Уральская поэтическая шкала

(УПШ vs ДФШ)

Литературный альманах с винтажным названием «ПаровозЪ» летит по виртуальным просторам российской поэтической империи, собирая творческие ресурсы для чего-то невозможно-неизбежного и упоительно-утопического. И попутно вызывая удивление: сколько же их, хороших и разных, рассеяно по необозримым местам, и отдалённым, и не столь.

Вот проехал уральский состав – 70 авторов из 12 городов. Расположены демократично, по алфавиту. Сильные, самобытные, связанные одной целью. Как сказано в предисловии, это – школа, уральская, поэтическая.

С первого стихотворения задаётся тон, темп, температура, открывается сквозная панорама и какая-то странная, пространная, обращённая одновременно вдаль и вблизь, и вглубь тревожная перспектива: 

Сидя на красивом терриконе, посреди донецкой степи, и видя проходящий мимо поэтический паровоз, можно подумать, что это символ чего-то большего, чем издательский проект. Само его движение из столицы в провинцию знаменательно – это смещение центрации и даже более того: это перемещение из времени в пространство.

Как известно, в столицах ментальное время движется быстрее, чем в провинции, являясь приманкой для умов, настроенных на новое, передовое, авангардное. Периферийное сознание физически, фатально не поспевает за оборотами, с какими вращается центр. Но оно имеет другое назначение – охранительное, осознающее. Центр – технологичнее, периферия – филологичнее, центр – реактивнее, периферия – рефлективнее. Поэтому понятие «школа» более подходит для пространственных объединений, даже если они не являются «школами» по существу.

Казалось бы, время поэтических направлений и литературных группировок миновало. Поэтическая новизна воспринимается как мода, которую можно и даже модно игнорировать. Нет отчётливых тенденций, противостояний, конфигураций и т.п. – есть множество творческих возможностей и свобода выбора собственного пути, взгляда, слуха, голоса. Молодые авторы, конечно, собираются в компании, кружки, стайки, но тех, кто уже нашёл себя, трудно удержать в общей концептуальной связке.

Более консервативным, чем время, определителем поэтических множеств оказалось пространство. Конечно, и оно, с развитием информационных и транспортных коммуникаций, не имеет прежней ограничительности, но всё-таки земля, город, кухня – все места обитания и определяемое ими общее бытие продолжают воздействовать на поэтов с не меньшей определённостью, чем когда-то время.

Столица – извечный центр притяжения для одарённых натур, место их творческой реализации. Мало обладать талантом, надеясь, что остальное совершится само собой, лишь его силой, нужно иметь характер, волю, стратегические способности, чтобы завоевать столицу – Рим, Париж или Москву.

Правда, хорошо известно, что таким центром может быть не только столица. Например, университетский город – Оксфорд, Гарвард или Тарту. А это значит, что таким центром, в принципе, может стать любой город.

Это трудно. Но, как доказали уральцы, это возможно. Даже в России, в её неэвклидовых пространствах.

Это просто. Достаточно запустить аналог столичной инфраструктуры (издательства, фестивали и др.) и алгоритмы успешных литературных проектов (манифесты, сборники, аналитика и т.д.). Оказывается, это работает, и не хуже, чем в столицах.

Автор предисловия Марина Волкова представляет Уральскую поэтическую школу (УПШ) как уже несомненную очевидность и на примере её формирования выводит теорию литературных школ, которая сводится к нескольким взаимосвязанным факторам: идея – лидер – коммуникация – реализация – распространение.

