Sik!
«Рихтовать» и «штробить» –
не всякий поймёт.
Рифмовать и пить –
это каждый могёт.
Здесь любой обормот – пиит,
Так как пьёт,
ёшкин кот.
Алебастром – мажь,
с алебардой – бди.
На бумагу – гуашь,
а гуано – ни-ни.
Не буди бутик,
внутрь не заходи –
У охранников будет тик.
Ало
Красна гортань, молчит моё кричало.
Полгода на шкафу лежит моё бренчало.
Не моет душу музыки мочало.
Душа, как водится, с годами истончала
и одичала.
А помнишь, лето поозорничало?
Ждала его судьба Сарданапала. –
Горело ярко и почило ало...
Потом зима изысканно молчала,
серчала.
И лишь снежинки за окном качало,
как голубые лодки у причала...
Но дней холодных в Лету не упало
ещё не мало.
Красна гортань...
Рингтон
Не кроши на меня батон –
анадысь я скачал рингтон,
и тепереча мой телефон
про Таганку страдает.
Ах ты, Родина-мать, краса,
я воспел бы твои чудеса:
про поля бы пел, про леса,
только всё пропадает.
Я расчухал одну муру:
знаешь, я ведь ВЕСЬ не умру.
Я сказал об этом бугру,
и бугор подытожил:
– Хоть ты файлом в Сети висел,
хоть ты на стадионах пел,
коль Господь нажимает «del»,
твой «escape» не поможет.
А душа черна, как чифир
заполняет внутренний мир.
Эх, поехали, командир! –
А куда – разберёмся.
Вжарь по улицам – будь здоров...
То-то будет вокруг ментов,
то-то будет раскрытых ртов,
если мы наеб...
Воронеж прикольней
На улице – рай.
В душе – май.
Живи, бонусы собирай.
Вот бонус по носу,
в виде скидки аж в три процента
(а это, без малого, четыре и восемь десятых цента.)
Не шутка, однако!
Живи,
на судьбу не вякай!
Фаренгейт на термометре прёт,
Цельсий пока отстаёт,
но, конечно, догонит и перегонит.
Рельса под ржавым трамваем стонет
(вторая увязла в дорожной пыли).
Это неправда, что у нас «тигули» –
у нас супермаркеты и синагога!
И ещё всякого-разного очень много. –
Варят пиво, к нему – рыбец,
у нас два Пушкина, наконец.
Один – ресторан, другой – памятник на могилу героя.
«Скульптор его ваял, выходя из запоя», –
к такому выводу потомки непременно придут.
Воронеж,
врежь!
Всё равно Москва
уверена, что ты – брут.
Врежь по клавишам мая,
расплескай по небу кумач!..
Плачь, моё сердце,
плачь…
Вот моя вена –
пей, Воронеж.
Кстати, Пушкин тут проезжал и глядел из возка,
но об этом теперь не пищит ни одна доска
на стене.
Есть другая, что здесь
почти замучили Мандельштама.
А ещё здесь Бунин пИсал в пелёнки (но не писАл),
и за это ему поставлен был пьедестал
(мы ж культурные люди!) у библиОтики, тама.
На улице – рай. На клумбе – тюльпан.
Значит бонус – лыжи!
Чем, собственно, Воронеж отличается от Парижа?
У них кутюрье, и у нас почти такие же польты,
у них – башня Эйфеля, и у нас – опоры высоковольтные.
У нас бьют негров, а там, напротив – арабы французов.
Негров бить – плохо, но в этом Евросоюзе
Похоже, нет места белому человеку.
Может уехать в Мекку?
Нет! Воронеж прикольней.
В нём столько бонусов! –
По носу.
7 мартобря 198...
Седьмого мартобря, как водиться, парад-
але,
(Оле-е-оле-е!)
банкет и вечеринка.
Мороз-мороз, калинка и малинка.
Возможны «Шипр» и «Красная Москва».
Смотри, смотри – летят из рукава
генсека
ненасытные синицы.
Народ под вечер пьяно суетится.
Ах, что тут скажешь? Бабушка права:
вон «божия роса» блестит на лицах
и море поколенно, то есть, мелко...
Восьмого мартобря – банкет и опохмелка,
поскольку – женский день.
Памятник в городе В.
Воронеж, ворон, нож.
Осип Мандельштам
А Мандельштам – осип. Своим чугунным ухом
он только слушает, что деется окрест.
В сей парк не водят женихи невест,
дорогой в храм лишь семенят старухи...
