Теперь, вдали, мы молимся за вас.
Мы напрягаем зрение и память.
Надеемся на верные слова...
Ведь кое-что даётся и словами.
не всё на время сваливать пора ведь -
беду дурное слово навлекло,
и нас нет рядом, чтобы чуть поправить.
Как, что не год, то дальше, глубже, выше...
Ещё «товарищи», не «господа»,
вы наотрез отказывались слышать.
но чувство, что задета середина,
непонятыми делают вдвойне
и в картинках старый абажур.
Мы с тобою, всё-таки, уральцы -
этих географий не стыжусь.
входит, как безжалостный шампур;
это мы не только в кинолентах
видели Магнитку и Кунгур.
облицован трон поводыря,
это нашей зеленью пропитан
север, где сияния горят.
плавили железную руду;
это мы, в лесу встречая зэка,
хлебом с ним делились на ходу.
видится картошка в чугуне,
это тут в посёлках помнят что-то
о царях, репрессиях, войне...
потребляют выдох твой и вдох;
сгорбленный Урал и животворный,
Красивая рыба - печальная
И плавная, и напевная.
Такую встречают случайно
В сутолоке повседневной.
И скроется махаоном.
А ты всё таскаешь камни
В процессиях похоронных.
Сквозь медные рты большие.
Наёмники в тканях грубых
На мокром ветру фальшивят.
Созвучие свойству плавать.
Любовь - долгота звучания,
Горжусь, как встарь, своим таёжным краем,
Кладу сосну в пустой камин c утра,
Передо мной дорога на Арнпрайор,
А за спиной - всегда Тагильский тракт.
Демидовские копи-рудники
И башня наклонённая в Невьянске,
И пляшущие в озере буйки.
Сопоставлять, меж двух земель висеть,
Тиха, как Нейва, речка Миссисипи,
Как Мадаваска - озеро Исеть.
На повороте - статуей - олень.
Мелькают перелески и болота,
И впадины чернеющих полей.
Опять наш брат домов нагородил.
Там, впереди, игрушечный Арнпрайор,
В родословной - по Бабьему Яру,
по стрелецкому бунту, войне,
по репрессии, культу, пожару,
по тому, что достанется мне.
по душе - и удел горемык:
эмигрантские тонкие крылья
надеваешь, как лысый парик.
свечи сальные мрачно коптят,
это нам подмешали в наследство
слепоту обречённых кутят.
над шугой и разломами льдин,
лошадь тонет с обрывками сбруи,
человек выплывает один.
и научат других приживать,
родословная вводится в вену,
но всегда переходит в желвак.
в простодушии иль ворожбе...
Инсулиновый шок новоселья,
Питаешься планктоном слабых нот,
привычных звуков, плазменных иллюзий,
и время, бомбой тикая, идёт
в большой брегет, лоснящийся на пузе
бурлят цуккини, мясо и спагетти,
откуда кровь несет с собой к виску
энергию и путаницу эти.
как поплавок по старице проспекта,
в глазах пестрят пырей и череда,
когда следы Гекубы ищет Гектор;
на главаря решающего бунта,
а сюзерены астму и коклюш
лечить стремятся знахарством. Как будто
Ну, не помогут - голову отрубим...
и главарям. И тёще - за блины.
И маркитанткам - висельные груди.
Глотать полезно собственные сопли.
Но, распуская слюни о святом,
не забывать нашивки и нашлёпки.
где в море берегов впадают склоны...
Не заплывайте, люди, за буйки.
Там где-то флибустьерничает кит.
Стенной ковёр, где лебеди и лес,
как персонажи бабушкиных сказок,
как тихое влечение к земле,
которой теми сказками обязан...
под фетровым касаньем молоточков,
так маленькие хвостики комет
мне форточку распахивают ночью;
туда, где отголоском карантина
оценивают кровь по густоте
и помнят аромат валокордина;
навстречу разыгравшейся погоде,
где слоники на стареньком комоде
Жизнь - перекрученная на ощупь.
Горько-солёный вкус.
Дело не в матери и не в тёще -
В родственности рывку.
Жизнь - дорогой шоколад.
Часто летят кругляши паслёна
В булькающий томат.
Рвёт мириады брызг.
Коркой гранатовой жизнь горчила
Тем, кто её надгрыз.
Без никаких паскуд.
Думал отрезать её, как ростбиф,
Думал припасть к куску.
Сгинет, иных гнобя.
Жизнь это буквица передовицы
С пасквилем про тебя.
Время несёт рекой.
Платишь всю жизнь за ничтожный промах.
Но нам-то нет
привычных лет
и нет протяжных зим,
мы успеваем на обед
и по морю летим.
волны глухой
и вниз слетаем - ах!
и страхи стали чепухой,
и брызги на губах.
в зенит луна,
волна летит в зенит,
и воет кливер, как струна,
и ветер в нём звенит.
морская пыль,
и враг обходит фланг,
пускай попробуют, клопы,
полезть на чёрный флаг.
и новый галс,
идём на абордаж;
и кто нас вечером ругал,
наутро будет наш.
давай, трясись,
и ты молись, пушкарь,
пускай до боя лопнет жиз-
Обмирающее, тонкокостное,
сохраняемое в музеях...
Тонет город на перекрёстках
в ароматах своих кофеен.
Своды арок да шпаги шпилей...
Полно, милая, брось, ну что ты,
хлопни дверцей автомобиля,
маловодной, короткой Сены,
я сегодня какой-то набожный -
в этом день виноват осенний.
в эту воду в знак суеверия -
мы вернёмся сюда, наверное,
и опять побредём по скверам.
в пожелтевшей листвы настое,
осень рухнет на нас пластами