Ровно в восемь приходи на каток

Сегодня я снова слушал Галича. Я слушаю Галича, наверное, раза два в год, но зато всё, что у меня есть, сразу, а это более двух сотен песен и стихов. Всё по порядку, с перерывами, некоторые не по одному разу. Интересно, что каждый раз открывается что-то новое, на что я ранее не обращал внимания, какой-то нюанс, событие, имя или их новая, скрытая до сих пор, взаимосвязь. В передачах «Радио свободы», посвященных памяти Александра Аркадьевича, говорилось, что песни Галича утратили былую популярность из-за того, что окончилась советская эпоха. Есть очень хорошие стихи у Александра Городницкого с тем же лейтмотивом о песнях Галича и Высоцкого, имевших значительную злободневность, помните?

 

Там пылится, не зная вращения,

Их пластинок безмолвная груда.

Никому не дано возвращение,

Никому, никуда, ниоткуда.

 

Действительно, эпоха сталинского насилия разрядилась в пространство, отравив его, и общество до сих пор борется с последствиями. И это правда, что многие события и имена понемногу уходят в небытие. Например, бывшие в свое время на первых страницах газет, имена вроде Гамаль Абдель Нассера или события вроде падения шаха Ирана. Помнят ли сейчас песню Галича с упоминанием Нассера или слова из песни Высоцкого «шах расписался в полном неумении»? Я-то помню, а нынешняя молодёжь? Заглядывают ли они в прошлое? Что для них какое-нибудь «и примкнувший к ним Шипилов?»

 

Наверное, лирика живет дольше, чем поэтическая публицистика и политическая сатира в стихах. Наверное, дольше живёт то, что более абстрактно и не привязано к конкретным событиям, за исключением самых эпохальных. Но оно не имеет и такого всплеска популярности, просто ровно горит синим пламенем и тихо светит. Просто мы не всегда можем абстрагировать вечные человеческие ценности – доброту, любовь, надежду, и вечные категории человеческого бытия – совесть, зависть, месть. А именно в этом материале для абстрагирования – основная нагрузка поэтической публицистики, политической и повседневной.

 

Но вот из груды похождений Клима Петровича Коломийцева и трагического пафоса маков на Монте-Кассино у Галича звучат такие слова. Старая, старая запись, глухой баритон. «Сначала была техническая задача написания пэона, а потом она превратилась в песню... Вы тут все физики... художники... Пэон – это двухдольная стопа с трехдольным окончанием». И тихая лирическая песня.

 

...И внезапно обретая черты,

Шепелявит озорной шепоток:

– Пять-тринадцать-сорок три, это ты?

Ровно в восемь приходи на каток!

Пляшут галочьи следы на снегу,

Ветер ставнею стучит на бегу.

Ровно в восемь я прийти не могу...

Да и в девять я прийти не могу!

Ты напрасно в телефон не дыши,

На заброшенном катке не души,

И давно уже свои «бегаши»

Я старьёвщику отдал за гроши...

Вслушиваюсь в песню снова и снова. Раньше действительно говорили «пэон», а сейчас принято говорить «пеон». Как мы любили всему давать определение. «Часть речи, которая свалилась с печи»... Пеон – это… почему двухдольная стопа? Почему с трехдольным окончанием? Александр Аркадьевич… Я мало кого уважаю больше вас, но истина относится к этому меньшинству! Пеон – это, выражаясь вашими словами, четырех-дольная стопа, да и всё. Если ударение на первом слоге – это пеон I, если на втором – пеон II, если на третьем – пеон III… Вот у вас как раз стопа пеона III.

Ровно в восемь приходи – – / – – – /

на каток – – /

Стопа пеона III, а потом стопа анапеста. Ну, ничего, это липометрия, известный прием, нехватка одного слога… если к анапесту добавить один слог, то получится пеон. Впрочем, единичный ли это случай, когда слог убран именно из третьей стопы стиха? Потому что если другие стопы отличаются друг от друга на 1 слог, получится уже самостоятельный размер – дольник. Нет, все стихи (стихотворные строки) одинаковы, значит, не дольник, а именно сочетание двух стоп пеона и одной стопы анапеста в одном стихе. Своего рода застывашая произвольная форма, которая носит специальное название – логаэд.

Формально можно и по-другому:

Ровно в восемь приходи на – – / – – – / –

каток – /

Тогда получатся две стопы пеона III, а потом стопа ямба. Суть от этого не меняется, застывашая форма логаэда присутствует.

В теории стихосложения есть несколько школ. Одни и те же понятия в разных школах принято называть по-разному. То, что Александр Галич называл двух- или трехдольными размерами, сейчас чаще называют двух- и трехстопными. В зависимости от того, какой справочник по теории стиха вы возьмёте – Гаспарова или Холшевникова, Шенгели или Квятковского, или иной, вы найдёте разные термины описания логаэда. Некоторые называют упорядоченное сочетание разных размеров в одной стихотворной строке стопным логаэдом, а иные – строчным, с ударением на «ы», «строчной», а не «строчный» логаэд, это и вовсе 95% литературоведов говорят неправильно. Если же каждый стих в строфе написан различным размером, это – строфический логаэд. Я-то пользуюсь номенклатурой Холшевникова, видного теоретика стиха из Ленинградского универстета, разделявшего теоретическую платформу Ахматовой.