Такой вот новый модернизм. Та же модерация, многократно и успешно испытанная, но другой материал и другие средства. Тогда было время времени, а теперь – время пространства. Тогда сменяющиеся направления выстраивались одно за другим во времени и относительно времени, устремляясь то к вечному (символизм), то к прошлому (адамизм/акмеизм), то к будущему (футуризм). Теперь же поэт волен устремляться куда ему вздумается, и если пытаться эти интенции как-то осмыслить и объединить, то более определённым основанием окажется не куда, а откуда, и не в абстрактно-фигуративном смысле, а в конкретно-параметральном. Почему-то стало интересно знать, из какого сора растут стихи, из какой почвы, земли, глины слеплен автор, из какой местности сложен контекст. Прежде пространственные обстоятельства если и принимались во внимание, то как ускорители или замедлители времени: столица / провинция, город / деревня, центр / периферия. Теперь же, подчиняясь, должно быть, неискоренимому чувству ментальной равновесности, поэтическое сознание, наоборот, всё чаще утверждается как противостояние времени, набирающему скорость.

Само понятие «школа» – пространственно: «московская», «питерская», «ферганская» и др. Неважно, что становится топливом региональной пассионарности – объединяющая идея, амбиции, отношения, инстинкт творческого самосохранения или что-то ещё. Неважно, какая модель берётся за основу для организации, ретрансляции и репродукции. Важен – результат. Самопрезентация – тоже искусство, и судить о её значении, значимости и смысле приходится по её конечному и, если удастся, бесконечному результату.

Сидящий на терриконе мог бы и дальше предаваться досужим размышлениям о парадигматике литературной эволюции и прочих абстракциях, если бы не возникающий из них конкретный вопрос: «А ты-то чего сидишь?» Раз уж есть объективные предпосылки для провинциального ренессанса, да ещё такой впечатляющий пример, да ещё и инструкция – встань и иди! Действуй!

Легче возразить. Найти какое-нибудь эстетическое или онтологическое оправдание своей бездеятельности. Вспомнить гуляку Моцарта, лежебоку Обломова. Апеллировать к самой природе поэтического творчества, которая, словно сила ветра и воды, хотя и может позволить себя организовать и молоть какую-нибудь муку, но не является ни содержанием, ни формой этой организации. Не так ли таланты, организованные в группу, класс, школу или институт, противоположны гению, свободному и одинокому?

Чему учит поэтическая школа, если научиться поэзии нельзя? Возможна ли такая школа, где учатся не учась, где организует сама природа, её «органичная ограниченность»?

Если уж подыскивать подходящее зеркало для УПШ, то это ДФШ – Донецкая филологическая школа, ставшая, не ставя такой цели, и поэтической. Их зеркальность обрамлена географически и исторически: тоже промышленный регион, так же далеко от столиц, такие же мифы и легенды – альтернативная древность, горнорабочий фольклор, революционное прошлое. Здесь тоже и тогда же, в 80-е годы, формировалась новая литература и по такой же схеме: были и лидеры, и креативные издатели, и творческие ресурсы, и трегерские инициативы. Тем интереснее понять, почему донецкая школа не такая, как уральская.

Возможно, причина в филологии – в Донецке она другая. Здесь не стали бы формулировать «идею», чтобы ничем и никак не предопределять творческие интенции. Идея мыслится здесь как нечто неизъяснимое, постигаемое в совокупности всех её проявлений.

Соответственно, «лидер» в этих делах – не тот, кто способен определить идею и организовать процесс, а тот, кто сам стал процессом, являющим объединяющую идею.

Творческие коммуникации – необходимая функция для творческого единения, но в Донецке если и возникает такое общество, где скрещиваются взгляды, соотносятся позиции, формируется вкус, то оно не проективное, «вольное», и оттого не столько смыслообразующее, сколько смыслопроясняющее, которое функционирует как самообучающаяся система.

Книжное дело уральцами поставлено, конечно, на славу – тут остаётся только восхищаться и вздыхать. В Донецке даже в благополучные времена было 2-3 литературных журнала, да и те выходили с инфарктной периодичностью. Но и они вместо того, чтобы представлять себя миру, вбирали мир в себя.

