* * *
Пускает ангел пузыри
из длинной маковой соломки,
они сияют изнутри,
ещё снаружи, и по кромке.
Сияют словно фонари
на сизой улице осенней,
но если хочешь, то всмотрись,
проникновенно тонким зреньем!
И вот наверное, тогда
всё станет узнанным до боли:
и города, и поезда,
матёрый лес, нагое поле,
и пёс, прижавшийся к ногам,
идти зовущий на охоту...
И человек, стоящий там,
и человек, решивший что-то.
* * *
Зарастает дом ледяной травой,
изо рта его выпадает зуб,
только чуешь ты – он ещё живой,
и жива душа – деревянный сруб.
Вот возьмёшь бывало его, прижмёшь,
и давай баюкать – мол спи, да спи...
И стучится в окна озябший дождь,
будто вяжет облако пара спиц.
Ну а ты жалеешь его и птиц,
и качаешь тихо гнездовья, и
паутину снимешь с родимых лиц,
и опять поёшь о своей любви.
* * *
…приходит время для раздумий,
но, словно к смерти торопясь,
над кручей молится игумен,
как на чумной иконостас.
летят под пение псалтыри
листвой побитые щеглы,
иные плоскости расширив,
их крылья к ночи тяжелы.
и тот, кто выглядит нелепо,
и тот, кто прячется внутри,
сдаёт сейчас без боя крепость,
и поздно мудрствовать:
– презри
чужие истины и зимы,
и холод храмовых годин,
чьи небеса несокрушимы,
как треск ославленных осин...
* * *
…у кротких ангелов – заботы
и скорых дел невпроворот.
на тёмном небе – позолота,
янтарный свет медовых сот.
летит снежок – пчелиный улей,
твой друг Собакин ловит их,
а дома варится в кастрюле
бульон из косточек мясных.
пора бросать поститься грешным,
так ароматен супный дух!
стоит на горке ангел снежный,
на голове лебяжий пух...
* * *
I.
...и динамизм, и пустота,
всё – равновесие природы.
спадает медная листва
на слой воды, где за исходом –
печаль летейская и дрожь,
хрящей гниение и плоти.
о, если просто бы: стряхнёшь
и позабудешь смерть на взлёте,
разбавив кровью жизни сон,
а воздух ржавчиной осенней,
где кожу сбросит на газон
платан – Платона соплеменник!
но ты плечами поведёшь,
прохладу влаги ощущая,
и отвернёшься, «ни за грош»
спугнув с деревьев птичью стаю...
II.
...так возникают холода
и городская отчуждённость.
щепотка соли, голодать
нам предстоит, когда дотронусь
до ран,
открытых наугад
зимой – помазанницей божьей.
на хрупких стёклах конденсат,
за ними – снег, и бездорожье,
и оголённые стволы
дерев, остывших и безмолвных;
а нам усесться б за столы,
еловой дверью громко щёлкнув,
отгородившись от всего
потустороннего и боли,
холодной таволги тревог,
запорошённых метрополий,
осоловелых волчьих глаз,
непонимания просодий,
где лёгким воздухом обдаст,
что всё проходит, всё проходит...
* * *
Две птицы в городе, а я
стою и мёрзну.
Снежком укутана скамья,
в кармане зёрна.
Кидаю птицам и смотрю
к себе под ноги.
Стою лицом к монастырю,
платочек строгий.
Склевали зёрна птицы и
крылом взмахнули.
Я от мужчин ждала любви,
а может ну их?
* * *
Может сесть и Пушкина почитать,
почитая Блока и иже с ним;
на столе под снегом моя тетрадь,
в ней словесный прах и небесный дым.
Я не вижу то, что хотите вы.
У меня – собаки и чёткий след,
и особый навык – внимать живым
или тем, кого между нами нет.
Только чуют псы, нет не запах – свет,
и меня ведут за собой туда,
где во всём обилии есть предмет
тот, во имя оного смысл – страдать.
И гореть в аду несуразных догм:
– Не пиши, дурашка, вот Бродский – Бог!
У меня петлю распустил чулок,
как же ты, читатель, со мной жесток.
Бросив сеть подальше, сидит рыбак:
перешеек, город, озёра, луг;
и пускает кипы лететь бумаг,
словно каждый выдох здесь близорук.
Будто стрелки сдвинет над тем сукном,
где писал не гений, а человек...
И писал так просто и об одном,
что дышать поэзией лишь рефлекс.
© София Максимычева, 2020.
© 45-я параллель, 2020.