мелкую передам монету,
но старый листок,
со следами тоски и клея,
со словами, тебе подаренными когда-то,
уже полустёртыми.
вот подошло их время
саваном стать, оправданием, песней, платой.
и уже на другом берегу
я услышу в речном тумане,
как мой перевозчик, присев на скамью баркаса,
будет читать,
стылыми шевеля губами:
– так прекрасна, моя возлюбленная, так прекрасна.
 
* * *
 
получилось, из всех твоих
«одноклассников.ру»
я был тем, кто любил тебя,
кто говорил: – умру,
если тебя не будет.
высохшим голосом ржавым,
осыпающимся от волнения, нёс какую-то ерунду...
вот просторные небеса в городском саду,
вот гусар, муравей, Амалия....
евангелие Окуджавы.
ты уехала в каменный город.
потом и я
исчез, как и не было.
вернулся в свои края,
жил среди пальм, похожих на кисточки для бритья.
... – такие же вздорные.
во времена полнолуний
смотрел на море,
смеялся, играл с котом.
писал какие-то письма и только потом
умер.
 
* * *
 
я закрываю книгу и иду
пропащим, чёрным, мраморным, дождливым
февральским утром.
в слипшемся саду,
шевелится листва.
неторопливо
по апельсинам катится вода.
подъехавший автобус увидав,
я ускоряю шаг
и как ни странно
он ждёт меня,
стоит под фонарём,
под утром, под дождём, под февралём.
...пусть Гамлета четыре капитана...
как воина...
я книгу дочитал.
автобус катит.
плещут в лужах шины
и чавкают.
и местный Левитан
день открывает вестью о Едином,
мы едем к морю,
светофоры, спуск
на скоростную.
поворот направо.
дождь.
на востоке трескается мрамор.
вдали на рейде мокнет сухогруз.
 
* * *
 
светлеет небо.
за витком виток
в нить переходит пряжа.
лист рябины
приник к окну
и преподобный инок
хвощит доску и в воду льёт желток.
великий князь ждёт божьего суда.
на небо смотрит.
пробует креститься.
дождь тянется.
по полю бродит птица.
великий князь зовёт к себе жида.
и я иду.
и в полушаге от
его руки,
я чувствую, как тесно
по кадыку холодное железо
ползёт
и воздух хлюпает
и вот
бессонный инок,
отворив окно,
в дожде разводит лазурит и сажу.
и троица благословляет чашу.
и падает на пол веретено.
 
* * *
 
отряхивает фартук мукомол.
столяр любовно гладит новый стол.
день кончился, подкрашивает стены
закат.
«уить-пить-пить», – свистит щегол
желтеет кипарисов частокол.
Исус Христос ушёл играть в футбол,
на пустыре.
колено на колено.
и я бегу, я с вами пацаны.
ещё немного, станут не видны
ворота, мяч,
умрёт последний житель....
бегом через преториум:
вольер,
собаки, лаз в стене,
столетний кедр,
легионер, опять легионер...
– пустите, что вы дяденька, пустите.
на пустыре игра, вернее бой.
в пыли мальчишки носятся гурьбой.
закашлялся, в свисток пытаясь дунуть,
судья.
щегол,
кружит над головой.
Исус Христос с разбитою губой
стоит в воротах
радостный, худой
и загорелый.
кто бы мог подумать...
 
* * *
 
тем временем мой голос опустел.
я говорю, но слов своих не слышу.
их звук внезапно оказавшись лишним
ушёл, оставив место пустоте.
так врач от безнадёжного больного
выходит, прикрывая дверь,
ни слова,
не проронив.
и время стало тем,
тем временем, где мне отведено
отсутствие.
на чёрно-белом фото
видны слова:
«когда-то», «где-то», «кто-то»,
«не восполнимо» и «не суждено».
и женщина из не моей весны
глядит в хрусталик новенького ФЭДа
к её плечу льнёт северное небо.
глаза её
полынны и степны...
 
* * *
 
– к червоному вальту, червоный туз!
 
там дачники играют в подкидного....
выходит в переулок дядя Лёва –
хозяин дачи.
раздаётся хруст,
сырой, мясистый хруст арбузной корки.
они смеются....
 
– врежь-ка козырным...
 
хозяин дачи сглатывает дым
и морщится,
как принявший касторки
больной.
сосед мой, мой негласный друг
седой такой, слезящийся, небритый.
– запомни ингеле, он говорит мне,
триппер,
болезнь, он говорит мне,
грязных рук.
мы смотрим с ним на море.
по волне,
бегут, искрятся солнечные тени.
и где-то вдалеке проходит время
любви моей,
не зная обо мне.
хозяин дачи дёргает плечом,
глядит на женщин, уходящих с пляжа...
a по забору бродит паучок.
и вяжет паутину.
вяжет, вяжет...
 
* * *
 
когда б ты знала
из какого сора...
 
не тот, знакомый,
а другой, который
к тебе,
к прикосновенью твоему
так горько, невозвратно опоздавший,
на площади рассветной крошит мякиш
в хлопочущую, птичью кутерьму.
 
ещё прохладно, муторно.
далёкий,
растерянный, протяжный, одинокий
курлычет ветер тёмною листвой.
пустой трамвай, стуча дверями катит.
любовник, позабытый под кроватью
слезу роняет в тапочек чужой.
 
и исчезает ночь,
остатки ночи.
уже хромает сказочный молочник
по сероватым улицам пустым.
в корявый колокольчик свой колотит.
уже светает.
и «другой» уходит.
и небо расступается за ним.
 
---
С этой подборкой, представленной редколлегией альманаха-45, автор вошёл в шорт-лист конкурса «Заблудившийся трамвай-2012».