Всё это я узнал позже, чем начал писать стихи. Поэт вообще не обязан знать эти вещи, они нужны скорее поэтам-переводчикам и теоретикам стиха. Но поэта тоже могут занимать технические аспекты построения стихотворного текста, а также его могут занимать произвольные конструкции, отличающиеся от общепринятых ямбов и хореев. Скандированием, напеванием, прикидками на бумаге поэты могут (вовсе не должны!) создавать структуры, близкие им по замыслу. Даже Пушкин создал «онегинскую строфу», а Пушкина уж точно нельзя упрекнуть в техническом конструировании стиха.

Наверное, все пишущие люди так или иначе проходят через этот процесс творчества. Я тоже в своё время «изобретал» короткую двухстопную строку из одного хорея и одного ямба.

Радость моя, / – – /

Где ты теперь... / – – /

Дальний маяк / – – /

Близких потерь / – – /

То есть тот же логаэд. Или, если посмотреть с другой стороны, это 2-стопный дактиль с усечённой «мужской» клаузулой. Хотя, опять таки, если посередине стоит цезура... все-таки логаэд, один хорей и один ямб.

Да что я на себя ссылаюсь. Есть более известные примеры. Вы любите Визбора? Я тоже. Вот у кого в песнях была романтика, добрая шутка, просветлённая грусть. Смотрите, тот же размер, что и у Галича:

Просто нечего нам больше скрывать,

Всё нам вспомнится на страшном суде,

Эта ночь легла как тот перевал,

За которым исполненье надежд.

Просто прожитое прожито зря,

Да не в этом, понимаешь ли, соль,

Видишь, падают дожди октября,

Видишь, старый дом стоит средь лесов.

Даже не хочется останавливаться... «Мы затопим в доме печь, в доме печь, мы гитару позовём со стены...». Как хорошо поются эти размеры. Может быть, именно потому, что слова в точности повторяют музыкальную схему. И этот мотив... размер этот, он держит, не отпускает, это жестчайше урегулированный размер, прямая противоположность свободным ритмам.

Вот и у Юрия Кукина многие из песен построены на логаэдах. Вспомните хотя бы:

Поезд длинный смешной чудак,

Извиваясь, твердит вопрос:

– Что же, что же не так, не так?

– Что же не удалось?

Здесь три первых стиха в строфе звучат ( – – / – – / – / ) строчным логаэдом – два анапеста и один ямб – а четвёртый стих – чистый анапест ( – – / – – / ). Все вместе – сочетания логаэдов строчного и строфического.

А вот как звучат стихи, написанные логаэдом той же самой схемы, как у Галича и у Визбора. Но это не песня, а стихи. А может быть стихи, на которые пока не написана песня. Тем более что замечательный автор этих стихов – московский поэт Игорь Царёв – пишет не только стихи, но и песни.

Пусто в доме — ни гроша, ни души.

Спит на вешалке забытый шушун.

Даже ветошь тишины не шуршит,

Лишь под ванной подозрительный шум.

Я привел только первую строфу, а вам рекомендую найти на сайте www.stihi.ru стихи Игоря Царёва и прочитать всё стихотворение, и не только это, обещаю, получите большое удовольствие.

А вот еще такой экспериментальный сонет Николая Асеева, хорошо известный стиховедам. В нём каждый стих представлен одним единственным слогом, точнее односложным словом. О каком уж размере тут говорить, если стопа одна и та только ударная. Но формально правила сонета соблюдены: два катрена, два терцета, рифмовка «абаб бааб ввг дгд».

Дол

Сед.

Шёл

Дед.

След

Вёл –

Брёл

Вслед.

Вдруг

Лук

Ввысь:

Трах!

Рысь

В прах.

Не думаю, что после таких экспериментов осталась капля поэзии, но формально стихи существуют, даже со смысловой нагрузкой, и к логаэдам, безусловно, относятся. Относится ли форма сонета к строфическим логаэдам? Нет, не относится, потому что каждый стих (строка) сонета написан одним и тем же размером.

Придаёт ли ритмическая схема логаэда особенную, неповторимую окраску стихам? И если придаёт, то какую именно? Ответ содержится в вопросе. Придаёт окраску неповторимости, единичности, индивидуальности. Наверное, поэтому логаэды не очень часто используются и еще реже идентифицируются как таковые. Наверное, уместно сказать, что из античной поэзии большинство удачных ритмических схем логаэдов вошло в историю стиха под особыми названиями. Алкеева строфа, акслепиадова строфа? Помните такие названия? Мне, честно говоря, надо заглянуть в справочник, чтобы вспомнить, как сконструированы эти строфы. А вот, казалось бы, тоже жесткий метр, александрийский стих, двенадцатисложник с цезурой (ритмической паузой) посередине, формально не является логаэдом, потому что не все ударные слоги в нём фиксированы. А галлиямб, напротив, является. О, это замечательный случай... Древние галлиямбы Катулла, с ритмикой фригийских оргийных плясок. Я слышал, как они звучат на латыни, но не берусь воспроизвести Катулла в подлиннике. Предложу вам русский вариант. Автором является Максимилиан Волошин, это стихи о Коктебеле:

Я иду дорогой скорбной в мой безрадостный Коктебель…

По нагорьям терн узорный и кустарники в серебре.