А ржавчина у Мандельштама в ухе,
подобно сере, заведётся ли?
Ах, не меняй на доллары рубли –
неси в лабаз, а то ведь ходят слухи –
мир скоро рюхнется (но раньше рюхнусь я).
БайкИ скуржавые блатного октября
роняют жёлуди, как ценные корунды,
полощут в небе листья, как секунды,
и падают они к ногам его,
и грудами лежат,
но что с того,
коль пред поэтом Вечность распростёрта?
Зачем глаза у Мандельштама стёрты?
А впрочем, ведь не пить с лица его
ни псам, ни голубям, пока он вертикален...
............................................................
Нёс ворон нож – упрям, маниакален,
над ним, раскинув чёрные крыла.
И рыжею лисицею судьба
за ним вилась, не упуская следа...
В последнем акте драмы было это:
Нож выпал, с ним была плутовка
такова.
Жизнь у пырей
Шпигались на травке у дохлой реки,
кидали на чёрную воду плевки.
И были легки-и
(мы, – не плевки).
Ширялись в подъезде – было темно.
Машинка блудила, по вене не шло...
Кувшин наших мыслей показывал дно,
а нам всё равно.
Шваркались на хате. Хозяин же, блин,
пыхнул беспонтовки и съехал на кир.
Укурыш ты синий, – антенну набил,
а сам отвалил!
Пырялись в саду (было лето исчо),
но в чичах все шланги, в метро – горячо.
Арык не найти!.. Лезь же в петлю торчок,
сучок.
Однако
Век несолидарности трудящихся.
Радуются буржуи,
ржунимагу я.
Молчит Шуя,
и Силезия тож.
На московских полях поспевает рож
урожай,
опять.
Хватит икать! Лучше попей лабудички с экрана.
Все на!..
Рябчиков нет, господа.
Только перепела
и ржа из-под крана.
Кризис во рту и снаружи
В роте слоты свободные образовались во множестве.
В общем, мечта дантиста я, а денюшек нету.
Дома без надобности лежит мой лопатник кожаный –
слишком уж мало нынче платят поэтам.
Меценаты меценатствуют где-то не тут, заразы.
Спонсоры мечут икру на чужие куски хлеба.
В банке кредит не дадут, раз с зарплатою казус.
В общем, просить остаётся только у неба.
Дай ты мне, небушко, зубиков новых, беленьких,
чтоб обходилось без кариеса и флюса,
чтоб приклеить брильянтик, и кости цыпляток бедненьких
перегрызать пополам на зависть Малахову с плюсом.
Кстати, Геннадий Петрович как-то сказал о прополисе:
если втирать его в пустые участки дёсен,
будут вам зубы новые, чтобы вы не беспокоились.
Через каких-нибудь пятнадцать-семнадцать вёсен.
Имхо – радикальный способ, поэтому не подходит.
Но подходит сын, спрашивает:
– Стихи пишешь новые? А зачем?
– МыслЯ, понимаешь ли, бродит.
– Эх, уж лучше б ты кряки писал софтовые!
И то! Хватит засевать лист таракашками чёрными!
Напишу я кряк, пока жизнь окончательно не дала пендаля.
И продам. А потом, рифмами окрылённый,
побегу в магазин – покупать измельчитель с блендером.
Доверяй, но проверяй
Покуда около банка грузят в авто слитки с золотом,
тщетно ищу, где бы выпить кофе молотого.
Везде подозрительный порошок и батончик «Шок»
(это по-нашему – шок, свободы взалкавшему).
Заглядываю в ларьки, в поисках класса среднего,
не богатого и не бедного,
электората всяческих демократов,
который встанет за них без домкрата.
Раз, два, три... Среднего класса негусто.
Не слыхать на улицах купюрного хруста.
Арабику путают с рабустой...
Невежественно, некапустно!
Пока коммунист сохнет –
демократ сдохнет.
Это грустно.
Однако проверю-ка грузчиков,
по лужам похлюпаю –
Как бы не спёрли кило-другое,
люмпены.
Немножко нервно
В поисках пакета с кефиром,
спрятанного марчендайзером хитрым,
четыре баклажки живого пива
в корзину кладёшь...
Эх! Пропадай не за грошь,
жисть!
Красиво – оно не запретно
(в этом районе,
конкретно,
по крайней мере).
Глухой тетерей
токует рядом промоутерша-нимфетка...
И нет ни одной ядовитой конфетки,
и дома забыт кастет!