Апельсин
Разделить бы жизнь на дольки, как апельсин.
И прожить бы каждую дольку в другой стране.
Но один растерянный взгляд. И всегда один
Миокард пульсирует ходиками во сне…
Разделить бы жизнь на вишни и смаковать…
Покупать на южном базаре по полкило.
Строить башни, на шаре девочку рисовать
И считать счастливым любое своё число.
Где-то резать вены, а где-то рожать детей.
Может, петь сиреной, а, может, курить в окне –
От любви бедовой, которая тьмы темней,
От тоски медовой, которая яд во мне...
Научиться из всех страстей добывать огонь,
Чтоб горел спокойно и грел меня до седин.
А потом сложить все жизни в одну ладонь
И собрать обратно
солнечный апельсин.
Иерусалим
В отражённом свете столицы
Вьют, как ласточки, гнезда в скалах
Мои братья, иерусалимцы.
Звонкий воздух у них в бокалах.
Пробиваясь за рамки улиц,
Поднимаясь ростком граната,
Этот город меняет угол
Отражённого в небе взгляда.
Он себе выбирает души,
Свой витраж украшая синим.
И не каждый, к нему идущий,
Может этот подъём осилить.
Здесь бледнее кусты сирени
На холмах, где царят оливы,
И, как угли, огни селений
Раздувает ночь торопливо.
Можешь в гору ползти упорно,
Можешь в город нести поклажу,
За прозрачным его забором
Остановит прохожих стража.
И на миг у заветной планки
Все замрут без тоски и злости.
И врата стерегущий ангел
Нам кивнёт:
Проходите.
В гости.
* * *
Я в наушниках слушаю Эллингтона
в самолёте, летящем в Мадрид.
Сборы нервные вспоминаю сонно
под неровный моторов ритм.
И думаю: вот ведь какая штука, –
лето, прошлый век, утомлённое ретро,
я лечу в самолёте и слушаю Дюка,
и медовы звуки, как губы ветра...
Рядом спят соседи, ползёт столетье.
Пятьдесят шестой год. В Ньюпорте – полдень.
И в нагретой меди мелодий этих
время кажется медленным, нега – полной.
Я сижу и думаю: вот улыбка
открывает в дороге другие души!..
Вывод правилен, но обобщенье зыбко:
равнодушие где-то воспримут лучше.
Высота семь тысяч, чего – не помню.
Стюардессе – можно в модельный бизнес.
Облака внизу. И сейчас легко мне
улыбаться в небе чужой отчизне.
Но в Ньюпорте – полдень и запах сосен,
океан спокойный и ветер гладкий...
И покорны волны, и скоро осень.
Пристегнуть ремни.
Пять минут до посадки.
* * *
Любимому поэту
Как росчерк нервного пера,
Размытый профиль.
Не жертва, не адепт добра,
Сухарь и профи.
Сквозь дождевые облака,
Дворы кривые –
Кровоточащая строка,
Слова живые.
Им не опасны тлен и моль,
Чужды длинноты.
Но мизантропии бемоль –
У каждой ноты.
Близнецы
Когда в Беер-Шеве летали ракеты,
когда на юге выли сирены,
ко мне приехали эти дети –
два двухмесячных близнеца.
И их тёплая мама с тёмными
под глазами кругами
и полной грудью.
Они привезли с собой нежный запах
молока и дома, и стираной марли.
И Детского крема – из самого детства,
и тёплой мамы с тёмными
под глазами кругами
и полной грудью.
Они привезли с собой пониманье,
что жизнь состоит из еды и солнца,
и сна под тихий дождик осенний,
и телевизора где-то рядом.
И тёплой мамы с тёмными
под глазами кругами
и полной грудью.
Они пробыли всего неделю.
И увезли свой чудесный запах,
мою депрессию и тревогу,
и маму, пахнущую молоком.
Оставив комнату, вдруг пустую,
и мне записку: «За всё спасибо»,
и пониманье, что жизнь моя –
она состоит из еды и солнца,
и сна под тихий дождик осенний,
и телевизора где-то рядом.
И тёплой мамы с тёмными
под глазами кругами
и полной грудью.
* * *
Мы снова одни на осенней планете,
Друг к другу легко вспоминаем дорогу.
Всё дальше орбиты, где кружатся дети.
Всё ближе сюжеты, где тень и тревога.
