Roma
У этого лета будет своя история:
Угли камней, запекшиеся на солнце,
В мякоть акаций утоплена пьяцца «Астории»,
Голубем уркает голос Умберто Тоцци.
Оплавилась синь на сыроварне полуденной.
Острой блесной врезается в масло лета,
Тающего на фарфоровой хрупкой посудине –
Море, как лезвие сточенное «жилетта».
Кадык олимпийский осколком завис над каверзой.
Трапезный лист июля бумагой нотной
Праздно трепещет на скатерти. Вытравить нас нельзя
С нашей с тобой пармезановой подноготной.
Оставив росчерк полей от шляпы касторовой,
Ты опрокинул воздух и глину кровель.
У этого лета да будет твоя история,
Этому лету приписан твой римский профиль.
* * *
Зёрна, что выскользнули из рук,
Нежным адажио провожаю.
Вам же – нет дела до урожая,
Ведь всё обратится однажды в грунт.
Я вам прощаю всю эту ложь
Лба и эмалевый волглый холод
Брошенных комнат, и каланхоэ –
Он был вне любви и земли не всхож.
Дерево корни пускает вглубь,
Ветви растут, не стяжав укора,
Ветер буравит ствол толстокорый –
Я сею прощенье в разломы губ.
Я вам прощаю всю эту соль
Устричных раковин вместо комнат.
Нотного стана грунтовый голод
Рождает зелёную ноту соль.
Устала женщина
Панфиловой Анне Яковлевне
Любила бабушка моя витой каракуль и
Кристаллы ядрицы, и сизые чернила,
Что на седины все до капли изводила,
Не зная сроду, как греха, ни полкаракули.
И хоть бы день один припомнился мне, чтоб она
Не пошутила над собой, «рязанский лапоть»,
И не ударилась вынянчивать и стряпать,
Чего-то там не угобзила б, не заштопала.
Устала женщина, как русский лён распятая,
Небесным трубам отворила сердца вьюшку:
Видать, на свет ушла сквозь мглу за горе-кружкой,
Что в прошлой жизни от воспитанника спрятала.
* * *
Смолёной луны окурок
Осенней золой пропах.
Застыл на увале сумрак
И красный монах – сумах.
Единое на потребу
До тайны прихода стуж –
Мясистая мочка неба,
Гусиная кожа луж.
И схема необратима.
Лишь слышится, как впотьмах
Листвы раздувает схиму
Крыла двуединый взмах.
* * *
Где чёртово молоко, проросшее возле тына,
Закрой мне глаза рукой и лоб поцелуй пустынный.
Молчание губ сорвав, ветрами умчится в поле
Сочувственный шелест трав дохнуть на фитиль тополий.
В муку изведут кору древесных жуков буравы.
Не горько, что я умру, к дождю б урожай убрали –
Безмолвно взошла любовь, последняя, яровая.
Не майся, не суесловь: накоплено мук до рая.
Отталкиваясь багром от берега, как от бреда,
Ты зреешь в багровый гром, в терпение короеда.
В истлевшего неба ткань – просоленную холстину –
Лети, дротик-дрозд, не кань за сердцем в слепую тину.
* * *
Светла как темнота,
всегда и всем не та,
зря выжимай педаль –
не тронется рояль,
останется стоять,
укоренённый в гать,
не высекая искр,
меча молчанье икр.
Отлился в лиру линь:
аминь ему, сарынь!
Янтарные глаза –
излучины назад.
Внутриутробный зык…
Плавник или язык
взрезает толщу слов,
болтает свой улов?
Неладно как-то всё,
и стих меня подсёк,
вот-вот метнёт на мель
в двуклавишный апрель,
когда плотвичек рой
не мною замолчит –
немою заловчит
строкой.
Гибели царской семьи
Над кроткой обителью абрис вознёсся прощальной звезды.
О, сколько ещё возожжётся? Затерпнет, Господи, сколько?
Язычникам алой звезды отдана чистота бересты,
Июль – это низменность, белая известь на стёклах.
А город явил неминуемо облик разнузданный свой:
В цветении срубы стояли, спеленаты и дощаты,
Во тьме взъерепенился ветер – не выспавшийся часовой,
И башням площадным, от плача не знавшим пощады,
Ощупывал зло деревянные рёбра, тянул за язык
Литого из царственной меди соборного краснобая,
И белые кости известий бросал для столичных борзых,
И кровь, остывая, по стогнам лилась голубая.
* * *
В бой идут не одни старики ‒
Вдоль заречья по души ребят
На пирогах из костной муки
Поминальные свечки коптят.
В эти лета слепой молотьбы,
Лета клевера и клеветы
Веки спящих солдат голубы,
Губы спящих солдат золоты.
Видят воины брезг наяву,
Слышат ливневый глиняный гул –
Это старец Паисий во рву
Вдруг по-русски распев затянул.
Диким полозом выгнется бровь,
Преисполнится грохота грудь,
И обдаст богатырская новь
Кровяную жемчужную ртуть.
В бой идут не одни старики:
Сотворив «выпрямительный вздох»,
Встанет мёртвая Русь вопреки,
И в неё да уверует Бог.
© Татьяна Половинкина, 2018.
© 45-я параллель, 2018.