На горизонте розовая корка.
Куда светило кануло, узнать бы.
А в голове талдычит кто-то: «Горько!» –
как пьяный гость в разгар широкой свадьбы.
провал зрачка заманивает в бездну –
косит, лукавит, ветром травы косит,
надев убор парчовый и помпезный.
и босиком вороньи встретим стаи.
Для нас другие времена настанут:
земля в алмазах, солнце в горностае.
мороз ваяет ледяные клёны,
минуты минут. Но ещё не поздно
Речь вытекает – поперёк дорог.
Ну что скажу? Видать, судьба такая.
Видать, на белой тучке добрый Бог
вздремнул, тем самым речи потакая.
Отъединив, как ветку от ствола, -
соединяет с камнем и водою.
Дорожка, что протоптана была,
проворно зарастает лебедою.
Бог с ней! Пусть виноватой прослыву,
не спрятанная в латы или вату,
я всё-таки, я всё-таки живу –
Неважно всё, неважно:
ледка холодный хруст,
зола души бумажной,
заплаканная грусть,
обложённость флажками
(кто в центре – обречён) –
из пепла рвётся пламень,
что жизнью наречён.
И ночь вползает кошкой,
зализывая сны,
под ласковой ладошкой
Погромыхивает где-то,
будто в тучах катят бочки.
Заблудившееся лето
пребывает в мёртвой точке.
Что ни утро – ливень, ливень
мчит на ножках макаронных.
Что ни вечер – длинен, длинен
дождь вдоль улиц полусонных,
где дома во мглу одеты,
а в углах живая рана
на паласы, на паркеты
серп стеклянный,
кто, шутя, тебя подвесил
над поляной,
над холмом, ночным и плоским,
как бумажный,
обрядя в твои обноски
свет домашний?
Говорят, что ты причина
жизни новой –
обновляющий старинный
нож садовый.
Ветви старого обрезав,
ты спокоен:
мол, и я в полях небесных
добрый воин.
А внизу старья несметно
отрастает,
пока свет твой незаметно
в небе тает.
Пока ты грузнеешь телом
за морями,
что же в мире оголтелом
станет с нами?
Серебристая игрушка
подвесная,
ты серёжка, безделушка
ледяная.
Зря поёшь, кривой и тонкий,
в лад с гитарой –
допотопная гребёнка
Эта тишина невыносима!
Надо грома, звона, чада, дыма,
музыки огня и суеты.
Но уже сгорели все мосты,
а вокруг высокая стена –
каменная эта тишина,
темная, как смертная черта –
рубцы и швы наружу –
фактуре гладкой дня
не в силах подражать,
Она в себе несёт
агатовую стужу, –
окоченевших губ
в улыбке не разжать.
Болят и ноют швы,
невидимые в полдень.
Благообразный день,
своим путём спеши,
но среди ста сует
ежеминутно помни:
где нет в душе рубца,
и снег, увы, не прошлогодний.
Вослед явлениям погодным
ползут несбывшиеся сны.
Не спится – руку протяни –
и можешь ветер пить из кружки.
вблизи – несмятые подушки,
а в окнах – редкие огни.
Вверху полотнища холста
без передышки небо хлещут.
Уже Весна, собравши вещи…
О Боже, станция не та?
Никто не встретил, не принёс
цветов, как близкой и знакомой,
своя рубашка ближе к дому,
а дом спасительнее роз.
Забыв волненья новизны,
привыкнув к серости безбрежной,
душа не стала слишком нежной
к цветистым прелестям Весны.
Забывчива – накоротке
с рутиной, скудостью, тревогой –
она бредёт своей дорогой
Что-то листья – по ветру,
что-то ветер – поверху…
Чтобы жить, да попросту –
не хватает пороху.
век запястий с колтами.
На реке берёзовой
пляшут волны жёлтые.
я – речного племени?
А блесна – из листика…
О чём писать? Не пишется – стара.
Блуждает мысль в кромешности нетленной.
Висит звезда на кончике пера
и каплет сном в бездонный ров вселенной.
морское дно без видимых течений.
Такая чушь, как месяц над рекой,
не отвлечёт от варок и печений.
и долог путь от января до мая.
В промёрзшем небе денежка висит,
и август плотный
пробежал, надкусывая грушу.
На ещё зелёные полотна
соляную грусть свою обрушу.
да лететь-то некуда бедняжке.
Синий сон ей звёзды
сыплют в очи –
лишь у них одних пути не тяжки.
преет лист. Слезу роняет жалость.
Закрепляю душу – всю в заплатах –
Всё золото мира – моё.
Оно шелестит под ногами.
Пока не летит вороньё
по небу кругами, кругами,
и дождь шепелявый не льёт,
а в тучах – сиятельны дыры,
всё золото мира – моё,
всё легкое золото мира.
и незачем деньги копить –
за груды тяжёлой монеты