По долинам тонким дымом розовеет внизу миндаль,

И лежит земля страстная в чёрных ризах и орарях.

Припаду я к острым щебням, к серым срывам размытых гор,

Причащусь я горькой соли задыхающейся волны,

Обовью я чобром, мятой и полынью седой чело.

Здравствуй, ты, в весне распятый, мой торжественный Коктебель!

Достаточно сложная ритмическая схема стиха (– – / – / –/ – цезура – – / – / – – /) даёт неповторимую остроту картины. Но бешеный ритм пляски сквозь неё все-таки просвечивает. Не думаю, чтобы Волошин специально применял редчайший для русских стихов галлиямб. Но так сложилось в его жизни. Макс жил в Коктебеле, а все блага цивилизации – гимназия, почта, рынок – находились в Феодосии. Расстояние между Феодосией и Коктебелем он много раз преодолевал пешком. Он переводил Катулла и был «пропитан» катулловскими размерами. Два этих обстоятельства совместились и отразились на стихах о природе восточного Крыма.

При создании стихотворных произведений о редких внешних обстоятельствах весьма логично применить редкий логаэд. Вот стихи, написанные мной во время «ледяной бури» – канадского погодного явления, при котором капли дождя падают в холодные атмосферные слои и на холодную землю, мгновенно образуя лёд при контакте с любой поверхностью. Мне пришлось ехать 200 км в таких условиях. Машина обрастала панцирем льда и то же происходило с дорогой, деревьями, проводами... Очень естественно кажется зажать себя в жесткие рамки логаэда, когда ты сам зажат в жесткие ледовые тиски. Мне кажется, что этот маленький шаг от 5-стопного анапеста к 5-стопному логаэду (– – / – – / – – / – –/ –/) передал это внешнюю погодную закованность.

Из столичного минуса в твой приозёрный плюс,

Обрастающий панцирем, словно в полярный рейс,

Чуть ворочаясь в пробках дорожных, плетусь, плююсь,

И дорожной нелепостью скоро покроюсь весь.

Лёд и снег заполняют пространство, летят в зенит,

Оседают затейливо в травах и проводах.

И стеклянными ветками лес на ветру звенит,

И столбы повалились, и холодно в городах.

Но внезапно всё кончится – сто пятьдесят на юг.

Просто сырость и дождь, просто низкий лежит туман.

И настырные фары прицельно наотмашь бьют,

И от смены сценария впору сойти с ума.

Я очнусь на стоянке, смотря на тебя в окне.

Я опять не решаюсь зайти и упасть на грудь.

Пусть достанется буря опять не тебе, а мне.

Заверну на заправку и двинусь в обратный путь.

Ты закончишь работу и выйдешь на двор, туда

Где я только что был и, смотря на тебя, стоял.

Удивлённо поднимешь с асфальта скорлупку льда –

Благородный и хрупкий... и злой, как любовь, кристалл...

Или более короткая строка, когда нужно придать стихам оттенок афористичности, скупости (а вместе с ней и весомости) слов и сдержанности чувств, от которых эти чувства делаются сильнее. Схема логаэда такая: (– – / – – / –/)

Мне весь день вспоминался друг.

Прихожу – от него письмо.

Семь годков ни души вокруг,

А вчера начался восьмой.

 

Семь посмертной длины годов,

Семь земных на орбите лун,

Ни дотронуться до ладов,

Ни коснуться запретных струн.

 

Да не струн, а в неделе дней,

Впрочем, так же, как струн, их семь,

Но звучат в сотни раз длинней,

И не выключить насовсем.

 

За собой затворю окно.

На дорожку все песни съем.

Всё равно это кучка нот.

Словно струн, словно дней – их семь.

 

А письмо я читать не стал.

Много времени утекло.

Оно станет потом – металл,

А пока оно всё – стекло.

 

Если взял мою жизнь – верни.

Под сургуч завяжи тесьмой.

Я ношу с собой сувенир –

Непрочитанное письмо.

Вот только такой вопрос. Когда стихи написаны, я не могу определить, написаны ли они на заданную схему логаэда или эта схема пришла на такие стихи... Потому что они явились ко мне такими. М-да, чем больше копаешься, тем больше и больше новых вопросов. Может быть, ещё Галича послушать?

Сергей Плышевский

Оттава,

2005–2008.

Иллюстрации:

портрет автора эссе Сергея Плышевского;

Александр Галич, Александр Городницкий,

Владимир Высоцкий, Юрий Визбор,

Юрий Кукин, Игорь Царёв,

Николай Асеев, Максимиллиан Волошин.