В гостинице пусто. В глуши деревенской
За ужином к месту вино и усталость.
И шницель, как вальсы, и легкий, и Венский.
И жизни ещё половина осталась...
Хозяйские дети, два русых мальчишки,
Внизу собирают бумажного змея.
И воздух прозрачен и звонок. И слышно,
Как падают листья и яблоки зреют.
Хозяйская старая сторожевая
Зевает у входа на серой подушке.
Я ёжусь невольно, очки надевая,
И пальцами грею холодные дужки.
Мы ходим на берег гулять вечерами.
Селенье, как пледом, укрыто туманом.
И в маленьком озере между горами
Душа отражается в ракурсе странном.
Холодное утро. Так тихо на свете.
В альпийской деревне – воскресная месса.
Как было бы славно найти после смерти
Для следующей жизни такое же место.
Система координат
В моей системе координат
всё под контролем, но что-то над,
пломбир в киоске и лимонад – из детства.
В моей системе координат
царят тревога и циферблат,
и никуда мне от их баллад не деться.
Тропа-линейка и вновь виток –
взрослений или обид итог,
и память боли на мякоти дней, как корка…
В моей системе координат
всё под контролем, но что-то над.
И в кофе кубиком рафинад. Но – горько.
В моей системе координат
и комсомол был, и раввинат,
и в коммуналке паркет из прошлого века.
А мне остался парад утрат,
под кротким небом корявый сад
и в жёлтых листьях сухой гранат, и ветка.
Шварцвальд
Колюч и грузен чужой язык,
и крепок чудесный грог…
Приветлив к путникам разных лиг
гостиничный погребок.
Копчёный окорок, острый сыр,
вина золотого блик.
Очаг на время, простой трактир –
к усталым ногам привык.
Здесь розов башенных стен кирпич
и густ колоколен звон.
Лубок раскрашенный. Но не китч, –
гравюра других времён.
А семь пробьёт на больших часах,
и ставни прикроет бар.
Всем на прощание: «Гуте нахт»,
а может быть, «Бон суар».
Давай же выпьем за то, чтоб так
и плыть нам, покинув док.
Пока хранит нас во всех портах
нестрогий дороги Бог.
Гулять по миру, что вечно нов
и нас никогда не ждёт.
Всем на прощанье: «Хороших снов»,
а может, «Лехитраот».
Лондон
Когда воображаю Лондон...
Из письма А. С. Пушкина П. А. Вяземскому
Когда воображаю Лондон,
то вижу, бодрый иностранец,
его стеклянный огурец.
Холёный парк в окне холодном,
старушек глянцевый румянец
и солнца бледный леденец…
А он другой, живой и пёстрый.
Веснушчаты его принцессы,
и молод улей деловой.
Бурлит, как суп, великий остров.
Гуляют юные балбесы
по трёхсотлетней мостовой.
Здесь слово ценится на славу.
Считает титулы по древу
традиционно Старый свет.
Он долгу следует и праву:
для всех, включая королеву,
один закон и этикет.
Здесь пейсы крутятся и пенсы,
здесь франты вертятся и футы,
фортуны тикают часы.
И деловитый «Маркс и Спенсер»
колбасы меряет на фунты,
удало подкрутив усы.
Когда воображаю Лондон,
над Темзой дождь всегда идущий,
над площадями пледом ночь,
ему я предан, хоть не поддан.
И в инкарнации грядущей
родиться лондонцем – не прочь!..
Гудзон
Когда с одной стороны Гудзон,
с другой стороны восток.
Стекает небо за горизонт,
и лиц розовеет сок.
Марионеток идёт толпа,
кофейный стакан в руке,
из люков уличных жирный пар
уносит муссон к реке...
Когда с одной стороны Гудзон,
с другой стороны восток.
Здесь одиночества сладок сон,
победы глоток жесток.
Тебе споёт у метро пророк,
что всё-таки Бог велик,
когда осветит бетонный блок
стекла многотонный блик.
Вольётся точкой твоё окно,
как пиксель, в его экран.
Внизу – грохочущих улиц дно
и хрупкий подъёмный кран,
бессонный остров, в любой сезон
похожий на лепесток...
Когда с одной стороны Гудзон,
с другой стороны восток.
© Светлана Менделева, 2014.
© 45-я параллель, 2014.