Культуртрегерство в УПШ благословенно. Иначе не объяснишь, почему так сошлись литературные звёзды: Виталий Кальпиди, поэт, замкнувший своей жизнью «уральский треугольник» (Пермь – Екатеринбург – Челябинск), и Юрий Казарин, тоже поэт, но ещё и профессор, замкнувший его филологически и методически, и ещё многие другие.

В Донецке было иначе. Основатель ДФШ известный стиховед Михаил Гиршман стихов не писал (кроме дружеских посланий), хотя читал их артистично. А его ученица Наталья Хаткина, которой суждено было стать «лидером» и «культуртрегером», не особо стремилась что-либо усвоить из стиховедческих штудий своего наставника, даже дипломную работу писала о прозе. Как оказалось, школа может быть и такой – школой бытия, где постигается нечто большее, нежели основы стихосложения.

Кстати, Хаткина родилась, как и Кальпиди, в Челябинске (только годом раньше), как бы подтверждая неявное поэтическое родство этих регионов.

Уральская и донецкая школы представляют собой два образа поэтической жизни – vita activa и vita contemplativa. Можно было бы сказать, что один – западного образца, активный, а другой – восточного, созерцательный, но геопоэтика этих сообществ побуждает уточнить их предназначение. И уральские горы, и донецкая степь – это места встречи, восточной и западной цивилизаций, пространства их взаимодействия и взаимопроникновения.

А поэзия всегда была и остаётся первейшим реагентом исторических изменений. Можно ли этому учиться? Если возникают школы – необходимо.

В момент очередного западно-восточного разлома Александр Блок написал: «Да, скифы – мы! Да, азиаты – мы, / С раскосыми и жадными очами!» Понятно, что скифство и азиатство, равно как и раскосость, здесь фигуральны. И всё-таки, если понимать это поэтическое самоопределение чуть более буквально, геопоэтически, то донецкие поэты могут в большей степени, чем другие русские, претендовать на это наименование, поскольку живут на земле скифов. Их филологическая всеотзывчивость («Нам внятно всё…») как бы предсказана и предопределяет основу, на которой возможен диалог культур.

Но и уральские поэты с неменьшим основанием могут называться «скифами» – выразителями, по Блоку, русской мировой миссии, поскольку именно они держат щит между Востоком и Западом.

…«ПаровозЪ» летит по России. Немного архаично? Но ведь нам же объяснили: «Поэт всегда – прошлое своего настоящего». Вызванная революционная ассоциация звучит заезженным саундтреком, былая патетика потрескивает, как угасающий костер. И старые стёртые смыслы становятся внятнее, оттого что слышатся не сквозь стрельбу и смерть, а через другие стихи. И символичный паровоз, летящий вперёд, набирает ход, и символичный кондуктор объявляет:

«В коммуне остановка»…

Александр Кораблёв

Об издании

В сентябре вышел из печати специальный выпуск издания Союза российских писателей – альманах «ПаровозЪ». «ПаровозЪ» № 6  полностью посвящён уральской поэзии. Инициатор уральского выпуска – Светлана Василенко, Первый секретарь Правления Союза российских писателей. Составитель альманаха – поэт и культуртрегер Виталий Кальпиди. В альманах вошли подборки 70 уральских поэтов из 12 городов Урала и дайджест текстов об УПШ. Появление уральского «Паровоза» сопровождалось междугородним четырёхдневным фестивалем «ГУЛ/2017/фестиваль поэтических интервенций». Сайт фестиваля: http://www.mv74.ru/gul2/

Об авторе

Александр Александрович Кораблёв, доктор филологических наук, профессор кафедры истории русской литературы и теории словесности Донецкого национального университета. Автор книг «Поэтика словесного творчества: Системология целостности» (2001), «Поэты и поэзия Бронзового века» (2007), «Ars poetica А. С. Пушкина» (2007), «Пределы филологии» (2008) и др. Один из авторов книги «Русская поэтическая речь –2016. Аналитика: тестирование вслепую».